Неточные совпадения
Маргаритов. Нет, нет,
и не проси!
Маргаритов (жмет ему руку). Благодарю, благодарю! Да, вот куда занесла меня судьба. Ты добрый человек, ты меня нашел; а другие бросили, бросили на жертву нищете. Дел серьезных почти нет, перебиваюсь кой-чем; а я люблю большие апелляционные дела, чтоб было над чем подумать, поработать. А вот на старости лет
и дел нет, обегать стали; скучно без работы-то.
Маргаритов. Да, да,
и голодно.
Маргаритов. В животе
и смерти бог волен. Конечно, у меня не пропадут, я уж теперь осторожен стал…
Маргаритов. Было. Вот какой был случай со мной. Когда еще имя мое гремело по Москве, дел, документов чужих у меня было, хоть пруд пруди. Все это в порядке, по шкапам, по коробкам, под номерами; только, по глупости по своей, доверие я прежде к людям имел; бывало, пошлешь писарька: достань, мол, в такой-то коробке дело; ну, он
и несет.
И выкрал у меня писарек один документ, да
и продал его должнику.
Маргаритов. Ну, уж я про то знаю, каково мне было. Веришь ли ты? Денег нет, трудовых, горбом нажитых, гнезда нет, жена
и так все хворала, а тут умерла — не перенесла, доверия лишился, (шепотом) хотел руки на себя наложить.
Маргаритов. Слушай, слушай!
И с тех пор я так
и молюсь на нее, как на мою спасительницу. Ведь уж кабы не она, ау, брат!
Маргаритов. Так вот… Об чем я начал-то? Да, так вот с тех пор я осторожен, запираю на ключ, а ключ у дочери. Все у ней,
и деньги
и все у ней. Она святая.
Маргаритов. Что, что! Ты не веришь? Святая, говорю тебе. Она кроткая, сидит работает, молчит; кругом нужда; ведь она самые лучшие свои года просидела молча, нагнувшись,
и ни одной жалобы. Ведь ей жить хочется, жить надо,
и никогда ни слова о себе. Выработает лишний рублик, глядишь, отцу подарочек, сюрприз. Ведь таких не бывает… Где ж они?
Маргаритов. Так
и пугнуть.
Из передней возвращаются
Маргаритов, Шаблова
и Дормедонт. Людмила выходит из своей комнаты.
Маргаритов, Шаблова, Людмила
и Дормедонт.
Маргаритов. Погоди, будет
и тебе дело. Людмила, у меня дела, опять дела. Фортуна улыбается; повезло, повалило счастье, повалило.
Маргаритов. Полно! Бог даст, будет у нас довольство; в нашем ремесле, коли посчастливится, скоро богатеют — вот поживешь
и для себя, да как поживешь-то!
Маргаритов. Не говори так, дитя мое, не принижай себя; ты меня огорчаешь. Я знаю свою вину, я загубил твою молодость, ну, вот я же
и поправить хочу свою вину. Не обижай отца, не отказывайся наперед от счастья, которого он тебе желает. Ну, прощай! (Целует Людмилу в голову.) Ангел-хранитель над тобой!
Николай сидит у стола
и спит, положив голову на руки.
Маргаритов и Людмила входят.
Маргаритов. Пусть слышит, я правду говорю. Бежать бы нам из этого дома, а куда? Дешевые квартиры все такие: либо за перегородкой мастеровые, которые уж совсем никогда не говорят по-человечески, а только ругаются с утра до ночи, либо у хозяйки муж или сын пьяницы.
И ты, ангельская душа, должна жить под одной крышей с таким господином. Только видеть-то его для порядочной девушки уж есть оскорбление.
Маргаритов. Что за церемонии с этим народом! Как его не бояться? Он в неделю гроша не выработает, а каждый-то вечер сидеть в каком-нибудь Кенигсберге или Адрианополе нужны средства. Береги пуще всего документы, да
и деньги запирай крепче! Кстати о деньгах; дай-ка ты мне на расходы!
