Неточные совпадения
Фленушка ушла. У Алексея
на душе
стало так светло, так радостно, что он даже не знал, куда деваться.
На месте не сиделось ему: то в избе побудет, то
на улицу выбежит, то за околицу пойдет и зальется там громкою песней. В доме петь он не смел: не ровен час, осерчает Патап Максимыч.
— Очередь
станут держать, по-скитски, как по обителям в келарнях странних угощают, — отвечал Матвей. — Одни покормятся и вон из-за столов,
на их
место другие.
— Плату положил бы я хорошую, ничем бы ты от меня обижен не остался, — продолжал Патап Максимыч. — Дома ли у отца
стал токарничать, в людях ли, столько тебе не получить, сколько я положу. Я бы тебе все заведенье сдал: и токарни, и красильни, и запасы все, и товар, — а как
на Низ случится самому сплыть аль куда в другое
место, я б и дом
на тебя с Пантелеем покидал. Как при покойнике Савельиче было, так бы и при тебе. Ты с отцом-то толком поговори.
Новые соседи
стали у того кантауровца перенимать валеное дело, до того и взяться за него не умели; разбогатели ли они, нет ли, но за Волгой с той поры «шляпка́» да «верховки» больше не валяют, потому что спросу в Тверскую сторону вовсе не
стало, а по другим
местам шляпу тверского либо ярославского образца ни за что
на свете
на голову не наденут — смешно, дескать, и зазорно.
Не сиделось
на месте,
стало тянуть меня куда-то далеко-далеко, а куда, сам не знаю…
— Неможется, так лежи. Умри, коли хочется, а сраму делать не смей… Вишь, что вздумала! Да я тебя в моленной
на три замка запру, шаг из дому не дам шагнуть… Неможется!.. Я тебе такую немоготу задам, что ввек не забудешь… Шиш
на место!.. А вы, мокрохвостницы, что
стали?.. Тащите назад, да если опять вздумаете, так у меня смотрите: таковских засыплю, что до новых веников не забудете.
—
На добром слове покорно благодарим, Данило Тихоныч, — отвечал Патап Максимыч, — только я так думаю, что если Михайло Данилыч
станет по другим
местам искать, так много девиц не в пример лучше моей Настасьи найдет. Наше дело, сударь, деревенское, лесное. Настасья у меня, окроме деревни да скита, ничего не видывала, и мне сдается, что такому жениху, как Михайло Данилыч, вряд ли она под
стать подойдет, потому что не обыкла к вашим городским порядкам.
— А за то, что он первый опознал про такое богатство, — отвечал Стуколов. — Вот, положим, у тебя теперь сто тысяч в руках, да разве получишь ты
на них миллионы, коль я не укажу тебе
места, не научу, как надо поступать? Положим, другой тебя и научит всем порядкам: как заявлять прииски, как закрепить их за собой… А где копать-то
станешь?.. В каком
месте прииск заявишь?.. За то, чтобы знать, где золото лежит, давай деньги епископу… Да и денег не надо — барыши пополам.
— Нельзя того, господин купец, — отвечал Артемий. — Другим
станет обидно. Ведь это, пожалуй,
на ту же
стать пойдет, как по другим
местам, где
на хозяев из-за ряженой платы работают…
— По нашим
местам не слыхать, — отозвался Артемий. — А там
на сивер, в Ветлужских верхотинах, сказывают, бывало Божие проявление. Хвастать не
стану, сам не видал, а слыхать слыхал, что по тамошним лесам Божьих кладов довольно.
Положив пузырек
на прежнее
место, паломник преспокойно отправился в часовню и там усердно
стал перебирать лестовку, искоса взглядывая
на игумна.
Ровною поступью проходила она между рядами склонявшихся перед нею до земли инокинь и белиц и
стала на свое игуменское
место.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч послать жену с дочерью
на смотрины, была бы в доме немалая свара, когда бы узнал он о случившемся. Но теперь дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем
становились на такое
место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик. Сказали ему про Масляникова, что, если б не он, совсем бы задавили Машу в народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не
стал.
— Совсем было поели и лошадей и нас всех, — сказал Патап Максимыч. — Сродясь столь великой стаи не видывал. Лесом ехали, и набралось этого зверья видимо-невидимо, не одна сотня, поди, набежала. Мы
на месте стали… Вперед ехать страшно — разорвут… А волки кругом так и рыщут, так и прядают, да сядут перед нами и, глядя
на нас, зубами так и щелкают… Думалось, совсем конец пришел…
Кончились простины. Из дома вынесли гроб
на холстах и, поставив
на черный «одёр» [Носилки,
на которых носят покойников. За Волгой, особенно между старообрядцами, носить покойников до кладбища
на холстах или же возить
на лошадях почитается грехом.], понесли
на плечах. До кладбища было версты две, несли переменяясь, но Никифор как
стал к племяннице под правое плечо, так и шел до могилы, никому не уступая
места.
