Неточные совпадения
Духу не переводя, поскакал
на переторжку.
Удачно проведя день, Чапурин был в
духе и за чаем шутки шутил с домашними. По этому одному видно было, что съездил он подобру-поздорову,
на базаре сделал оборот хороший; и все у него клеилось, шло как по маслу.
— Вон из избы! Чтоб
духу твоего не было… Ишь кака жена выискалась!.. Уйди от греха, не то раскрою, — закричал еще не совсем проспавшийся Никифор, схватив с шестка полено и замахнувшись
на новобрачную.
А ежели теперь прийти
на бал али в театре
на них посмотреть, от графов да от князей ничем отличить невозможно, купецкого звания и
духу нет…
За ним таким же способом слез паломник Стуколов, потом молчаливый купец Дюков, за ними два работника. Не вдруг прокашлялись наезжие гости, глотнувши дыма. Присев
на полу, едва переводили они
дух и протирали поневоле плакавшие глаза.
— Кого Господь даровал? — спросил дядя Онуфрий. — Зиму зименскую от чужих людей
духу не было,
на конец лесованья гости пожаловали.
Попав
на дорогу, Сережа с пути не свернул. Вышел из него человек умный, сильный
духом, работящий. Кончив учение, поступил он
на службу
на сибирские казенные заводы, а потом работал
на золотых промыслах одной богатой компании.
И
на заводе про его стариков ни слуху ни
духу. Не нашел Сергей Андреич и дома, где родился он, где познал первые ласки матери, где явилось в душе его первое сознание бытия…
На месте старого домика стоял высокий каменный дом. Из раскрытых окон его неслись песни, звуки торбана, дикие клики пьяной гульбы… Вверх дном поворотило душу Сергея Андреича, бежал он от трактира и тотчас же уехал из завода.
Бессердечные византийцы, суровые слагатели отшельнических уставов, дышащие злобой обличители еретичества древних лет, мертвящими буквами своих писаний навеяли
на нашу добрую страну тлетворный
дух ненависти…
— А вот я гребень-то из донца выну да бока-то тебе наломаю, так ты у меня не то что козой, коровой заревешь… С глаз моих долой, бесстыжая!.. Чтобы
духом твоим в келарне не пахло!.. Чтобы глаза мои
на тебя, бесстыжую девчонку, не глядели!..
Воротясь из Казани, Евграф Макарыч, заметив однажды, что недоступный, мрачный родитель его был в веселом
духе, осторожно повел речь про Залетовых и сказал отцу: «Есть, мол, у них девица очень хорошая, и если б
на то была родительская воля, так мне бы лучше такой жены не надо».
О враге-лиходее ни слуху, ни
духу… Вспомнит его Настя, сердце так и закипит, так взяла бы его да своими руками и порешила… Не хочется врага
на уме держать, а что-то тянет к окну поглядеть, нейдет ли Алексей, и грустно ли смотрит он аль весело.
— Выкинь, выкинь!.. Ах ты, старый греховодник!.. Ах ты, окаянный!.. Выбрось сейчас же, да вымой руки-то!.. Ишь каку погань привез?.. Это что?.. Четвероконечный!.. А?.. Не видал?.. Где глаза-то были?.. Чтобы
духу его в нашем доме не было… Еретицкими яйцами христосоваться вздумал!.. Разве можно их в моленну внести?.. Выбрось, сейчас же выкинь
на двор!.. Эк обмиршился, эк до чего дошел.
— Что ж это он у Макарья лавки не возьмет себе?.. Вывеску бы повесил — большую, золотую, размалеванную… Написал бы
на ней: «Торговля благодатью Святого
Духа, московского купца епископа Софрония».
— Пантелей сказывал, что ты еще утром приехал, — молвил Патап Максимыч, устремив пристальный взор
на тяжело переводившего
дух Алексея.
Лебеди белые, соколы ясные, вольная птица журинька, кусты ракитовые, мурава зеленая, цветы лазоревые,
духи малиновые, мосты калиновые — одни за другими вспоминаются в тех величавых, сановитых песнях, что могли вылиться только из души русского человека
на его безграничных, раздольных, óт моря дó моря раскинувшихся равнинах.
Но самое главное, самое многолюдное сборище бывает в
Духов день
на могиле известного в истории раскола старца Софонтия.
Непривычному, неразвитому слуху непонятна вся прелесть художественной музыки, недоступно наслаждение потрясающими чувства и возвышающими
дух созвучиями; но вечно юная, вечно прекрасная музыка Глинки обаятельно действует
на русского человека, стой он
на высоте развития или живи полудикарем в каком-нибудь безвестном захолустьи.
Да справившись, выбрал ночку потемнее и пошел сам один в деревню Поромову, прямо к лохматовской токарне. Стояла она
на речке, в поле, от деревни одаль. Осень была сухая. Подобрался захребетник к токарне, запалил охапку сушеной лучины да и сунул ее со склянкой скипидара через окно в груду стружек. Разом занялась токарня… Не переводя
духу, во все лопатки пустился бежать Карп Алексеич домой, через поле, через кочки, через болота… А было то дело накануне постного праздника Воздвиженья Креста Господня.
