Неточные совпадения
Кто такой был этот
русский князь — неизвестно, но впоследствии граф Орлов-Чесменский, когда уже взял самозванку, писал императрице, что она находилась в сношениях с одним знатным
русским путешественником, намекая на Ивана Ивановича Шувалова.
Рагузская республика не питала симпатии к Екатерине II: граф Орлов-Чесменский, начальствовавший
русским флотом в Средиземном море, немало наделал досады ее сенату. Потому «великая княжна Елизавета» принята была местным населением с радостью, хотя сенат и воздержался официально признать ее в присваиваемом ею звании. Так же, как и в Венеции, принцессе уступлен был для помещения дом французского консула при Рагузской республике, де-Риво.
Граф Алексей Григорьевич
Орлов имел под главным начальством своим
русский флот, плававший в Средиземном море под флагом старшего флагмана, контр-адмирала Самуила Карловича Грейга, англичанина.
Орлов узнает из этого письма, что некоторые государи европейские поддерживают искательницу
русской короны, что Пугачев действует в ее пользу, что он не простой казак, а Разумовский.
Были в то время толки (и до сих пор они не прекратились), будто граф Алексей
Орлов, оскорбленный падением кредита, сам вошел в сношения с самозванкой, принял искреннее участие в ее предприятии, хотел возвести ее на престол, чтобы, сделавшись супругом императрицы Елизаветы II, достичь того положения, к которому тщетно стремился брат его вскоре по воцарении Екатерины [М. Н. Лонгинов в статье своей «Княжна Тараканова», напечатанной в «
Русском вестнике», 1859 г., № 24, говорит, будто Алексей
Орлов еще в январе 1774 года, то есть за десять месяцев до получения повеления Екатерины захватить самозванку (12 ноября 1774 г.), посылал к ней в Рим офицера Христенека с приглашением приехать к нему и что таким образом он в 1774 году играл в двойную игру.
Отправив к императрице донесение,
Орлов послал находившегося в
русской службе серба, подполковника графа Марка Ивановича Войновича [Впоследствии он был контр-адмиралом
русского флота.], на особом фрегате в Парос, поручив ему войти в личные переговоры с таинственною женщиной.
Орлов, исполняя приказ государыни, хотел отправиться в Рагузу с эскадрой, чтобы потребовать от тамошнего сената, хорошо знавшего решительность действий
русского графа, выдачи самозванки, ж и ну шей под покровительством республики, и в случае отказа бомбардировать город.
Но когда тот сказал ей, что
русский генерал граф
Орлов поручил ему открыть кредит графине Пиннеберг, подозрение блеснуло в голове ее, и, несмотря на то, что она крайне нуждалась, сказала банкиру, что не имеет надобности в его помощи.
Из Пизы писали в это время в Варшаву, что граф
Орлов, выезжая с «знаменитою иностранкой», постоянно обходится с нею чрезвычайно почтительно: ни он и никто из
русских не садится в ее присутствии; если же кто говорит с нею, то, кажется, стоит перед нею на коленях.
Через несколько дней по прибытии принцессы в Пизу
Орлов получил от него письмо, в котором сэр Джон извещал графа о каком-то столкновении, возникшем будто бы в Ливорно между английскими и
русскими чиновниками.
Граф
Орлов и другие, находившиеся на
русской службе, делали это дело, исполняя волю своей государыни, и действовали во имя блага своего отечества, где принцесса могла произвести некоторые, хотя, конечно, самые незначительные замешательства, но из каких расчетов действовал сэр Джон Дик с своею супругой?
Чтоб и о них дать понятие художнику, граф
Орлов приказал взорвать поpox на одном из линейных кораблей
русской эскадры и потом сжечь остатки этого корабля, еще годного к употреблению и далеко еще не выслужившего срока.
Простой народ энергически грозил
русским, сам
Орлов считал себя небезопасным.
Февраля 26 (старого стиля) 1775 года
русская эскадра вышла в море. Сам
Орлов впоследствии отправился в Россию сухим путем. Он боялся долго оставаться в Италии, где все были раздражены его предательством. Он боялся отравы иезуитов, боялся, чтобы кто-нибудь из приверженцев принцессы не застрелил его, и решился оставить Италию без разрешения императрицы, донеся, впрочем, ей предварительно, что оставляет команду для спасения своей жизни.
Еще при отплытии их из Ливорно граф
Орлов писал в Лондон к находившемуся там
русскому посланнику, чтобы заблаговременно сделаны были им распоряжения к снабжению
русского флота всем, что будет для него нужно.
Рассказав потом о прибытии лейтенанта Христенека и получении Елизаветою
русских денег, Чарномский прибавил, что она ему и Доманскому сказала: «Мне граф Алексей
Орлов обещал помогать во всем, и потому я поеду к нему в Пизу, где я заплачу вам долги и отпущу обоих».
Потомок Карла Скавронского, латыша крестьянина, родного брата императрицы Екатерины I, в девицах Марты Скавронской, имел в гербе три розы, напоминавшие о трех сестрах Скавронских, «жаворонок», по-латышски — «skawronek», так как от этого слова произошла их фамилия, и двуглавые
русские орлы, в данном случае, не только по правилам геральдики, свидетельствовавшие об особенном благоволении государя к поданному, но и заявившие о родстве Скавронских с императорским домом.
Неточные совпадения
Он видит: Терек своенравный // Крутые роет берега; // Пред ним парит
орел державный, // Стоит олень, склонив рога; // Верблюд лежит в тени утеса, // В лугах несется конь черкеса, // И вкруг кочующих шатров // Пасутся овцы калмыков, // Вдали — кавказские громады: // К ним путь открыт. Пробилась брань // За их естественную грань, // Чрез их опасные преграды; // Брега Арагвы и Куры // Узрели
русские шатры.
Мне тогда было всего лет восемь, но я уже побывал в своей жизни в
Орле и в Кромах и знал некоторые превосходные произведения
русского искусства, привозимые купцами к нашей приходской церкви на рождественскую ярмарку.
Он даже начал собирать «открытки» на политические темы; сначала их навязывала ему Сомова, затем он сам стал охотиться за ними, и скоро у него образовалась коллекция картинок, изображавших Финляндию, которая защищает конституцию от нападения двуглавого
орла,
русского мужика, который пашет землю в сопровождении царя, генерала, попа, чиновника, купца, ученого и нищего, вооруженных ложками; «Один с сошкой, семеро — с ложкой», — подписано было под рисунком.
Пришла в голову Райскому другая царица скорби, великая
русская Марфа, скованная, истерзанная московскими
орлами, но сохранившая в тюрьме свое величие и могущество скорби по погибшей славе Новгорода, покорная телом, но не духом, и умирающая все посадницей, все противницей Москвы и как будто распорядительницей судеб вольного города.
У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к
русскому народу,
русскому быту, к
русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый
орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно.