Неточные совпадения
Кулигин (поет). «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…» (Перестает петь.) Чудеса, истинно надобно сказать,
что чудеса! Кудряш!
Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу.
Кудряш. Ему везде место. Боится,
что ль, он кого! Достался ему на жертву Борис Григорьич,
вот он на нем и ездит.
Кудряш. Ну,
вот, коль ты умен, так ты его прежде учливости-то выучи, да потом и нас учи! Жаль,
что дочери-то у него подростки, больших-то ни одной нет.
Кудряш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, изругает на
чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь,
что я на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в такое расположение,
что тебе пять тысяч дам».
Вот ты и поговори с ним! Только еще он во всю свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
Кудряш. Батюшки!
Что смеху-то было! Как-то его на Волге, на перевозе, гусар обругал.
Вот чудеса-то творил!
Кулигин. Как можно, сударь! Съедят, живого проглотят. Мне уж и так, сударь, за мою болтовню достается; да не могу, люблю разговор рассыпать!
Вот еще про семейную жизнь хотел я вам, сударь, рассказать; да когда-нибудь в другое время. А тоже есть,
что послушать.
Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий!
Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну, и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг, говори,
что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут.
Кабанова. Знаю я, знаю,
что вам не по нутру мои слова, да
что ж делать-то, я вам не чужая, у меня об вас сердце болит. Я давно вижу,
что вам воли хочется. Ну
что ж, дождетесь, поживете и на воле, когда меня не будет.
Вот уж тогда делайте,
что хотите, не будет над вами старших. А может, и меня вспомянете.
Катерина. Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется,
что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь.
Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь? (Хочет бежать.)
Варвара.
Что ты! Бог с тобой!
Вот, погоди, завтра братец уедет, подумаем; может быть, и видеться можно будет.
Барыня.
Что, красавицы?
Что тут делаете? Молодцов поджидаете, кавалеров? Вам весело? Весело? Красота-то ваша вас радует?
Вот красота-то куда ведет. (Показывает на Волгу.)
Вот,
вот, в самый омут!
Варвара. Вздор все. Очень нужно слушать,
что она городит. Она всем так пророчит. Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка,
что об ней порасскажут!
Вот умирать-то и боится.
Чего сама-то боится, тем и других пугает. Даже все мальчишки в городе от нее прячутся, грозит на них палкой да кричит (передразнивая): «Все гореть в огне будете!»
Варвара. Я и не знала,
что ты так грозы боишься. Я
вот не боюсь.
Вот еще какие земли есть! Каких-то, каких-то чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо,
что добрые люди есть; нет-нет да и услышишь,
что на белом свету делается; а то бы так дураками и померли.
Варвара. Как ты смешно говоришь! Маленькая я,
что ли!
Вот тебе первая примета: как ты увидишь его, вся в лице переменишься.
Варвара. Ни за
что, так, уму-разуму учит. Две недели в дороге будет, заглазное дело! Сама посуди! У нее сердце все изноет,
что он на своей воле гуляет.
Вот она ему теперь и надает приказов, один другого грозней, да потом к образу поведет, побожиться заставит,
что все так точно он и сделает, как приказано.
Кабанов. Да не разлюбил; а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь! Ты подумай то: какой ни на есть, а я все-таки мужчина, всю-то жизнь
вот этак жить, как ты видишь, так убежишь и от жены. Да как знаю я теперича,
что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов этих на ногах нет, так до жены ли мне?
Кабанова. Ты
вот похвалялась,
что мужа очень любишь; вижу я теперь твою любовь-то. Другая хорошая жена, проводивши мужа-то, часа полтора воет, лежит на крыльце; а тебе, видно, ничего.
Нет, матушка, оттого у вас тишина в городе,
что многие люди,
вот хоть бы вас взять, добродетелями, как цветами, украшаются; оттого все и делается прохладно и благочинно.
Дико́й. Понимаю я это; да
что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое! Ведь уж знаю,
что надо отдать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить — обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому только заикнись мне о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную
вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за
что обругаю человека.
Вот до
чего меня сердце доводит: тут на дворе, в грязи ему и кланялся; при всех ему кланялся.
