Неточные совпадения
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином
доме: усердно ли Богу молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в
день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
— Пряников-то да рожков и
дома найдется, посылать не для чего. От Михайлова
дня много осталось, — сказала Аксинья Захаровна.
— Совсем девка зачала изводиться, — вступилась Манефа. — Как жили они в обители, как маков цвет цвела, а в родительском
дому и румянец с лица сбежал. Чудное
дело!
Это — похищение девушки из родительского
дома и тайное венчанье с нею у раскольничьего попа, а чаще в православной церкви, чтоб
дело покрепче связано было.
Осталась после Емельянихи сиротка, пятилетняя Даренка. В отцовском ее
дому давным-давно хоть шаром покати, еще заживо родитель растащил по кабакам все добро — и свое и краденое. Мать схоронили Христа ради, по приказу исправника, а сиротка осталась болтаться промеж дворов: бывало, где
день, где ночь проведет, где обносочки какие ей Христа ради подадут, где черствым хлебцем впроголодь накормят, где в баньку пустят помыться. Так и росла девочка.
Я старуха старая, в эти
дела вступаться не могу, а ты свекра должна почитать, потому что он всему
дому голова и тебя поит, кормит из милости».
— Так… Так будет, — сказала Никитишна. — Другой год я в Ключове-то жила, как Аксиньюшка ее родила. А прошлым летом двадцать лет сполнилось, как я
домом хозяйствую… Да… Сама я тоже подумывала, куманек, что пора бы ее к месту. Не хлеб-соль родительскую ей отрабатывать, а в девках засиживаться ой-ой нескладное
дело. Есть ли женишок-от на примете, а то не поискать ли?
Прогуляв деньги, лошадей да коров спустил, потом из
дому помаленьку стал продавать, да года два только и
дела делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую неделю, бывало, и разъезжает, а неделя прошла, другая пришла, опять за те же разъезды.
— Ну, — крикнул Микешка с горьким чувством целовальнику, — так, видно,
делу и быть. Владей, Фаддей, моей Маланьей!.. А чапуруху, свояк, поставь… Расшибем полштофика!.. Выпьем!.. Плачу я… Гуляем, Мавра Исаевна!.. А ну-ка, отрежь печенки… Ишь черт какой,
дома, небойсь, такой не стряпала!.. Эх, погинула вконец моя головушка!.. Пой песню, Маврушка, ставь вина побольше, свояк!
Пропившийся Никифор занялся волчьим промыслом, но
дела свои и тут неудачно повел. Раз его на баране накрыли, вдругорядь на корове. Последний-то раз случилось неподалеку от Осиповки. Каково же было Патапу Максимычу с Аксиньей Захаровной, как мимо
дому их вели братца любезного со звоном да с гиканьем, а молодые парни «волчью песню» во все горло припевали...
А тут и по хозяйству не по-прежнему все пошло: в
дому все по-старому, и затворы и запоры крепки, а добро рекой вон плывет, домовая утварь как на огне горит. Известно
дело: без хозяйки
дом, как без крыши, без огорожи; чужая рука не на то, чтобы в
дом нести, а чтоб из
дому вынесть. Скорбно и тяжко Ивану Григорьичу. Как
делу помочь?.. Жениться?
Одно гребтит на уме бедного вдовца: хозяйку к
дому сыскать не хитрое
дело, было б у чего хозяйствовать; на счастье попадется, пожалуй, и жена добрая, советная, а где, за какими морями найдешь родну мать чужу детищу?..
Справив сорочины по покойнице, стал Иван Григорьич из
дому по
делам уезжать.
— Надо искать. Известно
дело, невеста сама в
дом не придет, — сказал Патап Максимыч.
