Неточные совпадения
— Вы,
матушка, — сказал он, — или не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить… Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете
ли? Ведь это деньги. Вы их не сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед?
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер
ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с
матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
— Нет,
матушка не обижу, — говорил он, а между тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по лицу его. Он расспросил ее, не имеет
ли она в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы могла уполномочить на совершение крепости и всего, что следует.
— Ну, видите,
матушка. А теперь примите в соображение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои деньги, понимаете
ли вы это?
— Послушайте,
матушка… эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете
ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например, даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
— Так что ж,
матушка, по рукам, что
ли? — говорил Чичиков.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с
матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша
ли будет дорога?
Кабанова. Ты бы, кажется, могла и помолчать, коли тебя не спрашивают. Не заступайся,
матушка, не обижу, небось! Ведь он мне тоже сын; ты этого не забывай! Что ты выскочила в глазах-то поюлить! Чтобы видели, что
ли, как ты мужа любишь? Так знаем, знаем, в глазах-то ты это всем доказываешь.
Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть!
Матушка! Тихон! Грешна я перед Богом и перед вами! Не я
ли клялась тебе, что не взгляну ни на кого без тебя! Помнишь, помнишь! А знаешь
ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же ночь я ушла из дому…
— Согласятся, верно согласятся, — отвечал я, — когда узнают Марью Ивановну. Я надеюсь и на тебя. Батюшка и
матушка тебе верят: ты будешь за нас ходатаем, не так
ли?
Иван Кузмич оборотился к жене и сказал ей: «А слышь ты,
матушка, и в самом деле, не отправить
ли вас подале, пока не управимся мы с бунтовщиками?»
— Чем я мог заслужить благоволение Анны Сергеевны? Уж не тем
ли, что привез ей письма вашей
матушки?
—
Матушка! кабак! кабак! Кто говорит кабак? Это храм мудрости и добродетели. Я честный человек,
матушка: да или нет? Ты только изреки — честный я или нет? Обманул я, уязвил, налгал, наклеветал, насплетничал на ближнего? изрыгал хулу, злобу? Николи! — гордо произнес он, стараясь выпрямиться. — Нарушил
ли присягу в верности царю и отечеству? производил поборы, извращал смысл закона, посягал на интерес казны? Николи! Мухи не обидел,
матушка: безвреден, яко червь пресмыкающийся…
— Но теперь довольно, — обратился он к
матушке, которая так вся и сияла (когда он обратился ко мне, она вся вздрогнула), — по крайней мере хоть первое время чтоб я не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, как юноша нашего времени, наверно, немножко социалист; ну, так поверишь
ли, друг мой, что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно народа!
— Княгиня,
матушка ваша, здорова
ли?
Простудился он, что
ли, но доктор прибыл и вскоре шепнул
матушке, что чахотка скоротечная и что весны не переживет.
На что же мне завялый твой цветок!
Куда бегу? Смотри, вон села птичка
На деревце! Немножко попоет
И прочь летит: удержишь
ли ее?
Вон видишь, ждут меня и ручкой манят.
Побегаем, пошутим, посмеемся,
Пошепчемся у тына под шумок,
От
матушек сердитых потихоньку.
— Ах, какая скука! Набоженство все! Не то,
матушка, сквернит, что в уста входит, а что из-за уст; то
ли есть, другое
ли — один исход; вот что из уст выходит — надобно наблюдать… пересуды да о ближнем. Ну, лучше ты обедала бы дома в такие дни, а то тут еще турок придет — ему пилав надобно, у меня не герберг [постоялый двор, трактир (от нем. Herberge).] a la carte. [Здесь: с податей по карте (фр.).]
Или обращаются к отцу с вопросом: «А скоро
ли вы, братец, имение на приданое молодой хозяюшки купите?» Так что даже отец, несмотря на свою вялость, по временам гневался и кричал: «Язвы вы, язвы! как у вас язык не отсохнет!» Что же касается
матушки, то она, натурально, возненавидела золовок и впоследствии доказала не без жестокости, что память у нее относительно обид не короткая.
— Здоров
ли, старик? — приветствовала его
матушка.
Матушка задумывается, как это выйдет: «Надежда Васильевна Стриженая»! — словно бы неловко… Ишь его угораздило, какую фамилию выдумал! захочет
ли еще ее «краля» с такой фамилией век вековать.
На одном из подобных собеседований нас застала однажды
матушка и порядочно-таки рассердилась на отца Василия. Но когда последний объяснил, что я уж почти всю науку произошел, а вслед за тем неожиданно предложил, не угодно
ли, мол, по-латыни немножко барчука подучить, то гнев ее смягчился.
— Сын
ли, другой
ли кто — не разберешь. Только уж слуга покорная! По ночам в Заболотье буду ездить, чтоб не заглядывать к этой ведьме. Ну, а ты какую еще там девчонку у столба видел, сказывай! — обратилась
матушка ко мне.
В голове
матушки мелькнула мысль, не отдать
ли меня в приготовительный класс?
— Долго
ли! — подтвердила и
матушка. — Ну, а твой «покойничек», сестрица… жив и здоров?
Не знаю, понимала
ли Аннушка, что в ее речах существовало двоегласие, но думаю, что если б
матушке могло прийти на мысль затеять когда-нибудь с нею серьезный диспут, то победительницею вышла бы не раба, а госпожа.
