Неточные совпадения
— Да полно ж тебе, Максимыч, мучить ее понапрасну, — сказала Аксинья Захаровна. — Ты вот послушай-ка, что
я скажу тебе, только не серчай, коли молвится слово не по тебе. Ты всему голова, твоя воля, делай как разумеешь, а по моему глупому разуменью, деньги-то, что на столы изойдут, нищей бы братии раздать, ну хоть
ради Настина здоровья да счастья. Доходна до Бога молитва нищего, Максимыч. Сам ты лучше
меня знаешь.
—
Ради милого и без венца нашей сестре не жаль себя потерять! — сказала Фленушка. — Не тужи… Не удастся свадьба «честью», «уходом» ее справим… Будь спокоен,
я за дело берусь, значит, будет верно… Вот подожди, придет лето: бежим и окрутим тебя с Настасьей… У нее положено, коль не за тебя, ни за кого нейти… И жених приедет во двор, да поворотит оглобли, как несолоно хлебал… Не вешай головы, молодец, наше от нас не уйдет!
— Да ведь
я было затем и приехал, чтобы звать тебя стол
ради жениха урядить, — сказал Патап Максимыч. — На Аксиньины именины гостить к нам с отцом собирается.
— Он тяте по торговле хорош, — с усмешкой молвила Настя. — Дела, вишь, у него со стариком какие-то есть;
ради этих делов и надо ему породниться… Выдавай Парашу: такая же дочь!.. А ей все одно: хоть за попа, хоть за козла, хоть бы дубовый пень. А
я не из таковских.
— Стар ли он, молод — по
мне, все одно, — отвечала Груня. — Не за него,
ради бедных сирот…
— Невдомек
мне, глупой, ваши умные речи, — сказала Аксинья Захаровна. — Мы люди простые, темные, захолустные, простите нас, Христа
ради!
— Матушка! Матушка… прости ты
меня Христа
ради…
Мне бы исправиться [Исповедаться.]… Смертный час приходит… Не переживу
я…
А заведенных дел
ради твоего золота
я не нарушу…
— Максимыч, не серчай ты на
меня, кормилец, коли
я что не по тебе молвлю, выслушай ты
меня,
ради Христа.
— Отстань от
меня,
ради Господа, — молил Стуколов. — Делай, как знаешь, а других во грех не вводи.
— А вот что, Патап Максимыч, — сказал паломник, — город городом, и ученый твой барин пущай его смотрит, а вот
я что еще придумал. Торопиться тебе ведь некуда. Съездили бы мы с тобой в Красноярский скит к отцу Михаилу. Отсель рукой подать, двадцати верст не будет. Не хотел
я прежде про него говорить, — а ведь он у нас в доле, — съездим к нему на денек,
ради уверенья…
— Ты, любезненькой мой, на лапшицу-то не больно налегай. В гостинице наказал
я самоварчик изготовить да закусочку
ради гостей дорогих.
— Нет, касатик, уж прости
меня, Христа
ради, а у нас уж такой устав: мирским гостям учреждать особую трапезу во утешение… Вы же путники, а в пути и пост разрешается… Рыбки не припасти ли?
— Э-эх! все мы грешники перед Господом! — наклоняя голову, сказал игумен. — Ох, ох, ох! грехи наши тяжкие!.. Согрешил и
я, окаянный, — разрешил!.. Что станешь делать?.. Благослови и ты, отец Спиридоний, на рюмочку —
ради дорогих гостей Господь простит…
— Не умудрил
меня Господь наукой, касатик ты мой… Куда
мне, темному человеку! Говорил ведь
я тебе, что и грамоте-то здесь, в лесу, научился. Кой-как бреду. Писание читать могу, а насчет грамматического да философского учения тут уж, разлюбезный ты мой,
я ни при чем… Да признаться, и не разумею, что такое за грамматическое учение, что за философия такая. Читал про них и в книге «Вере» и в «Максиме Греке», а что такое оно обозначает, прости, Христа
ради, не знаю.
— Прости, Христа
ради, — отвечал отец Михаил. — Признаться, этого
мне и на ум не вспадало.
— А чего
ради в ихнее дело обещал
я идти? — вдруг вскрикнул Патап Максимыч. — Как
мне сразу не увидеть было ихнего мошенства?.. Затем
я на Ветлугу ездил, затем и маету принимал… чтоб разведать про них, чтоб на чистую воду плутов вывести… А к тебе в город зачем бы приезжать?.. По золоту ты человек знающий, с кем же, как не с тобой, размотать ихнюю плутню… Думаешь, верил им?.. Держи карман!.. Нет, друг, еще тот человек на свет не рожден, что проведет Патапа Чапурина.
