Третий всадник мрака

Дмитрий Емец, 2005

Полубоги не уходят без следа. Они не могут покинуть этот мир, не передав бессмертие и дар… Валькирия умирала… Умирала, раненная мечом, который разит даже бессмертных. Умирала в кухне зауряднейшего из домов, на полу, залитом ее кровью. Рядом с ней лежала Ирка, упавшая с инвалидного кресла и с ужасом и восторгом внимавшая словам неожиданной «гостьи». Отныне Ирка становится валькирией! Нет больше беспомощной калеки! Ей предстоит сразиться с третьим всадником мрака. А вскоре она узнает, что это призрак бывшего властелина мрака Кводнона, выпустивший посланца из-за Жутких Ворот, который и погубил валькирию. Кводнон собирается воплотиться в Мефодия Буслаева. И если это произойдет…

Глава 3

Три — это два с грустно опущенным песьим хвостиком

Он не плохой, просто как водитель, выбравший тупиковую автостраду, никак не может повернуть назад и с каждым километром оказывается все дальше от места, куда изначально хотел попасть. Но назад поворачивать жалко, потому что уже проехал слишком много. Ему все время кажется, что где-то впереди будет поворот от зла к добру. Коротенький такой и безопасный.

Книга Света

Пару лет назад это было. Вологда. Пьяное мартовское солнце. Бесконечная агония зимы. Воскресенский собор. Нижние ступени обледенели, лед желтоватый, слежавшийся, со шрамами от ударов лома, с вмерзшим песком. Вздорный воробей пытается искупаться в луже, прыгает — и катится грудью по тонкой корочке.

У собора толчется Витька-юродивый. Мятое опухшее лицо, мшистые брови, борода до глаз, пронзительный взгляд. Голова сидит на шее косо, вкривь. Из заштопанного кармана женского пальто в небо целится горлышко. То ли и вправду юродивый, то ли нет, но, говорят, в точку бьет, на три метра под землей видит.

Мефодий в окружении пестрой ватаги местных ребят проходит мимо, и юродивый внезапно вытягивает его костылем по спине.

— Ты что, сдурел?! За что?! — кричит Мефодий. Ему не столько больно, сколько жутко.

Юродивый снова замахивается костылем.

— Ишшо узнаешь за что! — и ядреная, сводящая скулы ругань.

Мефу одиннадцать. С Зозо он здесь на каникулах. Времени мало, а надо вписаться в новую компанию, стать своим. Одна слабость, одна неотмщенная обида — и заклюют, разорвут. Дети лишь по отдельности — маленькие ангелы. Вместе же — стая волчат со своими законами.

Под хохот приятелей Мефодий хватает кусок льда.

— В рожу ему кинь! — кричит кто-то.

Но Витька-юродивый, опершись на костыль, смотрит так упорно, с таким испепеляющим презрением, что рука Мефодия словно случайно дрожит и лед летит под ноги, разбрызгиваясь желтоватыми осколками…

Сны, сны, сны. У всего есть оборотная сторона. За яркие дни Мрак берет плату скверными ночами. Вот под деревом в траве лежит персик. Он так мягок на вид, так блестит росой его пушок, что желудок томится от счастья и беспокойства, точно второкурсник на первом свидании, который, стоя под часами, сам того не замечая, отгрызает листья от букета тюльпанов. Но, увы, под руку со счастьем всегда идет разочарование и грызет его кариесным зубом. Когда поднимешь персик, обнаружишь, что дно уже размокло и в сладкой гнили обязательно извивается червяк.

Уже не первую ночь Мефодия преследовало нечто вязкое, гораздо более упорное, чем просто сон. Он ощущал, что вокруг роятся незримые духи — слуги Мрака, что тысячи настойчивых глаз не отпускают его ни на миг. И непонятно было, что плещется на дне этих глаз — подобострастие, страх или глумливое ожидание.

