Неточные совпадения
Несмотря на свою бесхарактерность и на совершенное подчинение воле прелестной Алины, князь Лимбург, узнав во Франкфурте от банкира Алленца о прежнем предосудительном ее поведении,
написал к ней резкое
письмо, в котором объявил, что он должен с ней расстаться.
Лимбург ревновал,
писал к ней страстные
письма и в то же время формально поручал ей вести дело с русским министерством относительно прав его на Голштинию.
Он
написал к принцессе
письмо, в котором обращал ее внимание на множество противоречий, встречающихся как в прежнем, так и в настоящем ее поведении, а впрочем, обещал ей зависящую от него помощь и настоятельно уговаривал выбрать в Венеции хорошего католического священника, которому бы она могла вполне довериться.
Она
написала к султану Ахмету (24 августа)
письмо, в котором, объявляя себя законною наследницей русского престола, просила снабдить ее и князя Радзивила фирманом.
Действительно, еще за четыре дня до отправления
письма к султану (18 августа 1774 года) она набросала мысли для составления воззвания
к русским морякам и
написала письмо к графу Алексею Орлову.
Принцесса
написала свой «манифестик» 18 августа (7 по старому стилю). С
письмом к Орлову он был отправлен из Рагузы сначала в Венецию, оттуда при удобном случае в Ливорно, из Ливорно в Пизу. Таким образом ранее двадцатых чисел сентября, по старому стилю, Орлов не мог получить
письма «великой княжны Елизаветы». Что же он сделал? Тотчас же (сентября 27) отправил и
письмо и «манифестик»
к императрице.
Там были и «Мосбахский незнакомец» Доманский и варварийский капитан Гассан; в одном из
писем к князю Лимбургу она сама
писала, что Радзивил у ног ее.
Принцесса с нетерпением ожидала в Рагузе ответов от султана и от графа Орлова, еще довольно дружно живя с Радзивилом и французскими офицерами, а также с консулами французским и неаполитанским. Наскучив ждать, она 11 сентября
написала новое
письмо к султану, стараясь отклонить его от утверждения мирного договора, еще не ратификованного, и прося о немедленной присылке фирмана на проезд в Константинополь.
В то время, как князь Радзивил бросил «великую княжну» в Рагузе на произвол судьбы, князь Лимбург, еще не зная о плачевной участи своей возлюбленной,
писал к ней (от 30 октября)
письмо, в котором, напомнив обо всех ее проделках, обвинял ее, что она совершенно расстроила его состояние, навлекла на него презрение всей Европы, так как близкие его
к ней отношения сделались всем известными и заставили Версальский кабинет публично отречься от всякого участия в ее действиях.
Князь Лимбург, не получив ответа на свое послание, полагал, что возлюбленная его находится в Рагузе, и
написал к ней туда (20 декабря) новое
письмо, адресуя его, как и прежнее: «Ея высочеству принцессе Елизавете».
Из тона этого
письма ясно видно, что князь Лимбург
писал его под влиянием сильного душевного волнения и досады на свою «милую Алину», которая предпочла князю Священной Римской империи безвестного шляхтича Доманского [Ни Доманский, ни Чарномский не принадлежали
к настоящим дворянским польским родам.
После того она
написала к маркизу
письмо, в котором говорила между прочим следующее: «В последнее свидание наше я нашла в вас столько благородства, ума и добродетели, что по сию пору нахожусь в океане размышлений и удивления…
Тогда принцесса
написала письмо к графу Орлову.
«Я готова на все, что ни ожидает меня, —
писала она, — но постоянно сохраню чувства мои
к вам, несмотря даже на то: отняли вы у меня навсегда свободу и счастие, или еще имеете возможность и желание освободить меня от ужасного положения» [Это
письмо, равно как и
письмо принцессы
к адмиралу Грейгу, были препровождены
к производившему следствие фельдмаршалу князю Голицыну, но, по неизвестной причине, уничтожены.
Испуганная такою неожиданностью, я
написала к графу Орлову
письмо, требуя разъяснения случившегося; он отвечал мне на немецком языке.
Письмо к графу Орлову от имени принцессы Елизаветы
писала не я, оно не моей руки и не подписано мной.
— Но вы из Рагузы
писали еще
письмо к султану, в нем уже прямо называли себя «всероссийскою великою княжной Елизаветой» и просили его помощи.
— Я
к султану никогда ничего не
писала и всероссийскою великою княжной ни в каких
письмах себя не называла.
На другой день по отправлении донесения
к императрице, то есть 1 июня, князь Голицын получил от пленницы
письмо. Она
писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против государыни императрицы, иначе не поехала бы с графом Орловым на русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти русских.
Июня 7 императрица
писала князю Голицыну: «Передайте пленнице, что она может облегчить свою участь одною лишь безусловною откровенностию и также совершенным отказом от разыгрываемой ею доселе безумной комедии, в продолжение которой она вторично осмелилась подписаться Елизаветой. Примите в отношении
к ней надлежащие меры строгости, чтобы наконец ее образумить, потому что наглость
письма ее ко мне уже выходит из всяких возможных пределов».
Она говорила офицеру и солдатам, что желает
писать письмо к фельдмаршалу, но те не понимали ее.
— Я
писала в Константинополь из Венеции
к купцу Мелину, — сказала она, — чтоб он переслал в Персию
письма мои
к Гамету и князю Гали. Гамета в
письме своем я просила, чтоб он приискал для моего помещения дом в Испагани, так как я предполагала туда ехать, а
к князю Гали обратилась за деньгами. Я просила у него сто тысяч гульденов.
Она попросила бумаги и перо, чтобы
писать к князю Голицыну. Доложили об этом фельдмаршалу. Он полагал, что ожидание близкой смерти возбудит, быть может, в пленнице раскаяние и внушит мысль рассказать все, чего напрасно добиваются от нее почти два месяца. Письменные принадлежности были даны, и 21 июля Елизавета
написала к князю Голицыну
письмо, исполненное самого безотрадного отчаяния. При нем были приложены длинные записка и
письмо к императрице.
К письму приложено было другое,
к императрице. Пленница умоляла Екатерину о помиловании и жаловалась на суровое с нею обращение, особенно на присутствие около ее постели солдат даже ночью. «Такое обхождение со мной заставляет содрогаться женскую натуру, —
писала она. — На коленях умоляю ваше императорское величество, чтобы вы сами изволили прочесть записку, поданную мною князю Голицыну, и убедились в моей невинности».
Препровождая его, я не
писала от себя
к графу, боясь неприятностей, если бы при бумагах такого содержания нашли
письмо от меня.
Наверное же ничего не знаю о моих родителях, но позвольте мне
написать письмо к друзьям моим, они постараются собрать сведения о моем рождении.
— Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и
написал к ней письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил князь.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете
писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик
пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Как только пить надумали, // Влас сыну-малолеточку // Вскричал: «Беги за Трифоном!» // С дьячком приходским Трифоном, // Гулякой, кумом старосты, // Пришли его сыны, // Семинаристы: Саввушка // И Гриша, парни добрые, // Крестьянам
письма к сродникам //
Писали; «Положение», // Как вышло, толковали им, // Косили, жали, сеяли // И пили водку в праздники // С крестьянством наравне.
К деушкам
письма пишут! деушки грамоте умеют!
Другое
письмо надо было
писать к Вронскому.
До сих пор она
писала быстро и естественно, но призыв
к его великодушию, которого она не признавала в нем, и необходимость заключить
письмо чем-нибудь трогательным, остановили ее.