— И толкуют, слышь, они, матушка, как добывать золотые деньги… И снаряды у них припасены уж на то… Да все Ветлугу поминают, все Ветлугу… А на Ветлуге те плутовские деньги только и работают… По тамошним местам самый корень этих монетчиков. К ним-то и собираются ехать. Жалеючи Патапа Максимыча, Пантелей про это
мне за великую тайну сказал, чтобы, кроме тебя, матушка, никому
я не открывала… Сам чуть не плачет… Молви, говорит, Христа
ради, матушке, не отведет ли она братца от такого паскудного дела…
— Да право же, мамынька, не будет ничего, — приставала Настя. — Ведь матушка Манефа и
мне и тятеньке не чужая… Серчать не станет… Отпусти, Христа
ради… Пожалуйста.
— Не клад, а песок золотой в земле рассыпан лежит, — шептал Алексей. —
Мне показывали… Стуколов этот показывал, что с Патапом Максимычем поехал… За тем они в Ветлугу поехали… Не проговорись только, Христа
ради, не погуби… Вот и думаю
я — не пойти ли
мне на Ветлугу… Накопавши золота, пришел бы
я к Патапу Максимычу свататься…
— Да что это?.. Мать Пресвятая Богородица!.. Угодники преподобные!.. — засуетилась Аксинья Захаровна, чуя недоброе в смутных речах дочери. — Параша, Евпраксеюшка, — ступайте в боковушу, укладывайте тот чемодан… Да ступайте же, Христа
ради!.. Увальни!.. Что ты, Настенька?.. Что это?.. Ах ты, Господи, батюшка!.. Про что знает Фленушка?.. Скажи матери-то, девонька!.. Материна любовь все покроет… Ох, да скажи же, Настенька… Говори, голубка, говори, не мучь ты
меня!.. — со слезами молила Аксинья Захаровна.
— Ну, уж семенить-то
мне, Виринеюшка, не приходится, — улыбнувшись, ответила Манефа на прибаутки добродушной Виринеи. — И стара и хила стала. А ты, матушка, уж пригляди, порадей, Бога
ради, не заставь голодать обитель.
— Бог спасет за ласковое слово, матери, — поднимаясь со скамейки, сказала игуменья. — Простите,
ради Христа, а
я уж к себе пойду.
— Прости, Христа
ради, матушка, — едва слышно оправдывалась она, творя один земной поклон за другим, перед пылавшею гневом игуменьей. — Думала
я Пролог вынести аль Ефрема Сирина, да на грех ключ от книжного сундука неведомо куда засунула… Память теряю, матушка, беспамятна становлюсь… Прости, Христа
ради — не вмени оплошки моей во грех.
— Встань, — повелительно сказала Манефа. — Старость твою не стану позорить перед всею обителью… На поклоны в часовне тебя не поставлю… А вот тебе епитимья: до дня Пятидесятницы — по тысяче поклонов нá день. Ко
мне приходи отмаливать — это тебя же
ради, не видали бы. К тому же сама хочу видеть, сколь велико твое послушание… Ступай!
— Ей-Богу… право, через великую силу брожу, Флена Васильевна, — отговаривался Алексей. — В другой раз со всяким моим удовольствием… А теперь увольте, Господа
ради. Голова болит, ног под собой не чую, никак веснянка [Веснянка — весенняя лихорадка. Осенью зовут эту болезнь «подосенницей».] накатывает. Совсем расхилел —
мне бы отдохнуть теперь.
— Батюшка!.. Будь отец родной!.. Вылечи дочку… Тысяч не пожалею… Помоги,
ради Создателя… Не умерла бы, не покинула б
меня, горького…
— Да скажи же
мне, Христа
ради, Андрей Богданыч, пожалей сердце отцовское, — приставал Патап Максимыч.
— Прости ты
меня, Господа
ради, — жалобно прошептала Настя. — Не жилица
я на белом свете, прости
меня, родная.
— Признаться сказать, давненько
я о том помышляю, — молвила Манефа. — Еще тогда, как на Иргизе зачали монастыри отбирать, решила
я сама про себя, что рано ли, поздно ли, а такой же участи не миновать и нам.
Ради того кой-чем загодя распорядилась, чтоб перемена врасплох не застала.
— Мое дело другое, сударыня.
Ради христианского покоя это делаю,
ради безмятежного жития. Поневоле так поступаю… А вы человек вольный, творите волю свою, якоже хощете… А
я было так думала, что нам вместе жить, вместе и помереть… Больно уж привыкла
я к вам.
— Какие ж это плоды-то морские, сиречь черепокожные?.. Ты
мне, родной, расскажи… Научи, Христа
ради… Видал ты их, касатик?.. Отведывал?.. Какие на вкус-то?.. Чудное, право, дело!..
— Потрудились мы с тобой, Фленушка,
ради праздника. Заморила
я тебя. Кому Троицын день, а нам с тобой сочельник… Подь-ка, голубка, потрапéзуй да скажи Устинье, кликнула бы скорее Таифу.
— Прости ты
меня,
ради Господа… — зарыдал Алексей, падая к ногам Патапа Максимыча.
— Научи ты
меня Христа
ради, земляк, как
мне отселева до постоялого двора добраться? В городу отродясь не бывал, ничего-то не знаю, никого-то знакомых нет — очутился ровно в лесу незнаемом, — умолял Алексей дядю Елистрата.