Сегодня Мефодий видел во сне, что его стремительным потоком несет к водопаду. Перед водопадом огромные темные ворота. В центре ворот — львиные морды с выпуклыми чеканными глазами. В зубах — бронзовые кольца. Мефодий знает, что, как только он окажется с той стороны, ворота закроются и произойдет что-то ужасное, непоправимое.

Мефодий пытается выгрести, хватается за камни, судорожно работает ногами, но бесполезно. Страшные ворота все ближе. Видно, как вода, проходя сквозь них, чернеет, а затем обрушивается в ничто. От ужаса Мефодий кричит — и просыпается. Он сидит на кровати и судорожно откашливает несуществующую воду. Затем сильно ударяет себя по щеке, и лишь резкая плоская боль убеждает его, что это уже не сон, а явь.

Июль в Москве выдался влажным и душным. Днем жара, ночью проливные дожди. За окном уже светало. Голубоватый, бесполезный свет фонарей плыл в молочном тумане.

— Дурдом! — громко сказал Мефодий. Сказал, просто чтобы услышать свой голос. Пустой дом на Дмитровке, 13, равнодушно проглотил его слова. Ему и не такое приходилось слышать. И не такое видеть.

Недавно по требованию Арея Мефодий покинул гимназию Глумовича и перебрался в Канцелярию Мрака, в комнату на верхнем этаже, сразу над офисом. Сюда действие пятого измерения не распространялось — Арей по возможности ограждал Мефодия от излишней магии. Вокруг были зеленоватые, с облупившейся штукатуркой стены, выбитый паркет и высокие потолки с наядами, танцующими вокруг крюка для отсутствующей люстры. Если величина комнаты могла испугать, то скудость мебели удивляла. Старинная высокая кровать в самом центре и легкомысленный стул на тонких изогнутых ножках. На стуле стоял глубокий таз с водой, которой Мефодий умывался. Вода в тазу никогда не заканчивалась. Пару раз, экспериментируя, Мефодий пытался через дыры в полу залить расположенный внизу офис, но у него ничего не получилось.

В дополнение к кровати и стулу в углу обретался старинный рояль, скалящийся желтоватыми клавишами. Иногда Мефодий подходил к нему и, наудачу нажимая, извлекал из недр инструмента глухой таинственный звук.

Совсем близко раскинулись скучная Тверская, веселая и дряхлая старушка Воздвиженка, строгий Кузнецкий. Однако здесь, в комнате с огромным окном, снаружи которого была натянута строительная сетка, город как-то не ощущался. Москва сгинула, провалилась куда-то, стала пустой и ненужной декорацией.

Мефодий встал и с досадой пнул ножку кровати — громадной, резной, царской. Ее не так давно, зловеще ухмыляясь, привез откуда-то верный Мамай. Мефодий еще, помнится, задумался: если Мамай ездит на машинах, которые давно сгорели, то не оттуда ли, из небытия, из кладовой проклятых предметов, пришла и эта вещичка? Не на ней ли, скажем, спал в Кремле Гришка Отрепьев — Лжедмитрий, — пока его прахом не зарядили пушку и не выстрелили в сторону польских границ: мол, ступай-ка, братец, откуда пришел! Выглядела кровать, однако, вполне благонадежно. Дерево было сухим, резьба искусной, а перина мягкой. Да и пахла кровать легко и приятно — не то кипарисом, не то ливанским кедром, не то иным каким мудреным и редким деревом.

Мефодий даже стащил тяжеленную перину и внимательно осмотрел кровать под ней. Он все пытался понять, отчего ухмылялся пластилиновый хан. Да, так и есть. В кровати засели несколько сплющенных пуль.

Продолжив изучение кровати, Мефодий обнаружил хитрый выступ, соответствующий глазу грифона. Нажми на него — нижняя часть ложа прокрутится и вновь станет на место как ни в чем не бывало. Мефодий вспомнил распространенный сказочный сюжет про девиц-злодеек. Попарив купца в баньке и поцеловав в уста сахарные, уложит девица его на мягкую перину, и он среди ночи, переломав руки и ноги, внезапно окажется в подземелье.

