Неточные совпадения
— Полно, батько, постыдись, — вступилась Аксинья Захаровна. — Про Фленушку ничего худого не слышно. Да и стала бы разве матушка Манефа с недоброй славой ее в такой любви, в таком приближенье держать? Мало ль чего не мелют пустые языки! Всех речей не переслушаешь; а тебе,
старому человеку, девицу обижать грех: у самого дочери растут.
Жил
старый Трифон Лохматый да Бога благодарил. Тихо жил, смирно, с соседями в любви да в совете; добрая слава шла про него далеко. Обиды от Лохматого никто не видал, каждому
человеку он по силе своей рад был сделать добро. Пуще всего не любил мирских пересудов. Терпеть не мог, как иной раз дочери, набравшись вестей на супрядках аль у колодца, зачнут языками косточки кому-нибудь перемывать.
Редко выищется такой
человек, чтобы взял за себя
старую; разве иная за вдовца старика на большую семью пойдет.
Не под стать Ивану Григорьичу слезы точить: голова уж заиндевела, а слезы
старого и
людям смешны, и себе стыдны.
— И я не признал бы тебя, Патап Максимыч, коли б не в дому у тебя встретился, — сказал незнакомый гость. —
Постарели мы, брат, оба с тобой, ишь и тебя сединой, что инеем, подернуло… Здравствуйте, матушка Аксинья Захаровна!.. Не узнали?.. Да и я бы не узнал… Как последний раз виделись, цвела ты, как маков цвет, а теперь, гляди-ка, какая стала!.. Да… Время идет да идет, а годы
человека не красят… Не узнаете?..
Сидел Стуколов, склонив голову, и, глядя в землю, глубоко вздыхал при таких ответах. Сознавал, что, воротясь после долгих странствий на родину, стал он в ней чужанином. Не то что
людей, домов-то прежних не было; город, откуда родом был, два раза дотла выгорал и два раза вновь обстраивался. Ни родных, ни друзей не нашел на
старом пепелище — всех прибрал Господь. И тут-то спознал Яким Прохорыч всю правду
старого русского присловья: «Не временем годы долги — долги годы отлучкой с родной стороны».
— Постой, погоди… Все странства по ряду вам расскажу, — молвил Стуколов, выходя из раздумья и подняв голову. —
Люди свои, земляки,
старые други-приятели. Вам можно сказать.
Алексей с паломником пошли вниз. Патап Максимыч с молчаливым купцом Дюковым к гостям воротились. Там
старый Снежков продолжал рассказы про житье-бытье Стужина, — знайте, дескать, с какими
людьми мы водимся!
— Молодость! — молвил
старый Снежков, улыбаясь и положив руку на плечо сыну. — Молодость, Патап Максимыч, веселье на уме… Что ж?.. Молодой квас — и тот играет, а коли млад
человек не добесится, так на старости с ума сойдет… Веселись, пока молоды. Состарятся, по крайности будет чем молодые годы свои помянуть. Так ли, Патап Максимыч?
Только завидит болотница
человека —
старого или малого — это все равно, — тотчас зачнет сладким тихим голосом, да таково жалобно, ровно сквозь слезы, молить-просить вынуть ее из болота, вывести на белый свет, показать ей красно солнышко, которого сроду она не видывала.
— Все по церкви, — отвечал дядя Онуфрий. — У нас по всей Лыковщине староверов спокон веку не важивалось. И деды и прадеды — все при церкви были. Потому
люди мы бедные, работные, достатков у нас нет таких, чтобы староверничать. Вон по раменям, и в Черной рамени, и в Красной, и по Волге, там, почитай, все
старой веры держатся… Потому — богачество… А мы что?..
Люди маленькие, худые, бедные… Мы по церкви!
— Так и считано, — молвил Захар. — В артели двенадцать
человек, по рублю — двенадцать рублей, по четыре гривны — четыре рубля восемь гривен — всего, значит, шестнадцать рублей восемь гривен по
старому счету. Оно и выходит без двугривенного пять целковых.
Все это когда-то хранилось в
старых церквах и монастырях или составляло заветную родовую святыню знатных
людей допетровского времени.
Пять сот рублев на серебро кладу на вечное поминовение пришлем с Ростовской ярмарки, а теперь посылаем двести пятьдесят рублев ассигнациями вручную раздачу по обители и по сиротам и по всем
старым и убогим, которые Бога боящеся живут постоянно: на
человека на каждого по скольку придется, и вы по ним по рукам раздайте.
В старинных русских городах до сих пор хранится обычай «невест смотреть». Для того взрослых девиц одевают в лучшие платья и отправляются с ними в известный день на условленное место. Молодые
люди приходят на выставку девушек, высматривают суженую. В новом Петербурге такие смотрины бывают на гулянье в Летнем саду, в
старых городах — на крестных ходах. Так и в Казани водится.
Думала прежде Настя, что Алеша ее ровно сказочный богатырь: и телом силен, и душою могуч, и что на целом свете нет
человека ему по плечу… вдруг он плачет, рыдает и, еще ничего не видя, трусит Патапа Максимыча, как
старая баба домового… Где же удаль молодецкая, где сила богатырская?.. Видно, у него только обличье соколье, а душа-то воронья…
Ну да ведь
человек не
старый, кровь в жилах не ледяная…
Жизнь была полна и любви и светлых надежд на долгое счастье с любимым
человеком, но пала гроза, и сокрушилось счастье от прихоти
старого сластолюбца.
