Неточные совпадения
— И повременю, — молвил Патап Максимыч. — В нынешнем мясоеде свадьбы сыграть не успеть, а с весны во все лето, до осенней Казанской, Снежковым некогда да и мне недосуг. Раньше Михайлова
дня свадьбы сыграть
нельзя, а это чуть не через год.
Матери засуетятся, забегают, погони разошлют, но
дело поправить
нельзя.
— Так-то так, уж я на тебя как на каменну стену надеюсь, кумушка, — отвечала Аксинья Захаровна. — Без тебя хоть в гроб ложись. Да
нельзя же и мне руки-то сложить. Вот умница-то, — продолжала она, указывая на работницу Матрену, — давеча у меня все полы перепортила бы, коли б не доглядела я вовремя. Крашены-то полы дресвой вздумала мыть… А вот что, кумушка, хотела я у тебя спросить: на нонешний
день к ужину-то что думаешь гостям сготовить? Без хлеба, без соли
нельзя же их спать положить.
— Без ее согласья, известно,
нельзя дело сладить, — отвечал Патап Максимыч. — Потому хоша она мне и дочка, а все ж не родная. Будь Настасья постарше да не крестная тебе дочь, я бы разговаривать не стал, сейчас бы с тобой по рукам, потому она детище мое — куда хочу, туда и
дену. А с Груней надо поговорить. Поговорить, что ли?
— И что ж, в самом
деле, это будет, мамынька! — молвила Аграфена Петровна. — Пойдет тут у вас пированье, работникам да страннему народу столы завтра будут, а он, сердечный, один, как оглашенный какой, взаперти. Коль ему места здесь нет, так уж в самом
деле его запереть надо.
Нельзя же ему с работным народом за столами сидеть, слава пойдет нехорошая. Сами-то, скажут, в хоромах пируют, а брата родного со странним народом сажают. Неладно, мамынька, право, неладно.
Рассказавши про такое
дело, епископ и говорит: «Этим
делом мне теперь заниматься
нельзя, сан не позволяет, но есть, говорит, у меня братья родные и други-приятели, они при том
деле будут…
— Сейчас
нельзя, — заметил Стуколов. — Чего теперь под снегом увидишь? Надо ведь землю копать, на
дне малых речонок смотреть… Как можно теперь? Коли условие со мной подпишешь, поедем по весне и примемся за работу, а еще лучше ехать около Петрова
дня, земля к тому времени просохнет… болотисто уж больно по тамошним местам.
— Меньше половины
нельзя, — решительно ответил Стуколов. — У него в Калужской губернии такое же
дело заводится, тоже на пятидесяти паях. Землю с золотом покупают теперь у помещика тамошнего, у господина Поливанова, может, слыхал. Деньги дали тому господину немалые, а епископ своих копейки не истратил.
— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет?.. Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должон переделать аль недоделать… А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать, того никоим образом
нельзя… Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме [Суйм, или суем (однородно со словами сонм и сейм), — мирской сход, совещанье о
делах.], чтоб прогулов во всю зиму не было.
— Да как ты учтешь, чего стоит работа в
день?.. Этого учесть
нельзя, — говорили лесники.
— Третьего бери, четвертого бери, хочешь, всю артель за собой волочи — твое
дело, — отвечал дядя Онуфрий. — А чтоб Петряйке не ехать —
нельзя.
— Обидно этак-то, господин купец, — отвечал Артемий. — Пожалуй, вот хоть нашего дядю Онуфрия взять… Такого артельного хозяина
днем с огнем не сыскать… Обо всем старанье держит, обо всякой малости печется, душа-человек: прямой, правдивый и по всему надежный. А дай-ка ты ему волю, тотчас величаться зачнет, потому человек, не ангел. Да хоша и по правде станет поступать, все уж ему такой веры не будет и слушаться его, как теперь, не станут.
Нельзя, потому что артель суймом держится.
Тот, известно
дело, зачнет ломаться, без этого уж
нельзя: «И ума-то, говорит, у меня на такое
дело не хватит, и стар-от я стал, и топор-то у меня из рук валится», ну и все такое.
— Нашему брату этого
нельзя, — молвил Патап Максимыч. — Живем в миру, со всяким народом
дела бывают у нас; не токма с церковниками — с татарами иной раз хороводимся… И то мне думается, что хороший человек завсегда хорош, в какую бы веру он ни веровал… Ведь Господь повелел каждого человека возлюбить.
—
Нельзя, отче,
нельзя, пора мне, и то замешкался… Дома есть нужные
дела, — отвечал Патап Максимыч.
