Домна Пантелевна.
Да ну тебя с кинжалами! У вас путного-то на сцене немного; а я держу свою дочь на замужней линии. Со всех сторон там к ней лезут, да подлипают, да глупости разные в уши шепчут… Вот князь Дулебов повадился, тоже на старости лет ухаживать вздумал… Хорошо это? Как ты скажешь?
Неточные совпадения
Нароков.
Ну,
да уж
ты ей отдай! Что тут разговаривать!
Домна Пантелевна.
Ну,
да как же, эка особа! И говорить про него не смей! Нет, матушка, никто мне не запретит, захочу вот, так и обругаю, в глаза обругаю. Самые что ни есть обидные слова подберу,
да так-таки прямо ему и отпечатаю… Вот
ты и знай, как с матерью спорить, как с матерью разговаривать.
Негина.
Да, я
тебе благодарна. Я уж и так много лучше стала, я сама это чувствую… А все
тебе обязана, голубчик…
Ну, изволь.
Домна Пантелевна.
Ну,
да, как же, нужно очень всякий хлам беречь! Нынче же за окно выкину.
Ты вот смотри! (Показывает ему шаль и поворачивается перед ним.) Вот это подарок! Мило, прелестно, деликатно.
Домна Пантелевна.
Да, добрый, хороший человек;
да вот опанкрутился и свихнулся.
Ну, как же мы с
тобой теперь об деньгах рассудим?
Домна Пантелевна.
Ну, вот еще, стыдно! Мало ли
ты получаешь записок, которые читать стыдно,
да ведь читаешь
ты их мне.
Домна Пантелевна. Саша, Сашутка, ведь никогда еще мы с
тобой серьезно не говорили; вот он серьез-то начинается. Живешь, бедствуешь, а тут богатство! Ах, батюшки мои, какая напасть! Вот соблазн-то, вот соблазн-то! Уж не дьявол ли он, прости Господи, тут подвернулся? В самый-то вот раз… только что мы про свою нужду-то раздумались.
Ну, как есть дьявол. А уж что ласки-то в нем, что этой всякой добродетели!
Да давай же говорить о деле-то серьезно, вертушка!
Вася. За то, что у нас в доме безобразие, а
ты талант.
Ну, и кончен разговор. Только послушай! Что все вино
да вино! Дадим ему отдохнуть немножко.
Негина.
Ну, вот видишь
ты; значит, я глупа, значит, ничего не понимаю… А мы с маменькой так рассудили… мы поплакали,
да и рассудили… А
ты хочешь, чтоб я была героиней. Нет, уж мне куда же бороться… Какие мои силы! А все, что
ты говорил, правда. Я никогда
тебя не забуду.
—
Да ну тебя, подь ты к чомору! — отмахивался Лука, затаскивая гостя в свою каморку. — Все у тебя, Данила Семеныч, хихи да смехи… Ты вот скажи, зачем к нам объявился-то?
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя,
да и полно! Где ему смотреть на
тебя? И с какой стати ему смотреть на
тебя?
Хлестаков.
Да у меня много их всяких.
Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..»
Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. И не рад, что напоил.
Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)
Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного;
да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его.
Ну,
да постой,
ты у меня проговоришься. Я
тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Анна Андреевна.
Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же
ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете.
Ну что, где они? А?
Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!