Неточные совпадения
Расспросам Насти не было конца — хотелось ей узнать, какая белица сарафан к праздникам сшила, дошила ль Марья головщица канвовую подушку, отослала ль ту подушку
матушка Манефа в Казань, получили
ли девицы новые бисера́ из Москвы, выучилась
ли Устинья Московка шелковы пояски с молитвами из золота ткать.
— Да еще хочу к
матушке Пульхерии отписать, благословит
ли она епископу омофор вышивать да подушку, на чем ему в службе сидеть.
— Не греши попусту, Максимыч, — сказала Аксинья Захаровна. — Немало я сегодня пытала у
матушки Манефы: не видала ль Настасья кого из наезжих, не приглянулся
ли кто. «Нет, говорит, не видывала никого ни Настя, ни Параня». В строгости ведь она держала их. И Фленушка то же говорит.
— Да не может
ли кто из токарей починить? — просила Фленушка. — Не оставьте, Патап Максимыч, не введите в ответ.
Матушка Манефа и не знаю что со мною поделает.
Тетенька здорова
ли,
матушка Манефа?
— Что с тобой,
матушка? — говорила ей оторопевшая девушка. — Аль неможется? Шалфейцем не напоить
ли?.. Аль бузиной с липовым цветом?
— Не пойду я от тебя,
матушка, — сказала она со слезами. — Как мне оставить больную тебя? Не сказать
ли Аксинье Захаровне?
Разумно и правдиво правила Манефа своей обителью. Все уважали ее, любили, боялись. Недругов не было. «Давно стоят скиты керженские, чернораменские, будут стоять скиты и после нас, а не бывало в них такой игуменьи, как
матушка Манефа, да и впредь вряд
ли будет». Так говорили про Манефу в Комарове, в Улангере, в Оленеве и в Шарпане и по всем кельям и сиротским домам скитов маленьких.
— Не братец
ли матушки Манефы комаровской? — спросил отец Михей.
— Угару нет, кажись, — заметила мать Виринея, — а ты бы,
матушка София, чайку поскорей собрала. Самоварчик-то у тебя поставлен
ли?
— Что ж так,
матушка? — спросила Таифа. — Чем недомогали? Поясница, что
ли, опять?
— Что ж,
матушка, дело молодое — шутки да смехи еще на уме… Судьбы Господь не посылает
ли? — умильно спросила мать Евсталия. — Женишка не приискали ль родители-то?
— Приехала,
матушка, в ту пятницу прибыла, — ответила казначея. — Расчет во всем подала как следует — сто восемьдесят привезла, за негасимую должны оставались. Да гостинцу вам,
матушка, Силантьевы с нею прислали: шубку беличью, камлоту на ряску, ладану росного пять фунтов с походом, да масла бутыль, фунтов, должно быть, пятнадцать вытянет. Завтра обо всем подробно доложу, а теперь не пора
ли вам и покою дать? Устали, чай, с дороги-то?
— Вам,
матушка, завтра в баньку не сходить
ли? Да редечкой велели бы растереть себя, — сказала, обращаясь к игуменье, ключница мать София.
— Как можно,
матушка! Статочно
ли дело супротив твоего приказа идти? — отвечала мать София.
— Благодарим покорно, — ответила головщица. — Только нову-то подушку вряд
ли придется мне шить.
Матушка омофор епископу хотела вышивать.
— Когда это будет, про то еще сорока на воде хвостом писала, — молвила Фленушка. —
Матушка не один год еще продумает да по всем городам письма отписывать будет, подобает, нет
ли архиерею облаченье строить из шерсти. Покаместь будут рыться в книгах, дюжину подушек успеешь смастерить.
— Можно
ли,
матушка, жениха-то поминать? Ведь он не нашего согласа, — наклонясь к игуменье, шепотом спросила уставщица мать Аркадия.
— Какие шутки! — на всю комнату крикнул Макар Тихоныч. — Никаких шуток нет. Я,
матушка, слава тебе Господи, седьмой десяток правдой живу, шутом сроду не бывал… Да что с тобой, с бабой, толковать — с родителем лучше решу… Слушай, Гаврила Маркелыч, плюнь на Евграшку, меня возьми в зятья — дело-то не в пример будет ладнее. Завтра же за Марью Гавриловну дом запишу, а опричь того пятьдесят тысяч капиталу чистоганом вручу… Идет, что
ли?
