Неточные совпадения
Двумя-тремя годами Груня была постарше дочерей Патапа Максимыча, как раз в подружки им сгодилась. Вырастая вместе с Настей и Парашей, она сдружилась с ними. Добрым, кротким нравом,
любовью к подругам и привязанностью к богоданным родителям так полюбилась она Патапу Максимычу и Аксинье Захаровне, что
те считали ее третьей своей дочерью.
Нет за малыми детьми ни уходу, ни призору, не от кого им услышать
того доброго, благодатного слова
любви, что из уст матери струей благотворной падает в самые основы души ребенка и там семенами добра и правды рассыпается.
И благо
тому, кто сумеет взрастить семена, посеянные в нем
любовью матери, — добрый плод от них выйдет.
Девушки правду сказали: не отчуралась от
любви Матрена Максимовна. До
той поры она подругам не верила, пока не спозналась с Якимом Прохорычем.
— Садись. Нечего кланяться-то, — молвил хозяин. — Вижу, парень ты смирный, умный, руки золотые. Для
того самого доверие и показываю… Понимай ты это и чувствуй, потому что я как есть по
любви… Это ты должон чувствовать… Должон ли?.. А?..
— Да что это?.. Мать Пресвятая Богородица!.. Угодники преподобные!.. — засуетилась Аксинья Захаровна, чуя недоброе в смутных речах дочери. — Параша, Евпраксеюшка, — ступайте в боковушу, укладывайте
тот чемодан… Да ступайте же, Христа ради!.. Увальни!.. Что ты, Настенька?.. Что это?.. Ах ты, Господи, батюшка!.. Про что знает Фленушка?.. Скажи матери-то, девонька!.. Материна
любовь все покроет… Ох, да скажи же, Настенька… Говори, голубка, говори, не мучь ты меня!.. — со слезами молила Аксинья Захаровна.
На кого Ярило воззрится, у
того сердце на
любовь запросится…
Та песня, сперва шумная, порывистая, полная отчаяния и безнадежного горя, постепенно стихала и под конец замерла в чуть слышных звуках тихой грусти и
любви.
Ден через пять огляделся Алексей в городе и маленько привык к тамошней жизни. До смерти надоел ему охочий до чужих обедов дядя Елистрат, но Алексей скоро отделался от его наянливости. Сказал земляку, что едет домой, а сам с постоялого двора перебрался в самую
ту гостиницу, где обедал в день приезда и где впервые отроду услыхал чудные звуки органа, вызвавшие слезовую память о Насте и беззаветной
любви ее, — звуки, заставившие его помимо воли заглянуть в глубину души своей и устыдиться черноты ее и грязи.
А Марье Гавриловне с каждым днем хуже да хуже. От еды, от питья ее отвадило, от сна отбило, а думка каждую ночь мокрехонька… Беззаветная, горячая
любовь к своей «сударыне» не дает Тане покою ни днем, ни ночью. «Перемогу страхи-ужасы, — подумала она, — на себя грех сойму, на свою голову сворочу силу демонскую, а не дам хилеть да болеть моей милой сударыне. Пойду в Елфимово — что будет,
то и будь».
— Девица, вижу, ты хорошая, — молвила
та женщина, глядя с
любовью на Таню. — Не тебе б по зарям ходить, молоды ребята здесь бессовестные, старые люди обидливые — как раз
того наплетут на девичью голову, что после не открестишься, не отмолишься.
— Над старыми книгами век свой корпят, — продолжала
та, — а не знают, ни что творят, ни что говорят… Верь мне, красавица, нет на сырой земле ни единой былиночки, котора бы на пользу человекам не была создана. Во всякой травке, во всяком цветочке великая милость Господня положена… Исполнена земля дивности его, а
любви к человекам у него, света, меры нет… Мы ль не грешим, мы ли злобой да кривдой не живем?.. А он, милосердный, все терпит, все
любовью своей покрывает…
И не может надивиться, отчего это с первого взгляда почувствовала к ней такое доверие, какого ни к кому до
того не имела, такую
любовь задушевную, такую близость, какой ни к кому, кроме одного, никогда не чувствовала…
И в
том Божия
любовь к людям, великая премудрость его.
Та святая
любовь ангелом Божьим из рая приносится, и, глядя на нее, радуются блаженные жители неба…
Если ж она полюбит в
ту пору такого человека, что хоть на два либо на три года моложе ее, тогда
любовь для нее не радость сердечная, вместо
любви жгучий пламень по телу разливается…
Не дай ей Бог познать третью
любовь. Бывает, что женщина на переходе от зрелого возраста к старости полюбит молодого. Тогда закипает в ней страсть безумная, нет на свете ничего мучительней, ничего неистовей страсти
той… Не сердечная тоска идет с ней об руку, а лютая ненависть, черная злоба ко всему на свете, особливо к красивым и молодым женщинам… Говорят: первая
любовь óт Бога, другая от людей, а третья от ангела, что с рожками да с хвостиками пишут.
Там хотя и сказано, что не подобает неиспытанному в вере учителем других быть, однако ж прибавлено: «Разве токмо по благодати Божией сие устроится…» А благодать, матушка, по сто двадцать пятому правилу Карфагенского, не токмо подает знание, что подобает творити, но и
любовь в человека вдыхает да возможет исполнити
то, что познает.
Он при своем поставлении получил Божественную благодать, яже всегда немощная исцеляющи и недостаточная исполняющи, и по сей благодати мог назначить Антония архиепископом, мог по
любви и исполнить
то, что познал, сиречь возвести познанного в чин епископский…
Кого по мысли найду, за
того и пойду, и буду любить его довеку, до последнего вздоха, — одна сыра земля остудит
любовь мою…
Знаю одно: где муж да жена в
любви да совете, по добру да по правде живут, в
той семье сам Господь живет.
Посадил он меня с собой рядышком, сафьянную коробочку из стола вынул и подал мне: «Вот, говорит, тут кольцо обручальное, отдай его, кому знаешь; только смотри, помни отцовский завет — чтоб это кольцо не распаялось,
то есть чтоб с мужем тебе довеку жить в
любви и совете, как мы с покойницей твоей матерью жили».
—
То колечко, что Марко Данилыч тебе подарил, надо отдать поскорее, — с улыбкой, полной
любви, сказала Аграфена Петровна.
Взволновалась кровь, защемило у Василья Борисыча сердце, в голове ровно угар стал. И вспомнился ему Улангер, вспомнилась ночь в перелеске. Ночь тогда была такая же, как и теперь, — тихая, прохладная, благовонная ночь. И пожалел Василий Борисыч о
той ночи и с
любовью вспомнил немые, холодные ласки Прасковьи Патаповны.
Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, — а вы, рождая нас, берегите, как провидение, наше детство и юность, воспитывайте нас честными, учите труду, человечности, добру и
той любви, какую Творец вложил в ваши сердца, — и мы твердо вынесем битвы жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где — вечная красота!
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную
любовь мою,
то я недостоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в
том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная
любовь ваша…
Все остальное время он посвятил поклонению Киприде [Кипри́да — богиня
любви.] в
тех неслыханно разнообразных формах, которые были выработаны цивилизацией
того времени.
Он не верит и в мою
любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с
тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
Но теперь Долли была поражена
тою временною красотой, которая только в минуты
любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны.