Неточные совпадения
Мостил Чапурин
в городе мостовую, подряд немалый, одного залога десять тысяч
было представлено им.
Ты не оставляешь,
в Москве и
в Питере
есть благодетели, десять канонниц по разным местам негасиму читают, три сборщицы по
городам ездят, ну, покуда Бог грехам терпит, живем и молимся за благодетелей.
Патап Максимыч
в губернский
город собрался. Это
было не очень далеко от Осиповки: верст шестьдесят. С дороги своротил он
в сторону,
в деревню Ключово. Там жила сватья его и крестная мать Насти, Дарья Никитишна, знаменитая по всему краю повариха. Бойкая, проворная, всегда веселая, никогда ничем не возмутимая, доживала она свой век
в хорошеньком, чистеньком домике, на самом краю деревушки.
Хоть родину добром поминать ей
было нечего, — кроме бед да горя, Никитишна там ничего не ведала, — а все же тянуло ее на родную сторону: не осталась
в городе жить, приехала
в свою деревню Ключовку.
— Нет, кумушка, до утра у тебя не останусь, — сказал Патап Максимыч. — Я к тебе всего на часок и коней отпрягать не велел.
В город еду. Завтра к утру надо
быть там беспременно.
Ожидая
в гости жениха, он,
бывши в последний раз
в городе, купил
в мебельной лавке горки, чтобы все свои подарки выставить напоказ.
Урвавшись как-то от соседних торговцев, Христа ради приглядывавших маленько за девочкой, она, не
пивши, не
евши, целый день бродила по незнакомому
городу, отыскивая больницу; наконец, выбившись из сил, заночевала
в кустах волжского откоса.
Не успели Скорняковы по первой чашке чая
выпить, как новые гости приехали: купец из
города, Самсон Михайлыч Дюков, да пожилой человек
в черном кафтане с мелкими пуговками и узеньким стоячим воротником, — кафтан, какой обыкновенно носят рогожские, отправляясь к службе
в часовню.
Сидел Стуколов, склонив голову, и, глядя
в землю, глубоко вздыхал при таких ответах. Сознавал, что, воротясь после долгих странствий на родину, стал он
в ней чужанином. Не то что людей, домов-то прежних не
было;
город, откуда родом
был, два раза дотла выгорал и два раза вновь обстраивался. Ни родных, ни друзей не нашел на старом пепелище — всех прибрал Господь. И тут-то спознал Яким Прохорыч всю правду старого русского присловья: «Не временем годы долги — долги годы отлучкой с родной стороны».
— Просим любить нас, лаской своей не оставить, Аксинья Захаровна, — говорил хозяйке Данило Тихоныч. — И парнишку моего лаской не оставьте… Вы не смотрите, что на нем такая одежа… Что станешь делать с молодежью?
В городе живем,
в столицах бываем; нельзя… А по душе, сударыня, парень он у меня хороший, как
есть нашего старого завета.
— Ну, не как
в Москве, а тоже живут, — отвечал Данило Тихоныч. — Вот по осени
в Казани гостил я у дочери, к зятю на именины попал, важнецкий бал задал, почитай, весь
город был. До заутрень танцевали.
А побывали бы вы, господа купцы,
в ветлужских верхотинах у Верхнего Воскресенья [
В Ветлужском крае
город Ветлугу до сих пор зовут Верхним Воскресеньем, как назывался он до 1778 года, когда
был обращен
в уездный
город.
— У меня
в городу дружок
есть, барин, по всякой науке человек дошлый, — сказал он. — Сем-ка я съезжу к нему с этим песком да покучусь ему испробовать, можно ль из него золото сделать… Если выйдет из него заправское золото — ничего не пожалею, что
есть добра, все
в оборот пущу… А до той поры, гневись, не гневись, Яким Прохорыч, к вашему делу не приступлю, потому что оно покаместь для меня потемки… Да!
— А вот что, Патап Максимыч, — сказал паломник, —
город городом, и ученый твой барин пущай его смотрит, а вот я что еще придумал. Торопиться тебе ведь некуда. Съездили бы мы с тобой
в Красноярский скит к отцу Михаилу. Отсель рукой подать, двадцати верст не
будет. Не хотел я прежде про него говорить, — а ведь он у нас
в доле, — съездим к нему на денек, ради уверенья…
— Вот и думаю я съездить
в город, — сказал Патап Максимыч, — там дружок у меня
есть, по эвтой самой науке доточный. На царских золотых промыслах служил… Дам ему песочку, чтоб испробовал, можно ль из него золото делать.