На другой
день рано поутру Патап Максимыч собрался наскоро и поехал в Вихорево. Войдя в
дом Ивана Григорьича, увидал он друга и кума в таком гневе, что не узнал его. Воротясь из Осиповки, вдовец узнал, что один его ребенок кипятком обварен, другой избит до крови. От недосмотра Спиридоновны и нянек пятилетняя Марфуша, резвясь, уронила самовар и обварила старшую сестру. Спиридоновна поучила Марфушу уму-разуму: в кровь избила ее.
Долго в своей боковушке рассказывала Аксинья Захаровна Аграфене Петровне про все чудное, что творилось с Настасьей с того
дня, как отец сказал ей про суженого. Толковали потом про молодого Снежкова. И той и другой не пришелся он по нраву. Смолкла Аксинья Захаровна, и вместо плаксивого ее голоса послышался легкий старушечий храп: започила сном именинница. Смолкли в светлице долго и весело щебетавшие Настя с Фленушкой. Во всем
дому стало тихо, лишь в передней горнице мерно стучит часовой маятник.
Патап Максимыч только и думает о будущих миллионах. День-деньской бродит взад и вперед по передней горнице и думает о каменных
домах в Петербурге, о больницах и богадельнях, что построит он миру на удивление, думает, как он мели да перекаты на Волге расчистит, железные дороги как строить зачнет… А миллионы все прибавляются да прибавляются… «Что ж, — думает Патап Максимыч, — Демидов тоже кузнецом был, а теперь посмотри-ка, чем стали Демидовы! Отчего ж и мне таким не быть… Не обсевок же я в поле какой!..»
— После Евдокии-плющихи, как домой воротимся, — отвечал Артемий. — У хозяина кажда малость на счету… Оттого и выбираем грамотного, чтоб умел счет записать… Да вот беда — грамотных-то маловато у нас; зачастую такого выбираем, чтоб хоть бирки-то умел хорошо резать. По этим биркам аль по записям и живет у нас расчет. Сколько кто харчей из
дома на зиму привез, сколько кто овса на лошадей, другого прочего — все ставим в цену. Получим заработки, поровну
делим. На Страшной и деньги по рукам.
На другой
день, рано поутру, Патап Максимыч случайно подслушал, как паломник с Дюковым ругательски ругали Силантья за «лишние слова»… Это навело на него еще больше сомненья, и, сидя со спутниками и хозяином
дома за утренним самоваром, он сказал, что ветлужский песок ему что-то сумнителен.
И казначей отец Михей повел гостей по расчищенной между сугробами, гладкой, широкой, усыпанной красным песком дорожке, меж тем как отец гостиник с повозками и работниками отправился на стоявший отдельно в углу монастыря большой, ставленный на высоких подклетах гостиный
дом для богомольцев и приезжавших в скит по разным
делам.
— Нельзя, отче, нельзя, пора мне, и то замешкался…
Дома есть нужные
дела, — отвечал Патап Максимыч.
И на заводе про его стариков ни слуху ни духу. Не нашел Сергей Андреич и
дома, где родился он, где познал первые ласки матери, где явилось в душе его первое сознание бытия… На месте старого домика стоял высокий каменный
дом. Из раскрытых окон его неслись песни, звуки торбана, дикие клики пьяной гульбы… Вверх
дном поворотило душу Сергея Андреича, бежал он от трактира и тотчас же уехал из завода.
Под именем «канонниц», или «читалок», скитские артели отправляли в Москву и другие города молодых белиц к богатым одноверцам «стоять негасимую свечу», то есть
день и ночь читать псалтырь по покойникам, «на месте их преставления», и учить грамоте малолетних детей в
домах «христолюбивых благодетелей».
— Ее
дело, — строго заметила Манефа. — А ты бывала ль у нее в дому-то?
— Не разберешь, — ответила Фленушка. — Молчит все больше. День-деньской только и
дела у нее, что поесть да на кровать. Каждый Божий
день до обеда проспала, встала — обедать стала, помолилась да опять спать завалилась. Здесь все-таки маленько была поворотливей. Ну, бывало, хоть к службе сходит, в келарню, туда, сюда, а
дома ровно сурок какой.
