Неточные совпадения
Один из самых крупных тысячников жил за Волгой
в деревне Осиповке. Звали его Патапом Максимычем, прозывали Чапуриным. И отец так звался и дедушка. За Волгой и у крестьян родовые прозванья ведутся, и даже свои родословные
есть, хотя ни
в шестых, ни
в других книгах они и не писаны. Край старорусский, кондовый, коренной, там родословные прозвища встарь бывали и теперь
в обиходе.
Баня стояла
в ряду прочих крестьянских бань за
деревней, на берегу Шишинки, для безопасности от пожару и чтобы летом, выпарившись
в бане, близко
было окунуться
в холодную воду речки.
Патап Максимыч
в губернский город собрался. Это
было не очень далеко от Осиповки: верст шестьдесят. С дороги своротил он
в сторону,
в деревню Ключово. Там жила сватья его и крестная мать Насти, Дарья Никитишна, знаменитая по всему краю повариха. Бойкая, проворная, всегда веселая, никогда ничем не возмутимая, доживала она свой век
в хорошеньком, чистеньком домике, на самом краю деревушки.
Ругался мир ругательски, посылал ко всем чертям Емельяниху, гроб безо дна, без покрышки сулил ей за то, что и жить путем не умела и померла не путем: суд по мертвому телу навела на
деревню… Что гусей
было перерезано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему
было посылано, что исправнику денег
было переплачено! Из-за кого ж такая мирская сухота? Из-за паскуды Емельянихи, что не умела с мужем жить, не умела
в его делах концы хоронить, не умела и умереть как следует.
Хоть родину добром поминать ей
было нечего, — кроме бед да горя, Никитишна там ничего не ведала, — а все же тянуло ее на родную сторону: не осталась
в городе жить, приехала
в свою
деревню Ключовку.
Детей у Колотухина всего только двое
было, сын да дочь — красные дети, как
в деревнях говорится.
Оба из одной
деревни: старик-от Заплатин тоже
был осиповский и
в шабрах проживал с Максимом Чапуриным.
Нелюдно бывает
в лесах летней порою. Промеж Керженца и Ветлуги еще лесует [Ходить
в лес на работу, деревья ронить.] по несколько топоров с
деревни, но дальше за Ветлугу, к Вятской стороне, и на север, за Лапшангу, лесники ни ногой, кроме тех мест, где липа растет. Липу драть, мочало мочить можно только
в соковую [Когда деревья
в соку, то
есть весна и лето.].
— Нет, Яким Прохорыч, с тобой толковать надо
поевши, — молвил Патап Максимыч. — Да, кстати, и об ужине не мешает подумать… Здесь, у Воскресенья, стерляди первый сорт, не хуже васильсурских. Спосылать, что ли, к ловцам на Левиху [
Деревня в версте от Воскресенья на Ветлуге, где ловят лучших стерлядей.].
Ко времени окончательного уничтожения керженских и чернораменских скитов [
В 1853 году.] не оставалось ни одного мужского скита;
были монахи, но они жили по
деревням у родственников и знакомых или шатались из места
в место, не имея постоянного пребывания.
В городах запрещено употреблять скалу на крыши
в предупреждение пожаров, но по
деревням она до сих пор
в большом употреблении.], утверждались на застрехах и по большей части бывали с «полицами», то
есть с небольшими переломами
в виде полок для предупреждения сильного тока дождевой воды.
— На Ефрема Сирина по
деревням домового закармливают, каши ему на загнеток кладут, чтобы добрый
был весь год, — отвечала Марья, смеясь
в глаза Виринее.
Стал Ефрем рассказывать, что у Патапа Максимыча гостей на похороны наехало видимо-невидимо; что угощенье
будет богатое; что «строят» столы во всю улицу; что каждому
будет по три подноса вина, а пива и браги
пей, сколько
в душу влезет, что на поминки наварено, настряпано, чего и приесть нельзя; что во всех восемнадцати избах
деревни Осиповки бабы блины пекут, чтоб на всех поминальщиков стало горяченьких.
Изо всех восемнадцати домов
деревни вынесли гречневые блины с маслом и сметаной, а блины
были мерные, добрые,
в каждый блин ломоть завернуть.