Только что отобедали, раздача даров началась. Сначала в горницах заменявшая
место сестры Параша раздала оставшиеся после покойницы наряды Фленушке, Марьюшке, крылошанкам и некоторым деревенским девицам. А затем вместе с отцом, матерью и почетными гостями вышла она
на улицу.
На десяти больших подносах вынесли за Парашей дары. Устинья
стала возле нее, и одна, без вопленниц, пропела к людям «причет...
Воротясь
на Керженец,
стал отец Игнатий здешний народ
на новые
места приговаривать…
— Не
стал бы я, батюшка, говорить о том, когда б сам Патап Максимыч не советовал мне
на стороне хорошего
места искать.
Прислушиваясь к ним, Алексей смотрит бодрее,
на душе у него
становится спокойней, пожалуй, хоть и «спасибо» сказать дяде Елистрату, что привел его в такое
место, где умные люди бывают, где многому хорошему можно научиться.
«Теперь все дело как
на ладони, — думал он, крупными шагами идя вдоль набережной. — Тешилась, значит, ведьма треклятая, одурачить меня думала… Коли б в самом деле
на мыслях у нее в те поры про меня было, не
стала бы у брата
места сулить, сказала бы, что сама задумала пароход покупать… А я-то, дурак, ровно ошалел тогда!.. Вся теперь надежда
на Сергея Андреича».
— Ишь раскозырялся!.. — злясь и лютуя, ворчал Морковкин, стоя
на крыльце, когда удельный голова поехал в одну, а Лохматый в другую сторону. — Ишь раскозырялся, посконная борода!.. Постой-погоди ты у меня!.. Я те нос-от утру!..
Станешь у меня своевольничать, будешь делать не по-моему!.. Слетишь с
места, мошенник ты этакой, слетишь!..
Не раз изведав ловкость его,
стали посылать его в разные
места по духовным делам, и, куда, бывало, ни пошлют, всюду он порученье исполнит
на славу.
Стану я, рабица Божия, во чистом поле
на ровном
месте, что
на том ли
на престоле
на Господнем… облаками облачусь, небесами покроюсь,
на главу положу венец-солнце красное, подпояшусь светлыми зорями, обтычусь частыми звездами, что вострыми стрелами…
—
Стало быть,
место у меня
на пароходе вам больше не требуется?
— Справим завтра каноны над пеплом отца Варлаама, над могилками отца Илии и матушки Феклы, — продолжала Фленушка. — От Улáнгера эти
места под боком. А послезавтра поглядим, что будет. Опасно
станет в лесу — в Улáнгере останемся, не будет опасности, через Полóмы
на почтову дорогу выедем — а там уж вплоть до Китежа нет сплошных лесов, бояться нечего.
На небольшой полянке, середи частого елового леса, стоял высокий деревянный крест с прибитым в середине медным распятьем. Здесь, по преданью, стояла келья отца Варлаама, здесь он сожег себя со ученики своими. Придя
на место и положив перед крестом обычный семипоклонный нача́л, богомольцы
стали по чину, и мать Аркадия, заметив, что отец Иосиф намеревается начать канон, поспешила «замолитвовать». Не хотела и тут ему уступить, хоть по скитским обычаям первенство следовало Иосифу, как старцу.
Надвинулись сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые люди говорят, что в лесах тогда деревья с
места на место переходят и шумом ветвей меж собою беседы ведут… Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника, поймешь язык всякого дерева и всякой травы, понятны
станут тебе разговоры зверей и речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» — дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
Поклонники бога Ярилы с поборниками келейных отцов, матерей иногда вступали в рукопашную, и тогда у озера бывали бои смертные, кровопролитье великое… Но старцы и старицы не унывали, с каждым годом их поборников
становилось больше, Ярилиных меньше… И по времени шумные празднества веселого Яра уступили
место молчаливым сходбищам
на поклонение невидимому граду.
Кладут Кострому
на доске
на прежнем
месте,
становятся вкруг нее хороводом и печальными песнями отпевают Ярилу...
Манефа
на этот раз чухломскóму дворянину указала
на первое
место. И старец Иосиф чуть не задрожал от радости: никогда и во сне не грезилось ему столь великого почета. Справа от него поместились Василий Борисыч и старцы, слева Манефа и другие игуменьи. Соборные и рядовые старицы разных обителей
стали у лавок вдоль стен.
Встала с
места Манефа,
стала советовать, чтоб те, кои к ближнему городку по ревизии приписаны, теперь же перевозили туда кельи и строились там по-обительски… Мало было согласных
на то, все надеялись
на Божию милость, авось-де пронесется мимо грозная туча, авось-де не доживем до «керженской выгонки».
Тут девяностолетняя мать Клеопатра Ерáхтурка, сидя
на месте, слабым старческим голосом
стала увещать матерей все претерпеть за правую веру, но
места святого волей своей не покинуть.