На всякий случай Мефодий забил грифону глаз спичками, обезвредив секретный замок. При этом он понимал, что едва ли Мрак собирался сводить с ним таким образом счеты. Арей не любит дешевых трюков. Даже для Лигула и то мелковато. Другое дело, что сам предмет мог попасть сюда, на Дмитровку, 13, лишь пройдя определенную фильтрацию в ткани бытия.

«Интересно, а стулья чем отличились?» — задумался Мефодий, и тотчас его воображение услужливо захлестнула навязчивая память предмета. Вот тощий чиновник с испитым лицом встает на стул и осторожно, точно галстук, надевает на шею петлю. Вот он стоит, покачиваясь, рассеянно моргает, а решимости все нет. Наоборот, им вдруг овладевает дикое желание жить. Он смотрит по сторонам на крашеные стены, на стоящие у двери калоши — и мелкие, подвижные, деятельные мысли отвлекают его. Надо бы закрыть окно, чтобы не дуло, да вычистить мундир, да выпустить на лестницу кошку… Возможно, не все еще так безысходно? Раздумав вешаться, чиновник тянется, чтобы снять с шеи петлю, но внезапно тонкая ножка стула подламывается. Пальцы царапают веревку. Длинная черная тень прыгает по стене.

Мефодий провел ладонью по лицу и с такой ненавистью взглянул на стул, что тот вспыхнул. Огонь пробежал по спинке, облизывая лак, как ребенок слизывает шоколад с мороженого. В комнате стало дымно. В горло точно забилась вонючая крыска — скреблась лапками по стенкам, щекоча хвостом в носу.

Мефодий попытался представить пену огнетушителя, заливающую стул, — и представил довольно живо. Однако пена так и не материализовалась там где нужно, лишь с улицы донесся хриплый вопль. Буслаев мысленно извинился перед ранним прохожим.

Стул продолжал пылать.

«Вечно со мной такое! Вся магия только стихийно! А вот когда нужна — обломаешься!» — сердито подумал Мефодий, суетливо пытаясь сбить пламя подушкой. Спалив подушку, он запоздало обнаружил таз с родниковой водой и, мысленно поставив себе диагноз, стал тушить пламя. Огонь погас, лишь когда Мефодий залил себе ноги и превратил комнату в филиал подмосковного болота где-то в районе Талдома.

Закончив возиться со стулом, Мефодий огляделся: не видел ли кто его позора. В комнате никого не было, однако это не гарантировало, что кто-нибудь из комиссионеров не подсмотрел и теперь не расскажет Арею. Хотя, возможно, и не расскажет. В последнее время комиссионеры начали остерегаться Мефодия, особенно когда Арей доверил ему одну из печатей Мрака. Пока Мефодий использовал ее только для продления регистраций, порой в раздражении оттискивая их прямо на пластилиновых лбах.

Спать уже не хотелось. Мефодий без особой цели прошелся по комнате и, вспомнив, что неплохо бы попрактиковаться, стал искать глазами футляр с мечом. И он отыскал его, но, к своему удивлению, не на подоконнике, а в углу комнаты, на полу. Не придав этому особого значения, Мефодий открыл футляр и вытащил меч. Внезапно что-то холодное капнуло ему на ладонь.

Удивленно щурясь и не понимая, что за пятно появилось у него на руке, Мефодий подошел к окну. Неясный утренний свет упал на лезвие. Мефодий брезгливо отпрянул. Лезвие меча было в крови. Ее бурые подтеки обнаруживались повсюду — на полу комнаты и на бархате футляра. Кровь давно должна была засохнуть, но она все текла и текла — точно ужас не давал ей остановиться. Она была алая, переливающаяся множеством крошечных огней. Так выглядела кровь созданий Света. Мефодий запомнил это, когда Даф однажды случайно поранила палец. Кровь же созданий Мрака была иной — медлительной, липкой, с зеленоватым отливом, какой бывает на брюшке у мух.