Стуколов говорит ему: пока снег не сойдет, к
делу приступать
нельзя.
— Не знаю, как и говорить вам, матушка, — продолжала Таифа. — Такое
дело, что и придумать
нельзя.
— У Марьюшки свое
дело, — отвечала Фленушка. — Без нее клирос станет,
нельзя безотлучно ей при матушке быть.
— Ничего не сделает, — подхватила Фленушка. — Так подстроим, что пикнуть ему будет
нельзя. Сказано: жива быть не хочу, коль этого
дела не состряпаю. Значит, так и будет.
— Что ж… По моему рассуждению,
дело не худое… Порочить
нельзя, — сказала Манефа. — Дай только Бог, чтоб христианству было на пользу.
Только пять
дней прошло с приезда лекаря, а Патапа Максимыча узнать
нельзя, лицо осунулось, опухшие глаза впали, полуседая борода совсем побелела.
— Как не наше
дело? — горячилась Фелицата. — Как не наше
дело? Сама знаешь, что будет, коли отберут из Шарпана Владычицу. Тут всех скитов
дело касается, не одного Шарпана… Нет — этого
нельзя!.. На собранье надо эту гордячку под власть подтянуть, чтобы общего совета слушалась. Так
нельзя!..
— Есть из чего хлопотать! — с усмешкой отозвался Алексей. — Да это, по нашему разуменью, самое нестоящее
дело… Одно слово — плюнуть. Каждый человек должен родительску веру по гроб жизни сдержать. В чем, значит, родился́, того и держись. Как родители, значит, жили, так и нас благословили… Потому и надо жить по родительскому благословению. Вера-то ведь не штаны. Штаны износятся, так на новы сменишь, а веру как менять?..
Нельзя!
— Не больно далече отсюда, — сказал Сергей Андреич. — У меня на пароходах. Возьму тебя, Алексей Трифоныч, со всяким моим удовольствием, если только Патап Максимыч отпишет, что расстался с тобой добрым порядком. А без его решенья принять тебя на службу мне
нельзя… Сам знаешь, он ведь мне заместо отца… Вот и попрошу я по этому
делу его родительского благословенья, навеки нерушимого, — добродушно подсмеялся Колышкин.
Стали говорить об условиях. Видит Алексей, что место в самом
деле хорошо. Разбогатеть сразу
нельзя, а в люди выйти можно. Особенно паи его соблазняли. До тех пор, что значат паи, он не слыхивал.
— Завтра, брат, тоже никак невозможно, потому что завтра весь
день стану отдыхать, — сказал Михайло Васильич. — Давеча перед обедом по полю я ходил — тенетнику над озимью видимо-невидимо, и мошка толчется, — улов будет богатый… Нет, завтра
нельзя… Разве записку снесешь к Карпу Алексеичу, чтоб, значит, беспременно выдал тебе бумагу.
— До начальства
дело дошло: скрыть
нельзя… — продолжал Патап Максимыч.
Игумен так и замахал руками: «Не хочу, значит: не благословляю…» А Парфений ему: «Без того
нельзя, отче святый, грязи нарастет паче меры, а полы подмывать
дело не мужское, ни один пóслушник за то не возьмется.
— Можно-то можно, люди бы только нашлись, — ответил Василий Борисыч. — Самому крестьянству на промыслы сразу подняться
нельзя… Зачинать ново
дело русский человек не охотник, надо ему ко всякому
делу допрежь приглядеться.
— Меньше
нельзя. Чужие
дела в руках, зря их бросить
нельзя, — ответил Василий Борисыч.
— Ну, теперь
делу шабáш, ступай укладывайся, — сказал Патап Максимыч. — Да смотри у меня за Прасковьей-то в оба, больно-то баловаться ей не давай. Девка тихоня, спать бы ей только, да на то полагаться
нельзя — девичий разум, что храмина непокровенна, со всякой стороны ветру место найдется… Девка молодая, кровь-то играет — от греха, значит, на вершок, потому за ней и гляди… В лесах на богомолье пущай побывает, пущай и в Китеж съездит, только чтоб, опричь стариц, никого с ней не было, из моло́дцов то есть.
«Мы-де потому старой веры держимся, что это нашим торговым
делам полезно…» А другой и то молвит: «Давно бы-де оставил я эти глупости, да
нельзя, покаместь старики живы — дяди там какие али тетки.
