Неточные совпадения
Въезд его не произвел
в городе совершенно никакого шума и не
был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему
в нем.
Покой
был известного рода, ибо гостиница
была тоже известного рода, то
есть именно такая, как бывают гостиницы
в губернских
городах, где за два рубля
в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью
в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устраивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего.
Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто
в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от
города, какого даже характера и как часто приезжает
в город; расспросил внимательно о состоянии края: не
было ли каких болезней
в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство.
Когда половой все еще разбирал по складам записку, сам Павел Иванович Чичиков отправился посмотреть
город, которым
был, как казалось, удовлетворен, ибо нашел, что
город никак не уступал другим губернским
городам: сильно била
в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных.
Впрочем, хотя эти деревца
были не выше тростника, о них
было сказано
в газетах при описании иллюминации, что «
город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу
в знойный день», и что при этом «
было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали
в избытке благодарности и струили потоки слез
в знак признательности к господину градоначальнику».
Многие дамы
были хорошо одеты и по моде, другие оделись во что Бог послал
в губернский
город.
Это
были почетные чиновники
в городе.
Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни
в городе Богдан, ни
в селе Селифан, по словам пословицы.
— Больше
в деревне, — отвечал Манилов. — Иногда, впрочем, приезжаем
в город для того только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете, если
будешь все время жить взаперти.
Манилов
был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча один другому
в глаза,
в которых видны
были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался
в город. Потом взял шляпу и стал откланиваться.
После нас приехал какой-то князь, послал
в лавку за шампанским, нет ни одной бутылки во всем
городе, всё офицеры
выпили.
Засим, подошедши к столу, где
была закуска, гость и хозяин
выпили как следует по рюмке водки, закусили, как закусывает вся пространная Россия по
городам и деревням, то
есть всякими соленостями и иными возбуждающими благодатями, и потекли все
в столовую; впереди их, как плавный гусь, понеслась хозяйка.
— Ну вот то-то же, нужно
будет ехать
в город.
Во владельце стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая
в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще более развиться; учитель-француз
был отпущен, потому что сыну пришла пора на службу; мадам
была прогнана, потому что оказалась не безгрешною
в похищении Александры Степановны; сын,
будучи отправлен
в губернский
город, с тем чтобы узнать
в палате, по мнению отца, службу существенную, определился вместо того
в полк и написал к отцу уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется
в простонародии шиш.
Спрятав ее
в карман, он заметил Плюшкину, что ему нужно
будет для совершения крепости приехать
в город.
—
В город? Да как же?.. а дом-то как оставить? Ведь у меня народ или вор, или мошенник:
в день так оберут, что и кафтана не на чем
будет повесить.
«Вот, посмотри, — говорил он обыкновенно, поглаживая его рукою, — какой у меня подбородок: совсем круглый!» Но теперь он не взглянул ни на подбородок, ни на лицо, а прямо, так, как
был, надел сафьяновые сапоги с резными выкладками всяких цветов, какими бойко торгует
город Торжок благодаря халатным побужденьям русской натуры, и, по-шотландски,
в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги.
И пишет суд: препроводить тебя из Царевококшайска
в тюрьму такого-то
города, а тот суд пишет опять: препроводить тебя
в какой-нибудь Весьегонск, и ты переезжаешь себе из тюрьмы
в тюрьму и говоришь, осматривая новое обиталище: „Нет, вот весьегонская тюрьма
будет почище: там хоть и
в бабки, так
есть место, да и общества больше!“ Абакум Фыров! ты, брат, что? где,
в каких местах шатаешься?
Полицеймейстер
был некоторым образом отец и благотворитель
в городе.
В дамах
города N. больше всего замечательно
было то…
Дамы
города N.
были то, что называют презентабельны, и
в этом отношении их можно
было смело поставить
в пример всем другим.
В нравах дамы
города N.
были строги, исполнены благородного негодования противу всего порочного и всяких соблазнов, казнили без всякой пощады всякие слабости.
Немного спустя принесли к нему, точно, приглашенье на бал к губернатору, — дело весьма обыкновенное
в губернских
городах: где губернатор, там и бал, иначе никак не
будет надлежащей любви и уважения со стороны дворянства.
Что Ноздрев лгун отъявленный, это
было известно всем, и вовсе не
было в диковинку слышать от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни
была пошла новость, но лишь бы она
была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя бы именно для того только, чтобы сказать: «Посмотрите, какую ложь распустили!» — а другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя после скажет сам: «Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая никакого внимания!» — и вслед за тем сей же час отправится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет весь
город, и все смертные, сколько их ни
есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить.
Но
в продолжение того, как он сидел
в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему
в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и
в совершенно заснувшем
городе, может
быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, —
в это время на другом конце
города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Старушка вскоре после отъезда нашего героя
в такое пришла беспокойство насчет могущего произойти со стороны его обмана, что, не поспавши три ночи сряду, решилась ехать
в город, несмотря на то что лошади не
были подкованы, и там узнать наверно, почем ходят мертвые души и уж не промахнулась ли она, боже сохрани, продав их, может
быть, втридешева.
Достаточно сказать только, что
есть в одном
городе глупый человек, это уже и личность; вдруг выскочит господин почтенной наружности и закричит: «Ведь я тоже человек, стало
быть, я тоже глуп», — словом, вмиг смекнет,
в чем дело.