— Ты что?.. Ты что это вздумал?.. — задыхаясь и едва переводя
дух, визгливо кричала она
на него. — Куда, пес этакой,
на кого бесстыжие глаза свои запускал?.. А?..
«Ложись, — говорит проводник, — ползи за мной
на четвереньках…» Пополз я ни жив, ни мертв, сам молитву творю, а
дух у меня так и занимает…
Собравшись с
духом, спросила у мужа Аксинья Захаровна, что за дела вздумал он
на Горах заводить.
Раз, сидя в келарне
на посидках у матери Виринеи, уставщица Аркадия при Тане рассказывала, что сама она своими глазами видела, как к Егорихе летун [Летун — летучий воздушный
дух, огненный змей.] прилетал… «Осенью было дело, — говорила она, — только что кочета́ полночь опели [Кочет — петух.
Растопилось сердце преданной девушки жалостью, и только что забылась дремотой Марья Гавриловна, поспешно надела она
на босу ногу выступки [Выступки — род женских башмаков с высокими передами и круглыми носками.], вздела
на плечи стеганый капотец, повязала голову шерстяной косыночкой и, не переводя
духа, бегом побежала в Елфимово.
— Да я все насчет греха-то… Прощеный ли? — говорил Алексей. — Однова я с церковником в бане парился, так и за это отец Афанасий
на духу-то началил-началил меня,
на поклоны даже поставил… А ведь это — сама посуди, — ведь это не баня!
Что в
Духов день у Софонтия, что
на Владимирскую
на озере Светлояре у Китежа, больше тех собраний нет.
Соберется с
духом, наберется смелости, скажет словечко про птичку ль, в стороне порхнувшую, про цветы ли, дивно распустившие яркие лепестки свои, про белоствольную ли высокую березу, широко развесившую свои ветви, иль про зеленую стройную елочку, но только и слышит от Параши: «да» да «нет». Рдеют полные свежие ланиты девушки, не может поднять она светлых очей, не может взглянуть
на путевого товарища… А у него глаза горят полымем, блещут искрами.
— «Глас Господень
на водах вопиет глаголя: приидите, приимите вси
духа премудрости,
духа разума,
духа страха Божия…» Скажи-ка, что это означает? — спросил он у Василия Борисыча.
Оттого и поется, чтобы даровал Господь Симу, сиречь духовному чину, премудрость
на поучение людей, Иафету, сиречь дворянству, от него же и царский корень изыде, — послал
духа разума людьми править, в разумении всяких вещей превыше всех стояти, а Хаму, сиречь черному народу, мужикам, мещанам и вашему брату, купцу, послал бы Господь
дух страха Божия
на повиновение Симову жребию и Иафетову.
Добро тому, кто добудет чудные зелья: с перелетом всю жизнь будет счастлив, с зашитым в ладанку корешком ревеньки не утонет, с архилином не бойся ни злого человека, ни злого
духа, сок тирличá отвратит гнев сильных людей и возведет обладателя своего
на верх богатства, почестей и славы; перед спрыг-травой замки и запоры падают, а чудный цвет папоротника принесет счастье, довольство и здоровье, сокрытые клады откроет, власть над
духами даст.
До утра кипит веселье молодежи вокруг купальских костров, а
на заре, когда в лесу от нечистых
духов больше не страшно, расходятся, кто по перелескам, кто по овражкам.
— О судьбе твоей все думаю… Недолго мне, Фленушка,
на свете жить. Помру, что будет с тобой?.. Душа мутится,
дух замирает, только об этом подумаю. Всякий тебя обидит, никакой у тебя заступы не будет… Горько будет тебе в злобе мира, во всех суетах его… — Так, взволнованным голосом, склонив голову
на плечо Фленушки, говорила Манефа.
Четверо за чаем сидело, когда в уютные горенки Марьи Гавриловны вступил совсем упавший
духом Василий Борисыч. Кроме Патапа Максимыча, были тут Марко Данилыч, Михайло Васильич да кум Иван Григорьич. Вчерашнего похмелья
на них и следов не осталось. Чинно, степенно сидели они, дельные речи вели — о торговых делах толковали. Про волжские низовья, про астраханские рыбные промыслы шла у них речь. Марко Данилыч был знатоком этого дела. Был он один из главных поволжских рыбных торговцев.
— Не у попа
на исправе, не нá
дух пришла исповедываться, — заметила Дарья Никитишна. — Не для ради дела, ради забавы беседу ведем. И вздору наплетешь, денег с тебя за то не возьмем. А ты сказывай, не отлынивай, остальных не задерживай, черед за тобой.
— Наше дело, Петр Степаныч, особое, — важно и степенно молвила мать Таисея. — Мы хоша
духом и маломощны, хоша как свиньи и валяемся в тине греховной, обаче ангельский образ носим
на себе — иночество… А ангелы-то Господни, сам ты не хуже нашего знаешь, не женятся, не посягают… Иноческий чин к примеру не приводи — про мирское с тобой разговариваю, про житейское…
Проводя приятелей, Василий Борисыч
духом упал, напала
на него тоска со всего света вольного, не глядел бы он ни
на что. Ласки оживившейся Параши были несносны ему.