Неточные совпадения
Было у Трифона двое сыновей, один работник матерый,
другой только что
вышел из подростков, дочерей две девки.
— И впрямь пойду на мороз, — сказал Алексей и, надев полушубок, пошел за околицу.
Выйдя на дорогу, крупными шагами зашагал он, понурив голову. Прошел версту, прошел
другую, видит мост через овраг, за мостом дорога на две стороны расходится. Огляделся Алексей, опознал место и, в раздумье постояв на мосту, своротил налево в свою деревню Поромово.
— Да в кельи захотела, — смеясь, сказал Патап Максимыч. — Иночество, говорит, желаю надеть. Да ничего, теперь блажь из головы, кажись,
вышла. Прежде такая невеселая ходила, а теперь совсем
другая стала — развеселая. Замуж пора ее, кумушка, вот что.
— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет?.. Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед
другим ни на макову росинку не должон переделать аль недоделать… А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать, того никоим образом нельзя… Тот же прогул
выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме [Суйм, или суем (однородно со словами сонм и сейм), — мирской сход, совещанье о делах.], чтоб прогулов во всю зиму не было.
— И в руки такую дрянь не возьму, — отвечал паломник. — Погляди-ка на орла-то — хорош
вышел, нечего сказать!.. Курица, не орел, да еще одно крыло меньше
другого… Мой совет: спусти-ка ты до греха весь пятирублевый струмент в Усту, кое место поглубже. Право…
— Да. А ты слушай: только увидела она его, сердце у ней так и закипело. Да без меня бы не
вышло ничего, глаза бы только
друг на
друга пялили… А что в ней, сухой-то любви?.. Терпеть не могу… Надо было смастерить… я и смастерила — сладились.
— Так… — промычал Макар Тихоныч. — Много хорошего про Залетова я наслышан, — продолжал он, помолчав и поглядывая искоса на сына. — С кем в городе ни заговоришь, опричь доброго слова ничего об нем не слыхать… Вот что: у Макарья мы повидаемся, и коли твой Залетов по мысли придется мне, так и быть, благословлю — бери хозяйку… Девка, сказывают, по всем статьям хороша… Почитала бы только меня да из моей воли не
выходила, а про
другое что, как сами знаете.
Нередко
выходил он в комнату, где молодежь справляла свое дело, подшучивал над товарищами Евграфа: «Нуте-ка, дескать, сыщите
другую такую королеву», подсаживался к Маше, называл ее милой дочкой и, шутя, низко кланялся и просил, чтоб она, сделавшись хозяйкою, не согнала его, старого хрыча, со двора долой, а покоила б и берегла старость его да поскорей бы внучат народила ему.
И навзрыд заплакала Марья Гавриловна. Фленушка с Марьюшкой
вышли в
другую горницу. Манефа, спустив на лоб креповую наметку, склонила голову и, перебирая лестовку, шепотом творила молитву.
— Истинно грех
вышел, да еще грех-от какой! Горше его нет!.. — сказала Манефа. — Спасибо вам, московским, спасибо!.. Сами впали в яму и
других с собой ввалили… Спасибо!..
— Белицей, Фленушка, останешься — не ужиться тебе в обители, — заметила Манефа. — Востра ты у меня паче меры. Матери поедóм тебя заедят… Не гляди, что теперь лебезят, в глаза тебе смотрят… Только дух из меня вон, тотчас иные станут — увидишь. А когда бы ты постриглась, да я бы тебе игуменство сдала —
другое бы
вышло дело: из-под воли твоей никто бы не
вышел.
Встала Манефа, и матери и белицы все одна по
другой в глубоком молчаньи
вышли из кельи. Осталась с Игуменьей Фленушка.
Выйдя из лесу на большую дорогу, разложили келейницы свой скарб по повозкам и одна за
другою пошли пешком в Деяново.