— Твое дело
было уверять его, тебе надо
было говорить, что
в город не по что ездить… А ты что понес?.. Эх ты, фофан,
в землю вкопан!.. Ну если б он сунулся
в город с силантьевским-то песком? Сам знаешь, каков он… Пропали б тогда все мои труды и хлопоты.
— Как бы ты ему не советовал
в город ехать, он бы не вздумал этого, — сказал Стуколов. — Чапурин совсем
в тебе уверился, стоило тебе слово сказать, ни за что бы он не поехал… А ты околесную понес… Да чуть
было и про то дело не проболтался… Не толкни я тебя, ты бы так все ему и выложил… Эх ты, ворона!..
Кто изведал
в ней все «сокровенные места», где живут и долго еще
будут жить «люди под скрытием», кинувшие постылую родину «сходцы», доживающие век свой
в незнаемых миру дебрях, вдали от людей, от больших
городов и селений?..
— А чего ради
в ихнее дело обещал я идти? — вдруг вскрикнул Патап Максимыч. — Как мне сразу не увидеть
было ихнего мошенства?.. Затем я на Ветлугу ездил, затем и маету принимал… чтоб разведать про них, чтоб на чистую воду плутов вывести… А к тебе
в город зачем бы приезжать?.. По золоту ты человек знающий, с кем же, как не с тобой, размотать ихнюю плутню… Думаешь, верил им?.. Держи карман!.. Нет, друг, еще тот человек на свет не рожден, что проведет Патапа Чапурина.
Вечером выехали из
города. Отъехав верст двадцать, Патап Максимыч расстался с Дюковым. Молчаливый купец поехал восвояси, — а Патап Максимыч поспешил
в Городец на субботний базар. Да надо еще
было ему хозяйским глазом взглянуть, как готовят на пристани к погрузке «горянщину».
Под именем «канонниц», или «читалок», скитские артели отправляли
в Москву и другие
города молодых белиц к богатым одноверцам «стоять негасимую свечу», то
есть день и ночь читать псалтырь по покойникам, «на месте их преставления», и учить грамоте малолетних детей
в домах «христолюбивых благодетелей».
В городах запрещено употреблять скалу на крыши
в предупреждение пожаров, но по деревням она до сих пор
в большом употреблении.], утверждались на застрехах и по большей части бывали с «полицами», то
есть с небольшими переломами
в виде полок для предупреждения сильного тока дождевой воды.
Тогда же пришла на Каменный Вражек Манефа Старая.
Была она из купеческого рода Осокиных,
города Балахны, богатых купцов, имевших суконную фабрику
в Казани и медеплавильные заводы на отрогах Урала. Управляющие демидовскими заводами на Урале
были ей также свойственники. Когда Осокины стали дворянами, откинулись они от скита раскольничьего, обитель обедняла, и обитель Осокиных прозвалась обителью Рассохиных. Бедна и скудна
была, милостями матери Манефы только и держалась.
— Когда это
будет, про то еще сорока на воде хвостом писала, — молвила Фленушка. — Матушка не один год еще продумает да по всем
городам письма отписывать
будет, подобает, нет ли архиерею облаченье строить из шерсти. Покаместь
будут рыться
в книгах, дюжину подушек успеешь смастерить.
Сосватана она за Петра Александрыча Саблукова —
в нашем
городу что ни на
есть первые люди, а Петр Александрыч, хоша и вдовец, однако же бездетен, и самому всего двадцать седьмой годочек пошел.
У Макарья Залетов торговал, там у него
были две лавки;
в понизовых
городах дела вел,
в степи да за Урал за сырьем езжал.
Слыхал, какие
в прежние годы
в нашем
городу богатеи
были?
Вечером
город был иллюминирован, а
в Швейцарии [Швейцарией
в Казани называется загородное место, где устроены дачи горожан.
— Так… — промычал Макар Тихоныч. — Много хорошего про Залетова я наслышан, — продолжал он, помолчав и поглядывая искоса на сына. — С кем
в городе ни заговоришь, опричь доброго слова ничего об нем не слыхать… Вот что: у Макарья мы повидаемся, и коли твой Залетов по мысли придется мне, так и
быть, благословлю — бери хозяйку… Девка, сказывают, по всем статьям хороша… Почитала бы только меня да из моей воли не выходила, а про другое что, как сами знаете.
Это
был невысокого роста, черноволосый, с реденькой бородкой и быстро бегавшими глазками человек,
в синей суконной шубке на хорьковом меху и с новеньким гарусным шарфом на шее — должно
быть, подарок какой-нибудь оленевской мастерицы… Певец догадался, что он
в Комарове, но где же люди? Не
в сонное же царство, не
в мертвый заколдованный
город приехал.