В именины-то, знаешь, у них столы народу ставили, ста два человек кормились: день-от был ясный да теплый, столы-то супротив
дома по улице стояли.
По сем возвещаем любви вашей о Божием посещении, на
дом наш бывшем, ибо сего января в 8
день на память преподобного отца нашего Георгия Хозевита возлюбленнейший сын наш Герасим Никитич от сего тленного света отъиде и преселися в вечный покой.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч послать жену с дочерью на смотрины, была бы в
доме немалая свара, когда бы узнал он о случившемся. Но теперь
дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем становились на такое место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик. Сказали ему про Масляникова, что, если б не он, совсем бы задавили Машу в народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не стал.
«Правда, — продолжал он, — без бабьего духа в
доме пустым что-то пахнет, так у меня сыну двадцать первый пошел, выберу ему хорошую невесту, сдам
дела и капитал, а сам запрусь да Богу молиться зачну.
— Ишь ты! — усмехнулся отец. — Я его на Волгу за
делом посылал, а он девок там разыскивал. Счастлив твой Бог, что поставку хорошо обладил, не то бы я за твое малодушие спину-то нагрел бы. У меня думать не смей самому невесту искать… Каку даст отец, таку и бери… Вот тебе и сказ… А жениться тебе в самом
деле пора. Без бабы и по хозяйству все не ходко идет, да и в
дому жи́лом не пахнет… По осени беспременно надо свадьбу сварганить, надоело без хозяйки в
доме.
— Какие шутки! — на всю комнату крикнул Макар Тихоныч. — Никаких шуток нет. Я, матушка, слава тебе Господи, седьмой десяток правдой живу, шутом сроду не бывал… Да что с тобой, с бабой, толковать — с родителем лучше решу… Слушай, Гаврила Маркелыч, плюнь на Евграшку, меня возьми в зятья — дело-то не в пример будет ладнее. Завтра же за Марью Гавриловну
дом запишу, а опричь того пятьдесят тысяч капиталу чистоганом вручу… Идет, что ли?
— Правда твоя, правда, Пантелеюшка, — охая, подтвердила Таифа. — Молодым девицам с чужими мужчинами в одном
доме жить не годится… Да и не только жить, видаться-то почасту и то опасливое
дело, потому человек не камень, а молодая кровь горяча… Поднеси свечу к сену, нешто не загорится?.. Так и это… Долго ль тут до греха? Недаром люди говорят: «Береги девку, что стеклянну посуду, грехом расшибешь — ввек не починишь».
Попугать отца только вздумала, иночеством ему пригрозила, а он на меня как напустится: «Это, говорит, ты ей такие мысли в уши напела, это, говорит, твое
дело…» И уж шумел, так шумел, Марья Гавриловна, что хоть из
дому вон беги…
— Напишите в самом
деле, сударыня Марья Гавриловна, — стала просить мать Манефа. — Утешьте меня, хоть последний бы разок поглядела я на моих голубушек. И им-то повеселее здесь будет; дома-то они все одни да одни — поневоле одурь возьмет, подруг нет, повеселиться хочется, а не с кем… Здесь Фленушка, Марьюшка… И вы, сударыня, не оставите их своей лаской… Напишите в самом
деле, Марья Гавриловна. Уж как я вам за то благодарна буду, уж как благодарна!
Аксинья Захаровна в хлопотах с утра до ночи, и хоть старым костям не больно под силу, а день-деньской бродит взад и вперед по
дому.
Две заботы у ней: первая забота, чтоб Алексей без нужного
дела не слонялся пó
дому и отнюдь бы не ходил в верхние горницы, другая забота — не придумает, что делать с братцем любезным…
— Не о чем тебе, Алексеюшка, много заботиться. Патап Максимыч не оставит тебя. Видишь сам, как он возлюбил тебя. Мне даже на удивленье… Больше двадцати годов у них в
дому живу, а такое
дело впервой вижу… О недостатках не кручинься — не покинет он в нужде ни тебя, ни родителей, — уговаривал Пантелей Алексея.