Кудряш. Да
что: Ваня! Я знаю,
что я Ваня. А вы идите своей дорогой,
вот и все. Заведи себе сам, да и гуляй себе с ней, и никому до тебя дела нет. А чужих не трогай! У нас так не водится, а то парни ноги переломают. Я за свою… да я и не знаю,
что сделаю! Горло перерву!
Кудряш. Да! Так
вот оно
что! Ну, честь имеем проздравить!
Борис. Точно я сон какой вижу! Эта ночь, песни, свидания! Ходят обнявшись. Это так ново для меня, так хорошо, так весело!
Вот и я жду чего-то! А
чего жду — и не знаю, и вообразить не могу; только бьется сердце, да дрожит каждая жилка. Не могу даже и придумать теперь,
что сказать-то ей, дух захватывает, подгибаются колени!
Вот какое у меня сердце глупое, раскипится вдруг, ничем не унять.
Вот идет.
Дико́й. Отчет,
что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю,
что ты разбойник,
вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так
вот слушай! Говорю,
что разбойник, и конец!
Что ж ты, судиться,
что ли, со мной будешь? Так ты знай,
что ты червяк. Захочу — помилую, захочу — раздавлю.
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю, а говорю вам потому,
что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело.
Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Дико́й. А за эти
вот слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные! прислушайте-ко,
что он говорит!
Дико́й.
Что ж ты, украдешь,
что ли, у кого? Держите его! Этакой фальшивый мужичонка! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть кого в грех введете!
Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил-таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито.) Перестал,
что ль, дождик-то?
Никак, гроза? (Выглядывает.) Да и дождик. А
вот и народ повалил. Спрячься там где-нибудь, а я тут на виду стану, чтоб не подумали
чего.
Кабанова. Ишь, какие рацеи развел! Есть
что послушать, уж нечего сказать!
Вот времена-то пришли, какие-то учители появились. Коли старик так рассуждает,
чего уж от молодых-то требовать!
2-й. Уж ты помяни мое слово,
что эта гроза даром не пройдет. Верно тебе говорю: потому знаю. Либо уж убьет кого-нибудь, либо дом сгорит;
вот увидишь: потому, смотри! какой цвет необнакновенный!
Кабанова. Молчи ты!
Вот оно
что! Ну, с кем же?
Кабанова.
Что, сынок! Куда воля-то ведет! Говорила я, так ты слушать не хотел.
Вот и дождался!
Кабанов. Ну, да. Она-то всему и причина. А я за
что погибаю, скажи ты мне на милость? Я
вот зашел к Дикуму, ну, выпили; думал — легче будет; нет, хуже, Кулигин! Уж
что жена против меня сделала! Уж хуже нельзя…
Кабанов. Нет, постой! Уж на
что еще хуже этого. Убить ее за это мало.
Вот маменька говорит: ее надо живую в землю закопать, чтоб она казнилась! А я ее люблю, мне ее жаль пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин. Маменька ее поедом ест, а она, как тень какая, ходит, безответная. Только плачет да тает, как воск.
Вот я и убиваюсь, глядя на нее.
Кабанов.
Что ж мне, разорваться,
что ли! Нет, говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я
вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится.
Кабанов. Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать,
что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит, хуже будет!»
Вот так и вышло.
Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь! Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются.
Вот теперь домой иду; на радость,
что ль, иду?
Катерина. На беду я увидала тебя. Радости видела мало, а горя-то, горя-то
что! Да еще впереди-то сколько! Ну, да
что думать о том,
что будет!
Вот я теперь тебя видела, этого они у меня не отымут; а больше мне ничего не надо. Только ведь мне и нужно было увидать тебя.
Вот мне теперь гораздо легче сделалось; точно гора с плеч свалилась. А я все думала,
что ты на меня сердишься, проклинаешь меня…
Катерина. Постой, постой! Что-то я тебе хотела сказать!
вот забыла! Что-то нужно было сказать! В голове-то все путается, не вспомню ничего.
Кабанова. Видишь,
что она делает!
Вот какое зелье! Как она характер-то свой хочет выдержать!
Кулигин.
Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней
что хотите! Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который милосерднее вас! (Кладет на землю и убегает.)