— Прошу вас,
матушка, соборне канон за единоумершего по новопреставленном рабе Божием Георгии отпеть, — сказала Марья Гавриловна. — И в сенаник извольте записать его и трапезу на мой счет заупокойную по душе его поставьте. Все,
матушка, как следует исправьте, а потом, хоть завтра, что
ли, дам я вам денег на раздачу, чтоб год его поминали. Уж вы потрудитесь, раздайте, как кому заблагорассудите.
— Как,
матушка, не тужить по таком человеке! — отозвалась Марья Гавриловна. — Жаль. Очень жаль старика. Как же теперь без него Патап Максимыч? Нашел
ли кого на место его?
— А писано
ли где,
матушка, чтоб родители по своим прихотям детей губили? — воскликнула Марья Гавриловна, становясь перед Манефой. — Сказано ль это в каких книгах?.. Ах, не поминайте вы мне, не поминайте!.. — продолжала она, опускаясь на стул против игуменьи. — Забыть,
матушка, хочется… простить, — не поминайте же…
— А видишь
ли,
матушка, — сказал Пантелей, — третьего дня, ходивши целый день по хозяйству, зашел я в сумерки в подклет и прилег на полати. Заснул… только меня ровно кто в бок толкнул — слышу разговоры. Рядом тут приказчикова боковуша. Слышу, там говорят, а сами впотьмах… Слышу Стуколова голос и Патапа Максимыча, Дюков тут же был, только молчал все, и Алексей тут же. Ну и наслышался я,
матушка.
— То-то и есть, что значит наша-то жадность! — раздумчиво молвил Пантелей. — Чего еще надо ему? Так нет, все мало… Хотел было поговорить ему, боюсь… Скажи ты при случае
матушке Манефе, не отговорит
ли она его… Думал молвить Аксинье Захаровне, да пожалел — станет убиваться, а зачнет ему говорить, на грех только наведет… Не больно он речи-то ее принимает… Разве
матушку не послушает
ли?
— Не знаю, Пантелеюшка, — сомнительно покачав головою, отвечала Таифа. — Сказать ей скажу, да вряд
ли послушает
матушку Патап Максимыч. Ведь он как заберет что в голову, указчики ступай прочь да мимо… А сказать
матушке скажу… Как не сказать!..
— И толкуют, слышь, они,
матушка, как добывать золотые деньги… И снаряды у них припасены уж на то… Да все Ветлугу поминают, все Ветлугу… А на Ветлуге те плутовские деньги только и работают… По тамошним местам самый корень этих монетчиков. К ним-то и собираются ехать. Жалеючи Патапа Максимыча, Пантелей про это мне за великую тайну сказал, чтобы, кроме тебя,
матушка, никому я не открывала… Сам чуть не плачет… Молви, говорит, Христа ради,
матушке, не отведет
ли она братца от такого паскудного дела…
— И в самом деле! — подхватила Марья Гавриловна. — Чего бы лучше? Тут главное, чтоб до
матушки, пока не поправится, никаких забот не доводить… А здешних кого к ней ни посади, каждая зачнет сводить речь на дела обительские. Чего бы лучше Настеньки с Парашей… Только отпустит
ли их Патап-от Максимыч?.. Не слышала ты, воротился он домой аль еще нет?
— Знаю, — перебила Настя. — Все знаю, что у парня на уме: и хочется, и колется, и болит, и
матушка не велит… Так, что
ли? Нечего глазами-то хлопать, — правду сказала.
— Ин самоварчик не поставить
ли? — уговаривала гостя мать казначея. — Ко мне бы в келью пожаловали, побеседовали бы маленько, а тем временем и
матушка Назарета подошла бы и
матушка Манефа проснулась бы.
—
Матушка Назарета не вы
ли будете?
— Расскажи ты мне, Алексей Трифоныч, расскажи, родной, как поживают они, мои ластушки, как времечко коротают красавицы мои ненаглядные? — пригорюнясь, спрашивала она гостя, сидевшего за большой сковородкой яичницы-глазуньи. — Как-то они, болезные мои, у батюшки в дому взвеселяются, поминают
ли про нашу обитель, про
матушек да про своих советных подружек?
— Ничего… так… пройдет… — успокаивала ее Марья Гавриловна. — Поставь самовар… Да вот еще что… Не знаешь
ли?.. У
матушки Манефы есть гости какие на приезде?
— А ты сбегай-ка к
матушке, узнай, не встала
ли она, — сказала Марья Гавриловна.
— Ах,
матушка, забыла я сказать вам, — спохватилась Марья Гавриловна, — Патап-то Максимыч сказывал, что тот епископ чуть
ли в острог не попал… Красноярский скит знаете?