Маргаритов. Принесла мне давеча стакан чаю, сунула ключи от комода
и ушла в свою комнату. Я-то занят был
и словечка с ней не перекинул. Уж здорова ли?
Маргаритов входит с портфелем
и садится у стола.
Маргаритов, Дормедонт
и Людмила.
Маргаритов, Людмила, Дормедонт
и Николай.
Маргаритов. Или я стар
и глуп стал, или все перевернулось на свете — ни чужой собственности, ни честности не стало, воровство перестали называть воровством!
Маргаритов. Чужим горем живет он, чужими слезами. Мать, брат в поте лица работают, а он пропивает их выстраданные копейки. Да какие деньги у бедной семьи? Разве их на разврат хватит? Нет ли еще где бедных тружеников попроще?
И тех обобрать, пусть они плачут да горе мычут. Что ему за дело до чужих слез! Ему веселье нужно. Дитя мое, поди ко мне, уйдем от них!
Маргаритов. Стой, стой! Ты мне возвратила жизнь однажды, ты же сама
и отнимаешь ее.
Маргаритов. Его? Его? За что? Он все взял у меня: взял деньги, чужие деньги, которых мне не выплатить, не заработать во всю жизнь, он взял у меня честь. Вчера еще считали меня честным человеком
и доверяли мне сотни тысяч; а завтра уж, завтра на меня будут показывать пальцами, называть меня вором, из одной шайки с ним. Он взял у меня последнее — взял дочь…
Маргаритов.
И прекрасно делаете, сударыня! Пожалуйте.
Маргаритов. Совершенно справедливо. Пожалуйте деньги, тогда
и документ получите.
Маргаритов. А в таком случае, я перечту деньги
и сделаю на документе надпись. (Осторожно пересчитывает деньги, отодвигает их от себя
и расписывается на заемном письме в получении. Николай, по знаку Лебедкиной, подходит к ней.)
Маргаритов. Так
и будет, сударыня! Дормедонт, пиши от меня доверенность на имя Николая Шаблова. Только не ври!
Действительно, права Дашковская, называя наш верх «сумасшедшим». Какое счастье, что мой маленький принц имеет счастливую детскую способность засыпать при каком угодно шуме, гвалте и крике. У Толина — гитара, у Чахова и Бекова — балалайки. Кроме того, в старом театральном хламе нашелся турецкий барабан, и Бор-Ростовский с таким увлечением отбивает на нем марш Буланже, венгерку
и Маргариту, что страшно становится и за целость барабана, а главным образом, за наши уши.
Неточные совпадения
Пытаясь понять, что влечет его к этой девушке, он не ощущал в себе не только влюбленности, но даже физиологического любопытства, разбуженного деловитыми ласками
Маргариты и жадностью Нехаевой.
Но Клим уже не слушал, теперь он был удивлен
и неприятно
и неприязненно. Он вспомнил
Маргариту, швейку, с круглым, бледным лицом, с густыми тенями в впадинах глубоко посаженных глаз. Глаза у нее неопределенного, желтоватого цвета, взгляд полусонный, усталый, ей, вероятно, уж под тридцать лет. Она шьет
и чинит белье матери, Варавки, его; она работает «по домам».
Клим тоже обрадовался
и, чтобы скрыть это, опустил голову. Ему послышалось, что в нем тоже прозвучало торжествующее «Ага!», вспыхнула, как спектр, полоса разноцветных мыслишек
и среди них мелькнула линия сочувственных
Маргарите. Варавка, должно быть, поняв его радость как испуг, сказал несколько утешительных афоризмов:
— Потом —
Маргарита. Невыгодно мне уезжать от нее, я ею, как говорится,
и обшит
и обмыт. Да
и привязан к ней.
И понимаю, что я для нее — не мармелад.
Осторожно перекинулись незначительными фразами.
Маргарита напомнила ему, что он поступил с нею невежливо. Шли медленно, она смотрела на него искоса, надув губы, хмурясь; он старался говорить с нею добродушно, заглядывал в глаза ее ласково
и соображал: как внушить ей, чтоб она пригласила его к себе?