Неточные совпадения
— Коли пошли, так туда им и
дорога, — ответила
мать. — А вам с деревенскими девками себя на ряду считать не доводится.
— Да, — вступилась
мать Манефа, — в нынешнее время куда как тяжко приходится жить сиротам. Дороговизна!.. С каждым днем все
дороже да
дороже становится, а подаяния сиротам, почитай, нет никакого. Масленица на дворе — ни гречневой мучки на блины, ни маслица достать им негде. Такая бедность, такая скудость, что един только Господь знает, как они держатся.
Патап Максимыч в губернский город собрался. Это было не очень далеко от Осиповки: верст шестьдесят. С
дороги своротил он в сторону, в деревню Ключово. Там жила сватья его и крестная
мать Насти, Дарья Никитишна, знаменитая по всему краю повариха. Бойкая, проворная, всегда веселая, никогда ничем не возмутимая, доживала она свой век в хорошеньком, чистеньком домике, на самом краю деревушки.
Мать Аркадия, как уставщица, стояла у аналоя, поставленного середи солеи и подобно церковному престолу покрытого со всех сторон
дорогою парчой.
—
Мать Таифа, — сказала игуменья, вставая с места. — Тысячу двадцать рублев на ассигнации разочти как следует и, по чем придется, сиротам раздай сегодня же. И ты им на Масленицу сегодня же все раздай, матушка Виринея… Да голодных из обители не пускай, накорми сирот чем Бог послал. А я за трапезу не сяду. Неможется что-то с дороги-то, — лечь бы мне, да боюсь: поддайся одной боли да ляг — другую наживешь; уж как-нибудь, бродя, перемогусь. Прощайте,
матери, простите, братия и сестры.
Мать Манефа всех
дороже стала Марье Гавриловне.
За круглым столом в уютной и красиво разубранной «келье» сидела Марья Гавриловна с Фленушкой и Марьей головщицей. На столе большой томпаковый самовар,
дорогой чайный прибор и серебряная хлебница с такими кренделями и печеньями, каких при всем старанье уж, конечно, не сумела бы изготовить в своей келарне добродушная
мать Виринея. Марья Гавриловна привезла искусную повариху из Москвы — это ее рук дело.
На Великий пост выдала
мать Аркадия из кладовой книгу Лествицу [Лествица, печатанная при патриархе Иосифе в Москве 1647 года.],
дорогую старообрядцам книгу, печатанную при патриархе Иосифе.
В лесах на севере в тот день первый оратай русской земли вспоминался, любимый сын Матери-Сырой Земли, богатырь, крестьянством излюбленный, Микула Селянинович, с его сошкой
дорогá чёрна дерева, с его гужиками шелкóвыми, с омешиком [Омéжь — сошник, лемех — часть сохи. Присóшек то же, что полица — железная лопаточка у сохи, служащая для отвалу земли.] серебряным, с присóшками красна золота.
Еще утренняя заря не разгоралась, еще солнышко из-за края небосклона не выглядывало, как на большой
дороге у Софонтьевых крестов одна за другой зачали становиться широкие уемистые скитские повозки, запряженные раскормленными донельзя лошадьми и нагруженные пудовыми пуховиками и толстыми
матерями.
Всю
дорогу ворчала на нее
мать Аркадия. Устинья хохотала, а Василий Борисыч то и дело восклицал...
Скрипнули ворота. Алексей въехал на двор и, не заходя в избу, хотел распрягать своих вяток, но
мать была уже возле него. Горячо обнимает его, а сама заливается, плачет. Вся семья высыпала на крыльцо встречать
дорогого нежданного гостя.
Мать Манефа всю
дорогу с Васильем Борисычем пробеседовала. Говорили больше про намеренье Патапа Максимыча взять его к себе в приказчики.
Ленива была на ходьбу Прасковья Патаповна, но все ж ей казалось не в пример веселей идти с подругами возле
дороги, чем лежать на пуховиках с храпевшей во всю ивановскую
матерью Никанорой.
