Неточные совпадения
Матушка Клеопатра, из Жжениной обители, пришла к Глафириным и
стала про австрийское священство толковать, оно-де правильно, надо-де всем
принять его, чтоб с Москвой не разорваться, потому-де, что с Рогожского пишут, по Москве-де все епископа
приняли.
— Да ты слушай, что говорить
стану, — сказал Патап Максимыч. — Невеста есть на
примете.
— Аль уж в самом деле попрощаться с матушкой-то? — смеясь, молвила, обращаясь к подругам, головщица и,
приняв степенный вид,
стала перед образами класть земные поклоны, творя вполголоса обычную молитву прощения. Кончив ее, Марьюшка обратилась к матушке Виринее, чинно сотворила перед нею два уставные «метания», проговоривши вполголоса...
— Эх, други мои любезные, — молвит на то Гаврила Маркелыч. — Что за невидаль ваша первая гильдия? Мы люди серые, нам, пожалуй, она не под
стать… Говорите вы про мой капитал, так чужая мошна темна, и денег моих никто не считал. Может статься, капиталу-то у меня и много поменьше того, как вы рассуждаете. Да и какой мне припен в первой гильдии сидеть? Кораблей за море не отправлять, сына в рекруты все едино не возьмут, коль и по третьей запишемся, из-за чего же я
стану лишние хлопоты на себя
принимать?
Патап Максимыч очень был доволен ласками Марьи Гавриловны к дочерям его. Льстило его самолюбию, что такая богатая из хорошего рода женщина отличает Настю с Парашей от других обительских жительниц.
Стал он частенько навещать сестру и посылать в скит Аксинью Захаровну. И Марья Гавриловна раза по два в год езжала в Осиповку навестить доброго Патапа Максимыча.
Принимал он ее как самую почетную гостью, благодарил, что «девчонок его» жалует, учит их уму-разуму.
— То-то и есть, что значит наша-то жадность! — раздумчиво молвил Пантелей. — Чего еще надо ему? Так нет, все мало… Хотел было поговорить ему, боюсь… Скажи ты при случае матушке Манефе, не отговорит ли она его… Думал молвить Аксинье Захаровне, да пожалел —
станет убиваться, а зачнет ему говорить, на грех только наведет… Не больно он речи-то ее
принимает… Разве матушку не послушает ли?
— Где ж вам
приметить, сударыня? — ответила Манефа. — Во всем-то кураже вы его не видали… Поглядеть бы вам, как сцепится он когда с человеком сильней да именитей его… Чем бы голову держать уклонно, а речь вести покорно, ровно коза кверху глядит…
Станет фертом, ноги-то азом распялит!.. Что тут хорошего?..
А Паранька меж тем с писарем заигрывала да заигрывала… И
стало ей приходить в голову: «А ведь не плохое дело в писарихи попасть. Пила б я тогда чай до отвалу, самоваров по семи на день! Ела бы пряники да коврижки городецкие, сколь душа
примет. Ежедень бы ходила в ситцевых сарафанах, а по праздникам бы в шелки наряжалась!.. Рубашки-то были бы у меня миткалевые, а передники, каких и на скитских белицах нет».
Где твои буйные крики, где твои бесстыдные песни, пьяный задор и наглая ругань?.. Тише воды, ниже травы
стал Никифор… Памятуя Настю,
принял он смиренье, возложил на себя кротость и
стал другим человеком.
И
стал он
примечать, на какую бы удочку этого осетра изловить…
Наперед говорить не
стану —
принимать нового владыку аль не
принимать — в Петров день на собраньи соборный ответ дадим тебе…
Не
принимая письма, встала Манефа перед иконами и со всеми бывшими в келье
стала творить семипоклонный нача́л за упокой новопреставленной рабы Божией девицы Евдокии. И когда кончила обряд, взяла у Семена Петровича письмо, прочитала его, переглядела на свет вложенные деньги и, кивнув головой саратовскому приказчику, молвила.
И ежели после молитвы
станет у тебя на душе легко и спокойно,
прими это, Дуня, за волю Господню, иди тогда безо всякого сомнения за того человека, — счастье найдешь с ним.
А так как Василий Борисыч в скором времени возвращается в Москву и по всей чаянности
станет укорять нас, что не хотели послушать его уговоров и
принять того Антония, о чем он всеусердно старался, так ты и в Питере и будучи в Москве предвари и всем благодетелям нашим возвести, что не
приняли мы того Антония не ради упорства и желая с ними раздора, но токмо осмотрительного ради случая; общения же ни с кем не разрываем и по-прежнему желаем пребывать в согласии и в единении веры.
— Опять я к тебе с прежними советами, с теми же просьбами, — начала Манефа, садясь возле Фленушки. — Послушайся ты меня, Христа ради,
прими святое иночество. Успокоилась бы я на последних днях моих, тотчас бы благословила тебя на игуменство, и все бы тогда было твое… Вспомнить не могу, как ты после меня в белицах останешься — обидят тебя, в нуждах, в недостатках
станешь век доживать беззащитною… Послушайся меня, Фленушка, ради самого Создателя, послушайся…
— Помни это слово, а я его не забуду!.. — кричал ему вслед Сушило. — Бархаты, соболи
станешь дарить, да уж я не
приму.
Станешь руки ломать,
станешь ногти кусать, да будет уж поздно!..
Неточные совпадения
Стал понятых опрашивать: // «В крестьянке Тимофеевой // И прежде помешательство // Вы
примечали?» // — Нет!
Уже при первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал, что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно, что от него пахнет трюфелями. Долгое время он боролся с своею догадкою,
принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но чем чаще повторялись свидания, тем мучительнее
становились сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской опеки Половинкину.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то,
стало быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! —
Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Независимо от своей воли, он
стал хвататься за каждый мимолетный каприз,
принимая его за желание и цель.
«Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Всё это так просто, но он так неловко это
принял, так долго благодарил, что и мне
стало неловко. И потом этот портрет мой, который он так хорошо сделал. А главное — этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так! — с ужасом повторила себе Кити. — Нет, это не может, не должно быть! Он так жалок!» говорила она себе вслед за этим.