— Лоб-то на ночь перекрестила
ли? — крикнула ей
матушка через дверь.
— Скоро
ли? — в нетерпении кричит
матушка.
Отец едва
ли даже знал о его болезни, а
матушка рассуждала так: «Ничего! отлежится к весне! этакие-то еще дольше здоровых живут!» Поэтому, хотя дворовые и жалели его, но, ввиду равнодушия господ, боялись выказывать деятельное сочувствие.
Тем не менее
матушка зорко следила за каждым его шагом, потому что репутация «перемётной сумы» утвердилась за ним едва
ли даже не прочнее, нежели репутация искусного дельца.
— Не будет
ли? — предваряет его
матушка.
— Пес ты бесчувственный! долго
ли я от тебя надругательства буду терпеть! — выговаривала
матушка, заставая его в подобных занятиях.
Таким образом прошел целый год, в продолжение которого я всех поражал своими успехами. Но не были
ли эти успехи только кажущимися — это еще вопрос. Настоящего руководителя у меня не было, системы в усвоении знаний — тоже. В этом последнем отношении, как я сейчас упомянул, вместо всякой системы, у меня была программа для поступления в пансион.
Матушка дала мне ее, сказав...
Наконец часам к одиннадцати ночи гул смолкает, и
матушка посылает на село посмотреть, везде
ли потушены огни. По получении известия, что все в порядке, что было столько-то драк, но никто не изувечен, она, измученная, кидается в постель.
— Ну, папенька, он еще молоденек. И взыскать строго нельзя, — оправдывает
матушка своего любимца. — Гриша! спой еще… как это… «на пиру», что
ли… помнишь?
— Не правда
ли, как вчера у Соловкиных было приятно! — говорит
матушка, — и какая эта Прасковья Михайловна милая! Как умеет занять гостей, оживить!
Словом сказать, на все подобные вопросы Федос возражал загадочно, что приводило
матушку в немалое смущение. Иногда ей представлялось: да не бунтовщик
ли он? Хотя в то время не только о нигилистах, но и о чиновниках ведомства государственных имуществ (впоследствии их называли помещики «эмиссарами Пугачева») не было слышно.
Не знаю, однако ж, успела
ли бы выполнить
матушка свое решение не встречаться с строптивым рабом, если б не выручил ее кучер Алемпий, выпросив Ваньку-Каина на конюшню.
— Так, что
ли? — обратилась
матушка к отцу, — говори, сударь! ты сестрицу свою должен помнить, а я и в глаза ее не видала.
— Долго
ли твоя хреновка рожать будет? — встречает его
матушка, — срам сказать, шестой десяток бабе пошел, а она, что ни год, детей таскает!
— Не ветром
ли надуло? — резко оборвала ее
матушка.
Произнося свои угрозы,
матушка была, однако ж, в недоумении. Племянник
ли Федос или беглый солдат — в сущности, ей было все равно; но если он вправду племянник, то как же не принять его? Прогонишь его — он, пожалуй, в канаве замерзнет; в земский суд отправить его — назад оттуда пришлют… А дело между тем разгласится, соседи будут говорить: вот Анна Павловна какова, мужнину племяннику в угле отказала.
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос
матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро
ли совершатся роды, то он начал черпать ложечкой мед — дело было за чаем, который он пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
В два часа и
матушка и сестрица сидят в гостиной; последняя протянула ноги на стул: в руках у нее французская книжка, на коленях — ломоть черного хлеба. Изредка она взглядывает на
матушку и старается угадать по ее лицу, не сделала
ли она «распоряжения». Но на этот раз
матушка промахнулась или, лучше сказать, просто не догадалась.
Но прошла неделя, прошла другая — Конон молчал. Очевидно, намерение жениться явилось в нем плодом той же путаницы, которая постоянно бродила в его голове. В короткое время эта путаница настолько уже улеглась, что он и сам не помнил, точно
ли он собирался жениться или видел это только во сне. По-прежнему продолжал он двигаться из лакейской в буфет и обратно, не выказывая при этом даже тени неудовольствия. Это нелепое спокойствие до того заинтересовало
матушку, что она решилась возобновить прерванную беседу.
Отец вылезает у подъезда из возка, крестится на церковь и спрашивает, были
ли службы на первой неделе.
Матушка тоже крестится и произносит...
— Все, кажется, слава Богу, — ответил Федот, втайне, однако ж, недоумевая, не случилось
ли чего-нибудь, о чем
матушка узнала прежде него.
— Вот вы сказали, что своих лошадей не держите; однако ж, если вы женитесь, неужто ж и супругу на извозчиках ездить заставите? — начинает
матушка, которая не может переварить мысли, как это человек свататься приехал, а своих лошадей не держит! Деньги-то, полно, у него есть
ли?
— Ах, что-то будет! что-то будет? выдержишь
ли ты? — обращалась
матушка снова ко мне, — смотри ты у меня, не осрамись!
Матушка волнуется, потому что в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба, в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он не является по вечерам за приказаниями, хотя
матушка машинально всякий день спрашивает, пришел
ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает один и тот же ответ, что староста «не годится». А между тем овсы еще наполовину не сжатые в поле стоят, того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже не весь убран…