— Не взыщите Христа
ради, ваше благородие, — испуганным голосом сказал Алексей, снимая шапку и отвешивая низкие поклоны. — Наше дело деревенское.
Мне и теперь не в примету, где тут колокольчик висит…
— Да ведь
я так, девы,
ради одного смеху, — оправдывалась Паранька Лохматая.
Надивиться не могут мужики, отчего это писарь никого не обрывает, каждого нужду выслушивает терпеливо, ласково переспрашивает, толкует даже о делах посторонних. А это все было делано
ради того, чтоб Алексею подольше дожидаться. Знай, дескать, что
я тебе начальство, чувствуй это.
— Погоди, погоди, — громко сказал голова Алексею, когда тот взялся за дверную скобу. — Так уж и быть,
ради милого дружка и сережка из ушка!..
Ради Патапа Максимыча по-твоему сделаю, завтра поутру побывай в приказе — приеду, обделаю… А уж это
я тебе скажу все едино, что ты у
меня от сердца кусок отрываешь… Тенетнику-то что, мошки-то!.. Улов-от на заре какой будет!..
— Побывайте в степях, посмотрите, — молвил Василий Борисыч. — Да… Вот что
я вам, Михайло Васильич, скажу, — продолжал он, возвыся голос, — когда Христос сошел на землю и принял на себя знак рабий, восхотел он, Владыко, бедность и нищету освятить. Того
ради избрал для своего рождества самое бедное место, какое было тогда на земле. И родился Царь Небесный в тесном грязном вертепе среди скотов бессловесных… Поди теперь в наши степи — что ни дом, то вертеп Вифлеемский.
— Получай — вот тебе тысяча двести, — сказал Патап Максимыч, подвигая к сестре деньги. — За Настю только хорошенько молитесь… Это вам от нее, голубушки… Молитесь же!.. Да скорей покупай; места-те, знаю их, хорошие места, земли довольно. А строиться зачнешь — молви. Плотникам
я же,
ради Настасьи, заплачу… Только старый уговор не забудь: ни единому человеку не смей говорить, что деньги от
меня получаешь.
А ежели он
ради житейских стяжаний вздумал теперь нужных церкви людей к себе переманивать, тут
я ему не споспешница и не молитвенница…
— Как перед Богом, матушка, — ответил он. — Что
мне? Из-за чего
мне клепать на них?..
Мне бы хвалить да защищать их надо; так и делаю везде, а с вами, матушка,
я по всей откровенности — душа моя перед вами, как перед Богом, раскрыта. Потому вижу
я в вас великую по вере ревность и многие добродетели… Мало теперь, матушка, людей, с кем бы и потужить-то было об этом, с кем бы и поскорбеть о падении благочестия… Вы уж простите
меня Христа
ради, что
я разговорами своими, кажись, вас припечалил.
— По милости Господней всем
я довольна, — сказала она. — Малое, слава Богу, есть, большего не надо. А вот что: поедешь ты завтра через деревню Поляну, спроси там Артемья Силантьева, изба с самого краю на выезде… Третьего дня коровенку свели у него, четверо ребятишек мал мала меньше — пить-есть хотят… Без коровки голодают, а новую купить у Артемья достатков нет… Помоги бедным людям Христа
ради, сударыня.
— Пожалей ты
меня, успокой
ради Господа! — продолжала Манефа. — Дай отраду концу последних дней моих… Фленушка, Фленушка!.. Знала б ты да ведала, каково дорога ты
мне!
— Так
я думаю, любезный мой Петр Степаныч, что
ради милостыни и даровал ему Господь лет умноженье и крепость сил на кончине дней подъять столь великий подвиг, — сказала мать Таисея.
— Не
я поклоняюсь, нужда кланяется, — поднимаясь, сказала в слезах мать Таисея. — Пособи ты
мне…
Ради Царя Небесного пособи беде нашей, матушка!..
— Келейную выдам, пригляднее будет, — молвила Манефа. — С Фленушкой завтра пришлю, только уж ты побереги ее
ради Господа, жемчуг-от не осыпался бы, древня уж больно икона-то… Ну, управляйся же, матушка, с Богом. Пособи тебе Господи. Покуда прощай, а пойдешь — кликни ко
мне Виринею.
— За тобой-то ходить стоскуюсь
я, матушка? — с живостью воскликнула Фленушка, и слезы, искренние слезы послышались в ее голосе. — За что ж ты
меня таково обижаешь?.. Да
я ради тебя не то что спокой, жизнь готова отдать… Ах, матушка, матушка!.. Не знаешь ты, что одна только ты завсегда во всех моих помышлениях… Тебя не станет — во гроб
мне ложиться!..
— Другое желаю еще предложить вам, отцы, матери, — сказала Манефа. — Великие беды угрожают нашему обстоянию. Грех
ради наших презельная буря хощет погубить жительство наше и всех нас распу́дить, яко овец, пастыря неимущих. Получила
я письма от благодетелей из Питера, извещают: начальство-де хочет все наши скиты разорить… И тому делу не миновать. И быть разорению вскоре, в нынешнем же году.