— Рядом с паломником к пруту прикован, — отвечал Алексей. — Я ведь в лицо-то его не знаю, да мне сказали: «Вот этот высокий, ражий, седой — ихний игумен, отец Михаил»; много их тут было, больше пятидесяти
человек — молодые и
старые. Стуколова сам я признал.
— И подати платят за них, и сыновей от солдатчины выкупают, и деньгами ссужают, и всем… Вот отчего деревенские к
старой вере привержены… Не было б им от скитов выгоды, давно бы все до единого в никонианство своротили… Какая тут вера?.. Не о душе, об мошне своей радеют… Слабы ноне
люди пошли, нет поборников, нет подвижников!.. Забыв Бога, златому тельцу поклоняются!.. Горькие времена, сударыня, горькие!..
Такая была благодать, что
старые люди, помнившие Пугача и чуму московскую, не знавали такого доброго года.
Сергей Андреич пошел было дальше по набережной, но шагах в пятнадцати от Алексея встретил полного, краснолицего, не
старого еще
человека, пышущего здоровьем и довольством. Одет он был в свежий, как с иголочки, летний наряд из желтоватой бумажной ткани, на голове у него была широкая соломенная шляпа, на шее белоснежная косынка. Борода тщательно выбрита, зато отпущены длинные русые шелковистые бакенбарды. Встретя его, Колышкин остановился.
— Вот намедни вы спрашивали меня, Андрей Иваныч, про «
старую веру». Хоть я сам старовером родился, да из отцовского дома еще малым ребенком взят. Оттого и не знаю ничего, ничего почти и не помню. Есть охота, так вот Алексея Трифоныча спросите,
человек он книжный, коренной старовер, к тому ж из-за Волги, из тех самых лесов Керженских, где теперь
старая вера вот уж двести лет крепче, чем по другим местам, держится.
—
Старого человека надо уважить, — молвил Михайло Васильич. — Из-за чего ты в самом деле расстроил его?.. Ну и впрямь, что за охота тебе с келейницами хороводиться?.. Какая прибыль?.. Одно пустое дело!..
— Получай — вот тебе тысяча двести, — сказал Патап Максимыч, подвигая к сестре деньги. — За Настю только хорошенько молитесь… Это вам от нее, голубушки… Молитесь же!.. Да скорей покупай; места-те, знаю их, хорошие места, земли довольно. А строиться зачнешь — молви. Плотникам я же, ради Настасьи, заплачу… Только
старый уговор не забудь: ни единому
человеку не смей говорить, что деньги от меня получаешь.
— Да хоть бы того же Василья Борисыча. Служит он всему нашему обществу со многим усердием; где какое дело случится, все он да он, всегда его да его куда надо посылают. Сама матушка Пульхерия пишет, что нет у них другого
человека ни из
старых, ни из молодых… А ты его сманиваешь… Грех чинить обиду Христовой церкви, Патапушка!.. Знаешь ли, к кому церковный-от насильник причитается?..
Спросят господа: «Зачем-де вы,
люди разумные, в
старой своей вере пребываете?» Отречься нельзя; всяк знает, чего держатся, что ж они делают?..
Скорбные думы о падении благочестия в тех
людях, которых жившая в лесах Манефа считала незыблемыми столпами
старой веры и крепкими адамантами, до глубины всколебали ее душу…
— Девица, вижу, ты хорошая, — молвила та женщина, глядя с любовью на Таню. — Не тебе б по зарям ходить, молоды ребята здесь бессовестные,
старые люди обидливые — как раз того наплетут на девичью голову, что после не открестишься, не отмолишься.
— Над
старыми книгами век свой корпят, — продолжала та, — а не знают, ни что творят, ни что говорят… Верь мне, красавица, нет на сырой земле ни единой былиночки, котора бы на пользу
человекам не была создана. Во всякой травке, во всяком цветочке великая милость Господня положена… Исполнена земля дивности его, а любви к
человекам у него, света, меры нет… Мы ль не грешим, мы ли злобой да кривдой не живем?.. А он, милосердный, все терпит, все любовью своей покрывает…
— И расшивы есть, и пряжей торгуют,
люди капитальные, — отвечал Алексей. — А вот часовенны-то венцы и у того брата и у другого как есть распаялись… Непрочно, стало быть, их по старой-то вере ковали, — с усмешкой прибавил Алексей.
Ты еще молод, Василий Борисыч, не спорь со
старым человеком хорошего роду.
— Раненько бы еще, матушка, помышлять о том, — сухо отозвался Марко Данилыч. — Не перестарок, погодит… Я ж
человек одинокий… Конечно, Дарья Сергеевна за всеми порядками пó дому смотрит, однако же Дуня у меня настоящая хозяйка… В
люди, на сторону, ни за что ее не отдам, да и сама не захочет покинуть меня,
старого… Так ли, Дунюшка?
«Беден, мол, и немощен
старый Керженец, и дни его сочтены, но и при тесном обстоянии своем мирским
людям он по духовному делу не подчинится».
Старому человеку надобен покой, потому что стары-то кости болят, ноют, а в
старой крови и су́греву нет.