— Что моя жизнь! — желчно смеясь, ответила Фленушка. — Известно какая! Тоска и больше ничего; встанешь, чайку попьешь — за
часы пойдешь, пообедаешь — потом к правильным канонам, к вечерне. Ну, вечерком, известно, на супрядки сбегаешь; придешь домой, матушка, как водится, началить зачнет, зачем, дескать, на супрядки ходила; ну, до ужина дело-то так и проволочишь. Поужинаешь и на боковую. И слава те, Христе, что день прошел.
Неточные совпадения
Фленушка ушла. У Алексея на душе стало так светло, так радостно, что он даже не знал, куда деваться. На месте не сиделось ему: то в избе побудет, то на улицу выбежит, то за околицу
пойдет и зальется там громкою песней. В доме петь он не смел: не ровен
час, осерчает Патап Максимыч.
Зашабашили к обеду. Алексею не до еды.
Пошел было в подклет, где посуду красят, но повернул к лестнице, что ведет в верхнее жилье дома, и на нижних ступенях остановился. Ждал он тут с четверть
часа, видел, как пробрела поверху через сени матушка Манефа, слышал громкий топот сапогов Патапа Максимыча, заслышал, наконец, голос Фленушки, выходившей из Настиной светлицы. Уходя, она говорила: «Сейчас приду, Настенька!»
Пошли за ней Патап Максимыч хоть в полночь, хоть во время вьюги-метелицы, хоть в трескучий мороз, хоть в распутицу,
часа не усидит, мигом в дорогу сберется и покатит к куманьку любезному.
— Слушай, Аксинья, — говорил хозяйке своей Патап Максимыч, — с самой той поры, как взяли мы Груню в дочери, Господь, видимо, благословляет нас. Сиротка к нам в дом счастье принесла, и я так в мыслях держу: что ни подал нам Бог, — за нее, за голубку, все подал. Смотри ж у меня, — не ровен
час, все под Богом ходим, — коли вдруг
пошлет мне Господь смертный
час, и не успею я насчет Груни распоряженья сделать, ты без меня ее не обидь.
— Здорова, матушка,
слава Богу, — отвечала Таифа. — В часовне у служеб бывала и у
часов и к повечерию. К утрене-то ленивенька вставать, разве только что в праздники.
— Видишь ли, с чего дело-то зачалось, — продолжала София, растирая игуменье ноги березовым маслом. — Проезжали это из Городца с базара колосковские мужики, матери Ларисы знакомые, — она ведь сама родом тоже из Колоскова.
Часы у нас мужички отстояли, потрапезовали чем Бог
послал да меж разговоров и молвили, будто ихней деревни Михайла Коряга в попы ставлен.
— Ступай к себе, — сказала она Тане. — Сейчас выйду… Да покаместь к матушке-то не ходи, после
часов к ней
пойду.
Лишь за три
часа до полуночи спряталось солнышко в черной полосе темного леса. Вплоть до полунóчи и зá полночь светлынь на небе стояла — то белою ночью заря с зарей сходились. Трифон Лохматый с Феклой Абрамовной чем Бог
послал потрапезовали, но только вдвоем, ровно новобрачные: сыновья в людях, дочери по грибы ушли, с полдён в лесу застряли.
Искусно после того поворотил Василий Борисыч рассуждения матерей на то, еретики ли беспоповцы, или токмо в душепагубном мудровании пребывают…
Пошел спор по всей келарне. Забыли про Антония, забыли и про московское послание. Больше
часа проспорили, во всех книгах справлялись, книг с десяток еще из кладовой притащили, но никак не могли решить, еретики ли нет беспоповцы. А Василий Борисыч сидит себе да помалкивает и чуть-чуть ухмыляется, сам про себя думая: «Вот какую косточку бросил я им».
— Про это надо бы, Васенька, прежде было подумать, допрежь улангерского лесочка. А теперь, как дело уж сделано, на увертки поздно
идти, — молвил Семен Петрович. — Нет, дружище, дело твое теперь вот какое: либо женись да принимай от тестя небольшие побои, либо брось и на погибель
иди, смертного
часа жди.
— И кому б такая блажь вспала в голову, чтоб меня взять за себя?.. Не бывать мне кроткой, послушной женой — была б я сварливая, злая, неугодливая!.. На малый
час не было б от меня мужу спокою!.. Служи мне, как извечный кабальный, ни шаг из воли моей выйти не смей, все по-моему делай! А вздумал бы наперекор, на все бы
пошла. Жизни не пожалела б, а уж не дала бы единого
часа над собой верховодить!..
На Казанскую в Манефиной обители матери и белицы
часы отстояли и
пошли в келарню за трапезу. Петр Степаныч тоже в келарню зашел и, подав Виринее сколько-то денег, попросил ее, чтоб всех обительских медом сыченым или ренским вином «учредили» и чтоб приняли то за здравие раба Божия Прокофья.
Неточные совпадения
— Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «
Иду»-то это в воздухе //
Час целый откликается… // Такие жеребцы!..
Слава о его путешествиях росла не по дням, а по
часам, и так как день был праздничный, то глуповцы решились ознаменовать его чем-нибудь особенным.
— Уж прикажите за братом
послать, — сказала она, — всё он изготовит обед; а то, по вчерашнему, до шести
часов дети не евши.
В 4
часа, чувствуя свое бьющееся сердце, Левин слез с извозчика у Зоологического Сада и
пошел дорожкой к горам и катку, наверное зная, что найдет ее там, потому что видел карету Щербацких у подъезда.
— Нынче, в
час, — прошептала она и, тяжело вздохнув,
пошла своим легким и быстрым шагом навстречу сыну.