Мефодий отбросил меч, метнулся к тазу и стал поспешно отмывать руки. И прежде чем ладонь вновь стала чистой, вся вода в тазу окрасилась, хотя пятно было совсем небольшим. Отмыть же меч ему так и не удалось. Казалось, кровь теперь останется на нем навечно. Лезвие звенело и трепетало. Мефодий ощущал нетерпение и ярость клинка. Он был как зверь, узнавший вкус крови и уже не желавший ничего иного.

— Утихомирься! — сказал Мефодий мечу.

Бесполезно.

«Белли-бей! Убей! Кровь пролей! Кровь как вода в землю уйдет! Алый мак взойдет! Белли-бей!» — с маньячным вдохновением пел клинок. Буслаев ощущал его мелкую нетерпеливую дрожь.

Мефодий обнаружил, что ладонь сжимается помимо его воли. Костяшки пальцев побелели. Ярость клинка передалась его хозяину. Буслаеву внезапно захотелось, чтобы рядом оказался кто-то, кого можно было бы рассечь от плеча до пояса. Арей, Улита, Тухломон — не важно, кто это будет. В этот миг он набросился бы на любого. Единственная мысль остудила его, и эта мысль была о Дафне. Стоило ему представить ее голову с невесомыми светлыми хвостами, не желавшими лежать на месте и вздымавшимися точно крылья, ярость его мгновенно испарилась. Он понял, что никогда не сумел бы зарубить Даф.

Успокаивая меч, которому необходимо было излить ярость, Мефодий дважды опустил его на высокую спинку кровати. Клинок сверкнул молодой луной. Удара он не ощутил, хотя даже не старался потянуть меч на себя, как учил его Арей. Лезвие запело. Вековое дерево распалось легко, точно сливочное масло. Лишь когда кровать, разваленная на три части, обрушилась на пол, Мефодий почувствовал, что может вновь разжать пальцы и положить меч в футляр. Он был свободен от власти клинка. Несущая смерть магия отпустила его.

Мефодий смотрел на меч, пытаясь определить, откуда могла появиться кровь. Он точно знал, что никто другой не может взять его меч. Даже Арей никогда не позволял себе свободного обращения с ним, перемещая клинок лишь силой чар. Меч Древнира, прошедший множество перерождений, не терпел чужих рук.

«А вдруг я сам в наваждении, под властью черной магии, зарубил кого-то? Но точно не комиссионера! Тогда на клинке была бы не кровь, а чернила с пластилином!» — подумал Мефодий, снова с ужасом вспомнив о Дафне.

Ему захотелось немедленно увидеть ее, убедиться, что она в безопасности, — но как? Где? Он с досадой оглядел комнату, жалея, что здесь нет телефона. Ведь Даф по-прежнему жила у него дома.

«Нет, ну дела! Будущего повелителя Мрака до сих пор не обеспечили халявным сотовым! А сами Мефодий свет Игоревич телепатически никого вызывать не могут! Магически не доросли! Телефонную станцию взорвать — это нам как по дохлой мухе тапкой попасть, а просто звякнуть — нет!» — издевалась порой Улита.

Внезапно Книга Хамелеонов, лежащая на подоконнике, пробудилась. Обложка застучала с неприятным звуком. Так стучит закрытая и разболтанная старая дверь, когда ее бьет сквозняк. У Мефодия сразу тоскливо заныли зубы.

Даже не заглядывая в книгу, Мефодий понял, что его вызывает Арей. Шеф в нетерпении. Еще немного — и снизу, с легкостью пронизав призрачную границу пятого измерения, донесется могучий рык. Но до этого лучше не доводить. Эйдосы не любят громких звуков, особенно когда их производят разъяренные создания Мрака.

* * *

Одевшись, Мефодий спустился в приемную. Сделал он это неожиданным образом. В углу, прямо на выщербленном паркете, рапирой Улиты была нацарапана руна. Случайно наступать на нее можно было сколько угодно. Но стоило шагнуть в нее с закрытыми глазами, остановиться и произнести «Odium generis humani»^[4] — как ты оказывался прямо в приемной, в полутора метрах от фонтана, из которого день и ночь била струя крымского вина «Черный доктор».