— А то как же? — ответила знахарка. — Без креста, без молитвы ступить
нельзя!.. Когда травы сбираешь, корни копаешь — от Господа дары принимаешь… Он сам тут невидимо перед тобой стоит и ангелам велит помогать тебе… Велика тайна в том
деле, красавица!.. Тут не суетное и ложное — доброе, полезное творится, — Богу во славу, Божьему народу во здравие, от лютых скорбей во спасение.
— Дело-то, матушка, такое вышло, что поневоле должна я поблизости от пристани жить, — отозвалась Марья Гавриловна. — Сами знаете, что издали за хозяйством
нельзя наблюдать, каких хороших людей ни найми.
С помощью маклера Алексей Трифоныч живой рукой переписал «Соболя» на свое имя, но в купцы записаться тотчас было
нельзя. Надо было для того получить увольнение из удела, а в этом голова Михайло Васильевич не властен, придется
дело вести до Петербурга. Внес, впрочем, гильдию и стал крестьянином, торгующим по свидетельству первого рода… Не купец, а почти что то же.
— Пикнуть не смей, когда я говорю, — облив его гневным взором, сказала она. — От Параши вздумаешь вильнуть, все расскажу Патапу Максимычу… Себя не пожалею, а все расскажу… Места на свете не будет тебе… Со
дна моря он достанет обидчика и так отплатит, так отплатит, что даже сказать
нельзя…
— Матерям по ихнему
делу иначе
нельзя, — отозвался Самоквасов. — Ведь это ихний хлеб. Как же не зазывать покупателей?.. Все едино, что у нас в гостином дворе: «Что́ изволите покупать? Пожалуйте-с! У тех не берите, у тех товар гнилой, подмоченный, жизни рады не будете!.. У нас тафты, атласы, сукно, канифасы, из панталон чего не прикажете ли?»
—
Нельзя,
нельзя! — передразнила его Фленушка. — Бить-то тебя некому!.. Женись-ка вот на мне, так я тебе волосы-то повыдергаю да и глаза-то бесстыжие исцарапаю… Женись в самом
деле, Петинька!.. — шаловливо прибавила она нежным голосом. — Уж я ли б над тобой не потешилась?
—
Нельзя, матушка, — перебила Манефа. — Никак
нельзя плохую послать к Самоквасовым. Девиц у меня теперь хоть и много, да ихнее
дело гряды копать да воду носить. Таких
нельзя к Самоквасовым.
—
Нельзя, Патап Максимыч, — ответил Василий Борисыч. — Как же, не отдавши отчета,
дело я брошу?.. У меня не одна в руках эта порученность, деньги тоже дадены. Как же мне без отчета не сдать? Сами посудите!
— Так скоро
нельзя, — ответил Василий Борисыч. — У меня еще здесь по скитам кой-какие
дела не управлены; надо их покончить.
Письмо было из губернаторской канцелярии. Нужный и осторожный правитель ее через третьи сутки уведомлял щедрую Манефу, что для осмотра Оленевских обителей едет из Петербурга особый чиновник, в генеральском чине, с большими полномочиями, и что к такому человеку апостольских повелений применять
нельзя… В конце письма сказано, чтоб страшного гостя ждали на
днях.
—
Нельзя мне по разным
делам разбиваться, Марко Данилыч, — ответил Чапурин, — и без того у меня их немало, дай Бог и с теми управиться! Нет уж, зачем же мне лишнюю обузу брать на себя.
— Ох, искушение!.. — чуть слышно проговорил Василий Борисыч. И громко промолвил: — Когда разделаюсь, тогда и поминать не стану, а теперь
нельзя умолчать, потому что еще при том
деле стою.
— И ныне, как подумаю я о таких ваших обстоятельствах, — продолжал московский посланник, — согласен я с вами, матушка, что не время теперь вам думать об архиепископе. Пронесется гроза — другое
дело, а теперь точно
нельзя. За австрийской иерархией наблюдают строго, а если узнают, что вы соглашаетесь, пожалуй, еще хуже чего бы не вышло.
— И тебя не выдаст матушка, — молвила Фленушка. — Поначáлит, без того
нельзя, да тем и кончит
дело… А сарафан хоть сейчас получай. Вот он сготовлен.
— Где сегодня уехать! Как возможно! — ответил Феклист Митрич. — Хоша у нее по судам все подмазано, а секретарь Алексей Сергеич по ее желанью сделает все, чего она ни захочет, только в один
день совершить купчую все-таки
нельзя же… Завтра, не то и послезавтра здесь пробудут. Повидаться, что ли, желательно?.. Так она у Полуехта Семеныча пристает — вон наискосок-от домик стоит…