Неточные совпадения
Ипполит. Зачем же-с! Конечно, я
не в том звании родился, нас с малолетства геройству
не обучают, а ежели взять на
себя смелость…
Ипполит. Я-то? Сам
себе не рад, вот как-с! Только что складу
в словах
не знаю, вот одно.
Ахов. Ты молчи, ты молчи! Худого ты
не сделала. Нет, я говорю, коли вся жизнь-то… может,
не одной даже сотни людей
в наших руках, так как нам
собой не возноситься? Всякому тоже пирожка сладенького хочется… А что уж про тех, кому и вовсе-то есть нечего! Ой, задешево людей покупали, ой, задешево! Поверишь ли, иногда даже жалко самому станет.
Маланья. А вот…
в лени живущим все тяжело, которые ежели
себя опущают. Другой раз поутру-то… так тебя нежитомит… ровно тебя опоили, плоть-то эта самая точно
в рост идет, по суставам-то ровно гудет легонечко…
Не токма, чтобы какое дело великое, что по христианству тебе следует, а самовар, и тот лень поставить… все бы лежала.
Феона. А ты, девушка, блажь-то с
себя стряхивай, старайся!
В струне
себя норови… а то, долго ль, и совсем одубеешь. У нас было с одной — вся как свинцом налитая сделалась. Ни понятиия, говорит, ни жалости во мне ни к чему
не стало.
Феона. Да уж верно, коли я говорю.
Не в первый раз ему Москву-то страмить. Он, было, и за богатеньких брался, ума-то у него хватало, да местах
в трех карету подали; вот теперь уж другое грезит. «Изберу я
себе из бедных, говорит, повиднее. Ей моего благодеяния всю жизнь
не забыть, да и я от ее родных что поклонов земных увижу! Девка-то девкой, да и поломаюсь досыта».
Ипполит. Конечно, я за
собой наблюдаю, сколько есть силы-возможности; а другой, на моем месте, давно бы
в слабость ударился и сейчас
в число людей,
не стоющих внимания, попал.
В младенчестве на брань и на волосяную расправу терпимость есть, все это как будто приличное к этому возрасту. А ежели задумываешь об своей солидности и хочешь
себя в кругу людей держать на виду, и вдруг тебя назад осаживают, почитай что
в самую физиономию! Обидно!
Ахов. Да еще как люблю-то! Ты
не гляди, что я стар! Я ух какой! Ты меня
в скромности видишь, может, так обо мне я думаешь;
в нас и другое есть. Как мне вздумается, так
себя и поверну; я все могу, могущественный я человек.
Ипполит. Ежели мне моя жизнь
не мила, так разве от тысячи рублей она мне приятней станет? Мне жить тошно, я вам докладывал; мне теперь, чтоб опять
в настоящие чувства прийти, меньше пятнадцати тысяч взять никак невозможно потому мне надо будет
себя всяческими манерами веселить.
Ахов. А для чего ж я его с
собой и взял-то! Без дураков ведь скучно.
В старину хоть шуты были, да вывелись. Ну, и пущай он нас, заместо шута, тешит. А коль
не хочет
в этой должности быть, зачем шел? Кто его здесь держит?
Ахов. Да ты, никак, забылась! Гостем? Что ты мне за комиания! Я таких-то, как ты, к
себе дальше ворот и пускать
не велю. А то еще гостем!
Не умели с хорошими людьми жить, так на
себя пеняй! Близко локоть-то, да
не укусишь? (Уходит
в переднюю и сейчас возвращается.) Да нет, постой! Ты меня с толку сбила. Как мне теперь людям глаза показать? Что обо добрые люди скажут?..
Живи он с одним Захаром, он мог бы телеграфировать рукой до утра и, наконец, умереть, о чем узнали бы на другой день, но глаз хозяйки светил над ним, как око провидения: ей не нужно было ума, а только догадка сердца, что Илья Ильич что-то
не в себе.
И бабушка, занимаясь гостями, вдруг вспомнит, что с Верой «неладно», что она
не в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда — и опять потеряется. Когда Марфенька пришла сказать, что Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна рассердилась сначала.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми
себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее.
Не похоже,
не похоже, совершенно
не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я
не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести
себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность
в поступках.
Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно,
не то, что
в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом
себе поцелуешь, как выкуришь. Вот огонь, закурите. (Подает ему свечу.)
Лука Лукич (про
себя,
в нерешимости).Вот тебе раз! Уж этого никак
не предполагал. Брать или
не брать?
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь
себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!