Суккубы, легкомысленные ребята, то и дело норовили поплескаться в фонтанчике в костюме Адама, ловя губами сладкие капли. Лишь после окрика Арея они вылезали из фонтана и, оставляя на паркете винные следы, виновато семенили к Улите продлевать регистрацию. Да и не только суккубов привлекал заветный фонтанчик. Тухломон как-то, играя в утопленника, синий и раздувшийся, пролежал на дне фонтана целые сутки и так увлекся, что упустил эйдос Льва Овалова, теоретика словесности, автора мистерии «Кол и Бок» и идейного романа «Три свиненка».

Мефодий осмотрелся. В приемной он увидел лишь Улиту, которая, высунув от усердия язык и помогая себе его кончиком — во всяком случае кончик языка двигался синхронно с пером, — рисовала на деловых бумагах портрет Эссиорха. На ее столе взбалмошно прыгал огонек свечи.

— Ау! — окликнул Мефодий.

— Уа! — продолжая рисовать, отозвалась ведьма.

— Ты меня слышишь? — усомнился Мефодий.

Улита задумчиво посмотрела на рисунок и подправила Эссиорху линию щеки, добиваясь абсолютного сходства. А поймать сходство было непросто, поскольку недорисованный Эссиорх все время вертел головой и приседал.

— Ты меня слышишь, — подтвердила ведьма после того, как Мефодий еще раз повторил вопрос.

— И чего тебе надо? — спросил Мефодий.

— А тебе чего надо? — эхом повторила ведьма.

— Мне? Мне ничего! — вспылил Мефодий.

Вызвать человека среди ночи, а потом забыть про него, точно он приперся по собственной инициативе, — это вполне в духе их организации.

— Ну и мне ничего! — сказала ведьма.

— Тогда я пошел! — вспылил Мефодий.

— Ну и пошел ты!.. — согласилась ведьма и, заметив, что Мефодий шагнул к руне, сказала: — А, стой, я вспомнила! Тебя шеф вызывал.

Выдав эту информацию, Улита снова вернулась к рисунку.

— Арей в кабинете?

— Не-а. Телепортировался куда-то минут пять назад. Сказал, скоро будет и чтоб ты его дожидался. Все! Не дергай меня! Я уши рисую. Эй, ты, нарисованный, не вертись! Знаю, что щекотно! Уши — самая ответственная часть!

— Уши — самая ответственная часть? Почему? — удивился Мефодий.

Улита внезапно отложила карандаш и с негодованием уставилась на него:

— Буслаев, ты что, попугай?

— Что?!

— Тогда с какой стати ты за мной все повторяешь?

Мефодий обомлел:

— Повторяешь?! Я?!

— Вот и сейчас тоже! Так только идиоты делают!.. — Улита покрутила пальцем у виска.

— Послушай, ну ты и обнаглела! — сказал Мефодий с восхищением.

Улита ласково провела рукой по волосам и сделала себе челочку на лоб, точно играла в дядю Адольфа.

— Ну я и обнаглела!.. Открыл Америку! Я всегда наглая была, к твоему сведению!.. Наглая и толстая!.. В общем, запоминай, абитуриент! Большие уши бывают у гениев. Маленькие — у студентов, которые сдают сессии досрочно, и у джиннов, заточенных в нестерильную посуду. Вытянутые уши с углубленной раковиной — у лаборантов технических специальностей и у вурдалаков первого года укушенности. Вот я и пытаюсь вспомнить, какие уши у Эссички, чтобы понять, что он за фрукт! А ты меня дергаешь! Не будешь больше мешать?

— Нет, — кратко сказал Мефодий, опасаясь опять что-нибудь повторить.

Он отошел от стола ведьмы и стал бродить по приемной, ожидая Арея. Внезапно на глаза ему попалось нечто громоздкое, скрытое под длинным красным покрывалом. Кое-где на покрывале проступали следы влажной земли. От неведомого предмета тянуло затхлой гнилью.