Письмо к лекарю
было написано, гонец помчался
в город.
— Что ж? И я возле вас
в городу построюсь.
Будем неразлучны, — сказала Марья Гавриловна.
На пароходы так на пароходы рядись, а всего бы лучше, когда б Патап Максимыч по своему великодушию небольшим капитальцем тебя не оставил, да ты бы
в городу торговлишку какую ни на
есть завел…
День
был воскресный и базарный, оттого народу
в праздничных одеждах и шло и ехало
в город видимо-невидимо…
Особенно замечательны
были такие производства братьев Соболевых
в Ярославле, Зазыкина и Терликова
в городе Кашине.].
— Медлить некогда, сегодня ж отправляйся домой и торопись с паспортом. Годовой надо
будет в казначействе брать,
в уездный
город, значит, ехать,
в удельном-то приказе, пожалуй, не выдадут. Похлопочи, чтоб скорее. Денег не жалей; где придется колеса подмазать — подмажь, только поскорее ворочайся. Через десять ден надо тебе беспременно здесь
быть — пароход не ждет… Денег на дорогу не надо ль?
Выходил от начальства строгий-престрогий указ: отдавать с каждой волости по стольку-то человек
в «грамоту». Сельских школ тогда еще не
было, оттого и велено
было ребятишек
в губернский
город везти. Там заводилось первое
в ту пору удельное училище.
—
Будучи в городу́, по приказу господина управляющего, сидел я
в училище: пытали там ребят, кто чему обучался.
Правду сказать, он не то чтоб настоящим ходоком от миру
был, чтоб нарочно
в город посылали его с жалобой, на это он ни за что бы
в свете не пошел.
Было у него на ту пору свое дело
в городе, так уж кстати
было и просьбу снести.
—
В городу был, батюшка, места искал, — ответил Алексей.
— За трехгодовым. Трехгодовый пачпорт мне нужен, потому что, отъезжая, значит, по пароходной части
в разные
города и селения Российской Империи… — начал
было Алексей, но писарь прервал его словом...
Лавок
в тех горницах вдоль стен не
было; стояли диван и кресла карельской березы, обитые черной волосянкой, плетеные стулья и два ломберных стола, крытых бумажными салфетками с вытканными изображениями
города Ярославля.
— Теперь, говорит,
в приказе трехгодовых бланок нет… — продолжал с лукавой покорностью Алексей. — Об удостовереньи кучился Карпу Алексеичу, сам
было думал
в город съездить, чтоб пачпорт
в казначействе выправить, — и того не дает. Раньше, говорит, трех месяцев не получишь.
— Да мне долго ждать никак невозможно, ваше степенство, на той неделе надо беспременно на пароходе
в Рыбинск бежать… К сроку не
поспею — места лишиться могу… Явите божескую милость, ваше степенство, прикажите выдать удостоверение, я бы тем же часом
в город за пачпортом… — с низкими поклонами просил Алексей Михайлу Васильича.
— Послать за ним не пошлю, — ответила Марья Гавриловна, — а не
будет легче, сама поеду
в город лечиться. Мне же и по делам надо туда. Брат пишет —
в Казани у Молявиных пароход мне купил. Теперь он уж к нашему
городу выбежал, — принимать надо.
— Суета!.. — строго, но сдержанно сказала Манефа и, немного подумав, прибавила: — Стало
быть, вы покинете, сударыня, нашу святую обитель?
В город жить переедете?
— Ни на что еще я не решилась, матушка, сама еще не знаю, что и как
будет… Известно дело, хозяйский глаз тут надобится. Рано ли, поздно ли, а придется к пристани поближе на житье переехать. Ну, да это еще не скоро. Не сразу устроишься. Домик надо
в городе купить, а прежде всего сыскать хорошего приказчика, — говорила Марья Гавриловна.
— Если общий жребий Господнею волей свершится, рядом бы с нами
в уездном городке построились, — сказала Манефа. — И тогда бы у нас
было все по-прежнему, никакой бы перемены не сталось. Намедни и сами вы, сударыня, так говорили, а теперь вот уж возле пристани поселиться возжелали,
в губернском
городе.
—
В городе станем жить,
в большом каменном доме, — говорила ей Марья Гавриловна, принимаясь за укладыванье. — Весело
будет нам, Таня, народу там много,
будем кататься
в коляске на хороших лошадях, по реке на пароходе поедем кататься… Видала ль ты пароходы-то?.. Да нет, где тебе видать!.. Вот увидишь, Таня, у меня теперь свой пароход и свой дом
будет. Весело
будем жить, Танюшка, весело.