И
матери Аркадии, и
матери Никаноре неохота была с мягкими перинами расставаться; то ли дело лежать да дремать, чем шагать по засоренному валежником лесу, либо по тоненьким, полусгнившим кладкам перебираться через мочажины и топкие болотца. Строго-настрого девицам старицы наказали не отходить далеко от
дороги, быть на виду и на слуху, и принялись дремать в ехавших шагом повозках.
Возвращались другою
дорогой. Шли темным дремучим лесом по узким тропинкам, по сгнившим наполовину кладкам. На могилах пустынника Илии и прозорливой
матери Феклы пели каноны. Смирившаяся Аркадия не препятствовала Иосифу «править службу». Галицкий дворянин был очень этим доволен.
— Слава Господу Богу и Пречистой Владычице Богородице, что было у вас все по-хорошему… Устали, поди, с дороги-то? — прибавила она, приветно улыбнувшись. — Ступайте,
матери, с Богом, девицы, отдохните, спокойтесь, Господь да будет над вами. Подите.
— За любовь благодарим покорно, Петр Степаныч, за доброе ваше слово, — с полным поклоном сказала
мать Таисея. — Да вот что, мои
дорогие, за хлопотами да за службой путем-то я с вами еще не побеседовала, письма-то едва прочитать удосужилась… Не зайдете ль ко мне в келью чайку испить — потолковали б о делах-то…
— Послушать бы вам, гости
дорогие, каким чином у нас поминовения-то справляются, — молвила
мать Таисея. — Вы бы, Петр Степаныч, дядюшке своему рассказали, вы бы, Семен Петрович, Ермолаю Васильичу доложили. Слушайте-ка: «А за канун и за кутию…»
Патап Максимыч, зная, что будут на празднике Смолокуров, удельный голова и кум Иван Григорьич, захватил с собой по
дороге не одну дюжину шампанского, но
мать Манефа отказала ему наотрез потчевать тем вином гостей на трапезе.
Остановившись на верхней ступени, едва наклоняла голову величавая Манефа и приказала конюху Дементию поднести мужичкам «посошок» [Последняя заздравная чарка вина на прощанье.] в путь-дорогу, а
мать Назарету послала на луг за околицей оделять баб, девок и ребятишек пряниками, орехами и другими сластями.
— Сегодня ж отправим, — ответила
мать Таисея. — Я уж обо всем переговорила с матушкой Манефой. Маленько жар свали́т, мы ее и отправим. Завтра поутру сядет на пароход, а послезавтра и в Казани будет. Письмо еще надо вот приготовить и все, что нужно ей на
дорогу. Больно спешно уж отправляем-то ее. Уж так спешно, так спешно, что не знаю, как и управимся…
— Да нет, отчего же? — сладко улыбаясь, говорила
мать Таисея. — Нет, уж вы скажите мне, гость
дорогой.
Собираясь гулять на Каменный Вражек, чтоб потешить
дорогую гостью обительскую, Фленушка созвала много белиц. Были свои, от Жжениных были, от Бояркиных.
Мать Никанора с ними пошла да еще
мать Лариса.
Неточные совпадения
Дорога многолюдная // Что позже — безобразнее: // Все чаще попадаются // Избитые, ползущие, // Лежащие пластом. // Без ругани, как водится, // Словечко не промолвится, // Шальная, непотребная, // Слышней всего она! // У кабаков смятение, // Подводы перепутались, // Испуганные лошади // Без седоков бегут; // Тут плачут дети малые. // Тоскуют жены,
матери: // Легко ли из питейного // Дозваться мужиков?..
Домой скотина гонится, //
Дорога запылилася, // Запахло молоком. // Вздохнула
мать Митюхина: // — Хоть бы одна коровушка // На барский двор вошла! — // «Чу! песня за деревнею, // Прощай, горю́шка бедная! // Идем встречать народ».
На другой день, в 11 часов утра, Вронский выехал на станцию Петербургской железной
дороги встречать
мать, и первое лицо, попавшееся ему на ступеньках большой лестницы, был Облонский, ожидавший с этим же поездом сестру.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от
матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть
дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
И не могли же вы не знать, что
мать под свой пенсион на
дорогу вперед занимает?