«Это еще что?» — подумал Мефодий. Ему не нравились продолговатые предметы, да еще и закрытые. Возникавший ассоциативный ряд был не в пользу того, что находилось внутри.

— Откуда это? — спросил он.

— Арей привез, — лениво отозвалась Улита.

— И снова умчался?

— Заявил, что ему нужен какой-то инструмент. И чтобы ты его ждал и не вздумал никуда отлучаться.

— Какой инструмент? — удивился Мефодий.

Ситуация выглядела странной. Стражи Мрака обычно не нуждаются в инструментах. Чтобы снести стену или пробить в сплошном камне двадцатиметровый колодец, им достаточно взгляда или желания.

— Послушай, Меф, я, конечно, умная девочка, но все-таки не настолько, чтобы ответить на любой вопрос, какой у тебя хватит глупости задать, — участливо заметила Улита.

Мефодий осторожно коснулся длинного покрывала. Это было быстрое, почти мимолетное прикосновение, но и его хватило. С пальцами его соприкоснулось нечто мертвенно холодное, твердое, как алмаз. По сосудам к локтю проползла ледяная гадюка. Рука онемела. Заныли виски. Мефодий поспешно отдернул руку и шагнул назад.

— А, вот ты как! — мстительно сказал он странному предмету.

Рассердившись, Мефодий хотел решительно дернуть за длинную кисть и сорвать покрывало, но что-то более реальное, чем страх или мнительность, остановило его. Он просто почувствовал, что делать этого не стоит. То, что находилось внутри, представляло угрозу не меньшую, чем коса Мамзелькиной.

У него мелькнула мысль спросить у Улиты, но он усомнился, что получит ответ. Улита была очень занята, подрисовывая Эссиорху бугристый алкоголический нос. Не ограничившись этим, она еще изобразила клыки и штук десять вулканических прыщей. Кроме того, она одарила его лыжной, бомжевато-спортивного вида шапочкой — и залюбовалась результатом.

— Зачем ты это делаешь? — спросил Мефодий, забывая на время о странном предмете, скрытом покрывалом.

— Что делаю? — не поняла Улита.

— Уродуешь Эссиорха.

Улита задумалась, с удивлением уставившись на карандаш в своей руке. Похоже, она и сама толком не знала, зачем измывалась над изображением Эссиорха.

— Сложный вопрос! Я хочу убедиться, что, когда мне будет нужно, я смогу во всякую минуту выкинуть его из головы. А то что-то я больно часто стала вспоминать о нем в последнее время! — сказала ведьма, старательно изображая рядом с Эссиорхом помойку.

— И ты думаешь, что, рисуя его, ты о нем забудешь? — недоверчиво полюбопытствовал Мефодий.

— Дилетанта видно издали! Я локализую образ, чтоб изгнать его из сознания! Чтобы разлюбить кого-то, полезно представить его в смешном и нелепом виде. Вот я и работаю над этим. Создаю разносторонний портрет нашего Идеал Идеалыча.

— И как, получается?

Улита оценивающе посмотрела на рисунок и, наклонившись, шепнула что-то фигурке. Бомжеватый Эссиорх вытащил из мусорного бака селедочный скелет и с жадностью стал его обсасывать. Закончив, он вытер губы рукавом, удовлетворенно икнул и снова принялся рыться в баке. На этот раз его внимание привлек треснувший пузырек одеколона, к которому он немедленно присосался.

— Ну, получается не получается, а чувство глубокого морального удовлетворения уже есть. Правда, существует вероятность, что, заигравшись, я перестану воспринимать всерьез настоящего Эссиорха, так что главное — вовремя остановиться, — заметила Улита.

Кончиком карандаша она брезгливо перекинула ноги пьяненького Эссиорха в бак и захлопнула крышку. Из бака донеслось сосредоточенное чавканье, незаметно перешедшее в храп. Эссиорх явно не терял времени даром. Улита смяла лист и широким движением забросила его в корзину. Заметив, что скомканная бумажка может пролететь мимо, она подвинула корзину взглядом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Ненависть ко всему роду людскому (лат.).