— Ну,
матушка, с тобой говорить, что воду решетом носить, — молвил с досадой Василий Борисыч. — Что в книге-то писано?.. «Морские плоды». Так
ли?..
Совесть
ли докучала ей; над Настиной
ли смертью она призадумалась; над советом
ли матушки надеть иночество и прибрать к рукам всю обитель; томила ль ее досада, что вот и Троица на дворе, а казанского гостя Петра Степаныча Самоквасова все нет как нет?..
— Спаси тя Христос за твое попечение, — молвила Манефа, слегка наклоня голову перед Василием Борисычем. — По правде сказать, наши девицы не больно горазды, не таковы, как на Иргизе бывали… аль у вас, на Рогожском… Бывал
ли ты, Василий Борисыч, на Иргизе у
матушки Феофании — подай, Господи, ей Царство Небесное, — в Успенском монастыре?
— Не благословите
ли,
матушка, заместо чтения спеть что-нибудь?
— Право, не знаю,
матушка, что и сказать вам на́ это, — ответил Василий Борисыч. — Больно бы пора уж мне в Москву-то. Там тоже на Петров день собрание думали делать… Поди, чать, заждались меня. Шутка
ли! Больше десяти недель, как и́з дому выехал.
— Ох, искушение! — со вздохом проговорил Василий Борисыч. — Боюсь,
матушка, гнева бы на себя не навести… И то на Вознесенье от Петра Спиридоныча письмо получил — выговаривает и много журит, что долго замешкался… В Москве, отписывает, много дела есть… Сами посудите — могу
ли я?
— Сказывали,
матушка, про отца Софонтия, что людей он жигал. Правда
ли это? — спросил Василий Борисыч.
— Вольно тебе,
матушка, думать, что до сих пор я только одними пустяками занимаюсь, — сдержанно и степенно заговорила Фленушка. — Ведь мне уж двадцать пятый в доходе. Из молодых вышла, мало
ли, много — своего ума накопила… А кому твои дела больше меня известны?.. Таифа и та меньше знает… Иное дело сама от Таифы таишь, а мне сказываешь… А бывало ль, чтоб я проговорилась когда, чтоб из-за моего болтанья неприятность какая вышла тебе?
— Мало
ли что… Всего не упомнишь, — ответила Фленушка. — Добрые советы давала: «Почитай, говорила,
матушку Манефу, как родную мать свою».
— Кáноны!.. Как не понимать!.. — ответил Алексей. — Мало
ли их у нас, кано́нов-то… Сразу-то всех и келейница не всякая вспомнит… На каждый праздник свой канóн полагается, на Рождество
ли Христово, на Троицу
ли, на Успенье
ли — всякому празднику свой… А то есть еще канóн за единоумершего, канóн за творящих милостыню… Да мало
ли их… Все-то канóны разве одна
матушка Манефа по нашим местам знает, и то навряд… куда такую пропасть на памяти держать!.. По книгам их читают…
Уж ты видишь
ли из могилушки
Свою
матушку рóдную?
— Да хоть бы того же Василья Борисыча. Служит он всему нашему обществу со многим усердием; где какое дело случится, все он да он, всегда его да его куда надо посылают. Сама
матушка Пульхерия пишет, что нет у них другого человека ни из старых, ни из молодых… А ты его сманиваешь… Грех чинить обиду Христовой церкви, Патапушка!.. Знаешь
ли, к кому церковный-от насильник причитается?..
— Вы думаете,
матушка, что, устрояя церковные эти дела, вот хоть насчет архиерейства, что
ли, или насчет другого чего, из ревности по вере они так поступают? — продолжал Василий Борисыч.
— Ни на что еще я не решилась,
матушка, сама еще не знаю, что и как будет… Известно дело, хозяйский глаз тут надобится. Рано
ли, поздно
ли, а придется к пристани поближе на житье переехать. Ну, да это еще не скоро. Не сразу устроишься. Домик надо в городе купить, а прежде всего сыскать хорошего приказчика, — говорила Марья Гавриловна.
— Надолго
ли,
матушка, отправляетесь? — спросила Марья Гавриловна, видимо желая свести разговор на что-нибудь другое.
— Ну, вот видишь
ли,
матушка, — начала Виринея. — Хворала ведь она, на волю не выходила, мы ее, почитай, недели с три и в глаза не видывали, какая есть Марья Гавриловна. А на другой день после твоего отъезда оздоровела она,
матушка, все болести как рукой сняло, веселая такая стала да проворная, ходит, а сама попрыгивает: песни мирские даже пела. Вот грех-то какой!..