А потому, для избежания всего этого,
будем называть даму, к которой приехала гостья, так, как она называлась почти единогласно
в городе N.: именно, дамою приятною во всех отношениях.
Но все это
было облечено самою тонкою светскостью, какая только бывает
в губернском
городе.
Ну можно ли
было предполагать, когда, помните, Чичиков только что приехал к нам
в город, что он произведет такой странный марш
в свете?
Город был решительно взбунтован; все пришло
в брожение, и хоть бы кто-нибудь мог что-либо понять.
Таково совершенно
было в первую минуту положение обитателей и чиновников
города.
Все те, которые прекратили давно уже всякие знакомства и знались только, как выражаются, с помещиками Завалишиным да Полежаевым (знаменитые термины, произведенные от глаголов «полежать» и «завалиться», которые
в большом ходу у нас на Руси, все равно как фраза: заехать к Сопикову и Храповицкому, означающая всякие мертвецкие сны на боку, на спине и во всех иных положениях, с захрапами, носовыми свистами и прочими принадлежностями); все те, которых нельзя
было выманить из дому даже зазывом на расхлебку пятисотрублевой ухи с двухаршинными стерлядями и всякими тающими во рту кулебяками; словом, оказалось, что
город и люден, и велик, и населен как следует.
В другое время и при других обстоятельствах подобные слухи, может
быть, не обратили бы на себя никакого внимания; но
город N. уже давно не получал никаких совершенно вестей.
Губернаторша, как мать семейства, как первая
в городе дама, наконец как дама, не подозревавшая ничего подобного,
была совершенно оскорблена подобными историями и пришла
в негодование, во всех отношениях справедливое.
Первое событие
было с какими-то сольвычегодскими купцами, приехавшими
в город на ярмарку и задавшими после торгов пирушку приятелям своим устьсысольским купцам, пирушку на русскую ногу с немецкими затеями: аршадами, пуншами, бальзамами и проч.
Может
быть, некоторые читатели назовут все это невероятным; автор тоже
в угоду им готов бы назвать все это невероятным; но, как на беду, все именно произошло так, как рассказывается, и тем еще изумительнее, что
город был не
в глуши, а, напротив, недалеко от обеих столиц.
Как полусонный, бродил он без цели по
городу, не
будучи в состоянии решить, он ли сошел с ума, чиновники ли потеряли голову, во сне ли все это делается или наяву заварилась дурь почище сна.
Он постарался сбыть поскорее Ноздрева, призвал к себе тот же час Селифана и велел ему
быть готовым на заре, с тем чтобы завтра же
в шесть часов утра выехать из
города непременно, чтобы все
было пересмотрено, бричка подмазана и прочее, и прочее.
Наконец и бричка
была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя
в карман, бывший у кучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего
в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать, как выезжает чужой барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд, сел
в экипаж, — и бричка,
в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась
в городе и так, может
быть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы.
Сначала он не чувствовал ничего и поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из
города; но когда увидел, что
город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего того, что находится вокруг
городов, не
было видно и даже белые верхушки каменных церквей давно ушли
в землю, он занялся только одной дорогою, посматривал только направо и налево, и
город N. как будто не бывал
в его памяти, как будто проезжал он его давно,
в детстве.
А между тем
в других концах
города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли
был там получше.
Нужно
было переехать
в другой
город, там еще приводить себя
в известность.
Въезд
в какой бы ни
было город, хоть даже
в столицу, всегда как-то бледен; сначала все серо и однообразно: тянутся бесконечные заводы да фабрики, закопченные дымом, а потом уже выглянут углы шестиэтажных домов, магазины, вывески, громадные перспективы улиц, все
в колокольнях, колоннах, статуях, башнях, с городским блеском, шумом и громом и всем, что на диво произвела рука и мысль человека.
Не загляни автор поглубже ему
в душу, не шевельни на дне ее того, что ускользает и прячется от света, не обнаружь сокровеннейших мыслей, которых никому другому не вверяет человек, а покажи его таким, каким он показался всему
городу, Манилову и другим людям, и все
были бы радешеньки и приняли бы его за интересного человека.
— «Да, шаловлив, шаловлив, — говорил обыкновенно на это отец, — да ведь как
быть: драться с ним поздно, да и меня же все обвинят
в жестокости; а человек он честолюбивый, укори его при другом-третьем, он уймется, да ведь гласность-то — вот беда!
город узнает, назовет его совсем собакой.
Чичиков занялся с Николашей. Николаша
был говорлив. Он рассказал, что у них
в гимназии не очень хорошо учат, что больше благоволят к тем, которых маменьки шлют побогаче подарки, что
в городе стоит Ингерманландский гусарский полк; что у ротмистра Ветвицкого лучше лошадь, нежели у самого полковника, хотя поручик Взъемцев ездит гораздо его почище.
— Деревушки нет, а я перееду
в город. Все же равно это
было нужно сделать не для себя, а для детей. Им нужны
будут учителя закону божию, музыке, танцеванью. Ведь
в деревне нельзя достать.
—
Будьте покойны, я переговорю об этом деле с некоторыми юрисконсультами. С вашей стороны тут ничего не должно прилагать; вы должны
быть совершенно
в стороне. Я же теперь могу жить
в городе, сколько мне угодно.
После всего этого события
было и неловко, — тем более, что о нем множество ходило
в городе самых неблагоприятных историй.