— А Евпраксея-то чем не поп?.. Не справит разве? Чем она плоше Коряги?..
Дела своего мастерица, всяку службу не хуже попа сваляет… Опять же теперь у нас в
дому две подпевалы, — сказал Патап Максимыч, указывая на дочерей. — Вели-ка, Настасья, Алексея ко мне кликнуть. Что нейдет до сей поры?
— Не твоего ума
дело, — отрезал Патап Максимыч. — У меня про Якимку слова никто не моги сказать… Помину чтоб про него не было… Ни
дома меж себя, ни в людях никто заикаться не смей…
Глаз почти не смыкая после длинного «стоянья» Великой субботы, отправленного в моленной при большом стеченьи богомольцев, целый
день в суетах бегала она по
дому.
— Посмотрю я на тебя, Настасья, ровно тебе не мил стал отцовский
дом. Чуть не с самого первого
дня, как воротилась ты из обители, ходишь, как в воду опущенная, и все ты делаешь рывком да с сердцем… А только молвил отец: «В Комаров ехать» — ног под собой не чуешь… Спасибо, доченька, спасибо!.. Не чаяла от тебя!..
— Значит, каждый
день к хозяину хожу, а не случится его
дома, к хозяйке, — ответил Алексей.
И Марья Гавриловна, и Груня с мужем, и Никитишна с Фленушкой, и Марьюшка со своим клиросом до девятин [Поминки в девятый
день после кончины.] остались в Осиповке. Оттого у Патапа Максимыча было людно, и не так была заметна томительная пустота, что в каждом
доме чуется после покойника. Женщины все почти время у Аксиньи Захаровны сидели, а Патап Максимыч, по отъезде Колышкина, вел беседы с кумом Иваном Григорьичем.
В тот
день рубят березки, в
домах и по улицам их расставляют ради Троицы, а вечером после всенощной молодежь ходит к рекам и озерам русалок гонять.
— Право, не знаю, матушка, что и сказать вам на́ это, — ответил Василий Борисыч. — Больно бы пора уж мне в Москву-то. Там тоже на Петров
день собрание думали делать… Поди, чать, заждались меня. Шутка ли! Больше десяти недель, как и́з
дому выехал.
— Да что я за баламутница в самом
деле? — резко ответила Фленушка. — Что в своей обители иной раз посмеюсь, иной раз песню мирскую спою?.. Так это, матушка,
дома делается, при своих, не у чужих людей на глазах… Вспомнить бы тебе про себя, как в самой-то тебе молодая кровь еще бродила.
Тогда было отдано приказанье хозяину в такой-то
день в гостиницу никого не пускать, комнаты накурить парижскими духами, прибрать подальше со столов мокрые салфетки, сготовить уху из аршинных стерлядей, разварить трехпудового осетра, припасти икры белужьей, икры стерляжьей, икры прямо из осетра, самых лучших донских балыков, пригласить клубного повара для приготовления самых тонких блюд из хозяйских, разумеется, припасов и заморозить дюжины четыре не кашинского и не архиерейского [Архиерейским называли в прежнее время шипучее вино, приготовляемое наподобие шампанского из астраханского и кизлярского чихиря в нанимаемых виноторговцами Макарьевской ярмарки погребах архиерейского
дома в Нижнем Новгороде.], а настоящего шампанского.
Полковник, похлопав купчину по плечу, с шутливой речью и юркой развязностью гвардейского штаб-офицера ткнул его пальцем в объемистый живот и обещался на
днях же заехать к нему на
дом и поиграть в трынку и посоветоваться насчет предстоявшего выбора в городские головы.
На другой
день, только что отпели вечерню, пошел Алексей искать
дом Сергея Андреича.
И в самом
деле в большом
доме помещался удельный приказ, а в том, что поменьше, — училище, небогатое, впрочем, учениками.