Опомнился, когда народ с кладбища пошел, последним
в деревню приехал, отдал кóней работнику, ушел
в подклет и заперся
в боковуше… Доносились до него и говор поминальщиков и причитанья вопленниц, но
был он ровно
в чаду, сообразить ничего не мог.
У каждой матери
были в той
деревне свои знакомые, с раннего утра ожидавшие Софонтьевых поклонниц.
Бывало,
в праздничный день на
деревне только и слышно его, песню ли
спеть,
в хороводы ли с девками,
в городки ли с ребятами.
— А ты молчи, да слушай, что отец говорит. На родителя больше ты не работник, копейки с тебя
в дом не надо. Свою деньгу наживай, на свой домок копи, Алексеюшка… Таковы твои годы пришли, что пора и закон принять… Прежде
было думал я из нашей
деревни девку взять за тебя. И на примете, признаться,
была, да вижу теперь, что здешние девки не пара тебе… Ищи судьбы на стороне, а мое родительское благословение завсегда с тобой.
Пали про то вести
в деревню Поромову, и бабы решили, что Карпушке надо
быть роду боярского, оттого и даются ему науки боярские — значит, так уж это у него от рождения, кровь, значит, такая
в нем.
Гривной с души поромовские от бед и обид не избыли. К мужикам по другим
деревням Карп Алексеич не
в пример
был милостивей: огласки тоже перед начальством побаивался, оттого и брал с них как следует. А «своим» спуску не давал:
в Поромовой у него бывало всяко лыко
в строку.
Да справившись, выбрал ночку потемнее и пошел сам один
в деревню Поромову, прямо к лохматовской токарне. Стояла она на речке,
в поле, от
деревни одаль. Осень
была сухая. Подобрался захребетник к токарне, запалил охапку сушеной лучины да и сунул ее со склянкой скипидара через окно
в груду стружек. Разом занялась токарня… Не переводя духу, во все лопатки пустился бежать Карп Алексеич домой, через поле, через кочки, через болота… А
было то дело накануне постного праздника Воздвиженья Креста Господня.
— Приехали мы
в одну
деревню, Грозенцы прозывается, версты три от кордона-то
будет.
Перерядили меня, раба Божия, хохлом и повезли
в другу
деревню, а от той
деревни четыре версты до кордона не
будет…
— Во хмелю больше переходят, — отозвался Василий Борисыч. — Товарищ мой, Жигарев, рогожский уставщик, так его переправляли, на ногах не стоял. Ровно куль, по земле его волочили… А
в канаве чуть не утопили… И меня перед выходом из
деревни водкой потчевали. «Лучше, — говорят, — как память-то у тебя отшибет — по крайности
будет не страшно…» Ну, да я повоздержался.
Хорошо вон теперь железны дороги почали строить, степняку от них житье не
в пример лучше прежнего
будет, да не ко всякой ведь
деревне чугунку подведут…
— Потому что, сами извольте обсудить, Сергей Андреич: хорошая девица Прасковья Патаповна, по всему хорошая, и художеств за ней никаких не предвидится, однако ж, живучи завсегда
в деревне и не видавши политичного обхождения, она теперича
будет мне не по линии…
Иван Григорьич к другому окну бросился — видит, шажком въезжает
в деревню тарантас, и
в нем Параша сидит. Рядом с ней кто-то, но так он съежился
в глубине тарантаса, что лица совсем не
было видно.
Неточные совпадения
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, // Живу почти безвыездно //
В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне
поют: «Трудись!»
— А что? запишешь
в книжечку? // Пожалуй, нужды нет! // Пиши: «
В деревне Басове // Яким Нагой живет, // Он до смерти работает, // До полусмерти
пьет!..»
Стародум. Слушай, друг мой! Великий государь
есть государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб править людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех
в деревне, выбирается обыкновенно пасти стадо, потому что немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это видим своими глазами.
Но так как Глупов всем изобилует и ничего, кроме розог и административных мероприятий, не потребляет, другие же страны, как-то: село Недоедово,
деревня Голодаевка и проч.,
суть совершенно голодные и притом до чрезмерности жадные, то естественно, что торговый баланс всегда склоняется
в пользу Глупова.
Анархия царствовала
в городе полная; начальствующих не
было; предводитель удрал
в деревню, старший квартальный зарылся с смотрителем училищ на пожарном дворе
в солому и трепетал.