— Уж этого я доложить не могу, — ответил румяный торговец. — Поминал в ту пору Антип Гаврилыч Молявину: сестра-де хотела приказчика
выслать, а
другое дело: не знаю, как они распорядятся. Да ведь и то надо сказать — принять пароход по описи не больно хитрое дело. Опять же Молявины с Залетовыми никак сродни приходятся — свояки, что ли…
Наконец все мужики были отпущены, но писарь все-таки не вдруг допустил до себя Алексея. Больно уж хотелось ему поломаться. Взял какие-то бумаги, глядит в них, перелистывает, дело, дескать, делаю, мешать мне теперь никто не моги, а ты,
друг любезный, постой, подожди, переминайся с ноги на ногу… И то у Морковкина на уме было: не
вышло б передряги за то, что накануне сманил он к себе Наталью с грибовной гулянки… Сидит, ломает голову — какая б нужда Алешку в приказ привела.
На
другой день по отъезде Алексея, перед самыми вечернями,
вышла Марья Гавриловна с Таней на Каменный Вражек. Оттуда резвоногая девушка лётом слетала в Елфимово и по скорости воротилась оттуда с Егорихой.
— По тому самому, Сергей Андреич, что так как я теперь, будучи при таких, значит, обстоятельствах, что совсем на
другую линию
вышел, по тому самому должен быть по всему в окурате…
«Так и есть, — крестный дочь за него выдает!.. — мелькнуло в голове Колышкина. — Эх, Патап Максимыч, Патап Максимыч, убил же ты бобра, любезный
друг! На поверку-то парень дрянь
выходит, как кажется».
А с
другим братом-с Мокеевым, с Никитой Петровичем, и того хуже
вышло…
— Ну, вот видишь ли, матушка, — начала Виринея. — Хворала ведь она, на волю не
выходила, мы ее, почитай, недели с три и в глаза не видывали, какая есть Марья Гавриловна. А на
другой день после твоего отъезда оздоровела она, матушка, все болести как рукой сняло, веселая такая стала да проворная, ходит, а сама попрыгивает: песни мирские даже пела. Вот грех-то какой!..
— Так-то оно так, — молвил Марко Данилыч, — да, право, много делов-то набралось, матушка… Вот теперича хоть по рыбной части взять — восемь баржей из Астрахани
вышли на
другой день Всех святых, а до сих пор об них никакого нет известия, не знаю, все ли там благополучно.
На Каменном Вражке в ските Комарове, рядом с Манефиной обителью, Бояркиных обитель стояла. Была мала и скудна, но, не
выходя из повелений Манефы, держалась не хуже
других. Иногородние благодетели деньги и запасы Манефе присылали, и при каждой раздаче на долю послушной игуменьи Бояркиных, матери Таисéи, больше
других доставалось. Такие же милости видали от Манефы еще три-четыре во всем покорные ей обители.
Стали одна за
другой благословляться: сперва Аркадия, потом Никанора, за ними Виринея и
другие старицы, потом белицы. И, благословясь одна за
другой,
выходили из кельи. Остались Параша с Фленушкой и Марьюшкой да Василий Борисыч с Устиньей Московкой.
— А мой совет, матушка, будет такой, — немного подумавши, молвила мать Ираида. — Оленушка в Хвалыне живет у Стромиловых, на
другой день Казанской
выйдет ей срок — годовщина. Сплыть бы ей до Саратова, там ведь близехонько, тем же бы днем на пароходе поспела.
— И ныне, как подумаю я о таких ваших обстоятельствах, — продолжал московский посланник, — согласен я с вами, матушка, что не время теперь вам думать об архиепископе. Пронесется гроза —
другое дело, а теперь точно нельзя. За австрийской иерархией наблюдают строго, а если узнают, что вы соглашаетесь, пожалуй, еще хуже чего бы не
вышло.
Боятся, мол, не
вышел бы из него
другой Софрон святокупец.
Проходил Самоквасов по городку вплоть дó вечера и уж думал на
другой день квартиры искать в деревнях подгородных, но ему и тут удалой ямщик пригодился. Только
вышел он поутру на улицу, Федор Афанасьич тут как тут — усталых, взмыленных коней проваживает… Окликал его Петр Степаныч.