Перебравшись за Керженец, путникам надо было выбраться на Ялокшинский зимняк, которым ездят из Лысково в Баки, выгадывая тем верст пятьдесят против объездной проезжей дороги на Дорогучу. Но вот едут они два часа, три часа, давно бы надо быть на Ялокшинском зимняке, а его нет как нет. Едут, едут, на счастье, тепло стало, а то бы плохо пришлось. Не дается зимняк,
да и полно. А лошади притомились.
Неточные совпадения
—
Полно, батько, постыдись, — вступилась Аксинья Захаровна. — Про Фленушку ничего худого не слышно.
Да и стала бы разве матушка Манефа с недоброй славой ее в такой любви, в таком приближенье держать? Мало ль чего не мелют пустые языки! Всех речей не переслушаешь; а тебе, старому человеку, девицу обижать грех: у самого дочери растут.
— Справится ли она, Максимыч? — молвила Аксинья Захаровна. — Мастерица-то мастерица,
да прихварывает, силы у ней против прежнего вполовину нет. Как в последний раз гостила у нас, повозится-повозится у печи,
да и приляжет на лавочке. Скажешь: «
Полно, кумушка, не утруждайся», — не слушается. Насчет стряпни с ней сладить никак невозможно: только приехала,
и за стряпню,
и хоть самой неможется, стряпка к печи не смей подходить.
—
Да полно же тебе, безумная! — крикнула Настя
и побежала в баню.
—
Да отстань же, Настя!..
Полно!.. Ну, будет, будет, — говорила Фленушка, отстраняясь от ее ласк
и поцелуев. —
Да отстань же, говорят тебе… Ишь привязалась, совсем задушила!
—
Да полно тебе чепуху-то нести! — сказал Иван Григорьич. — Статочно ли дело, чтобы Груня за меня пошла?
Полно.
И без того тошно.
—
Да что ты…
Полно!.. Господь с тобой, Яким Прохорыч, — твердил Патап Максимыч, удерживая паломника за руку. — Ведь он богатый мельник, — шутливо продолжал Чапурин, — две мельницы у него есть на море, на окияне. Помол знатный: одна мелет вздор, другая чепуху… Ну
и пусть его мелют… Тебе-то что?
— Может,
и есть,
да не из той тучи, — сказала Фленушка. — Полно-ка, Марьюшка: удалой долго не думает, то ли, се ли будет, а коль вздумано, так отлынивать нечего. Помни, что смелому горох хлебать, а несмелому
и редьки не видать… А в шелковых сарафанах хорошо щеголять?.. А?.. Загуляем, Маруха?.. Отписывай в Саратов: приезжай, мол, скорей.
—
Да полно тебе!.. Сказано нельзя, так
и нельзя, — с досадой крикнула, топнув ногой, Аксинья Захаровна. — Приедет отец, просись у него, а мне
и не говори
и слов понапрасну не трать… Не пущу!
—
Да полно ж, матушка, — наклоняясь головой на плечо игуменьи, сквозь слезы молвила Фленушка, — что о том поминать?.. Осталась жива, сохранил Господь… ну
и слава Богу. Зачем грустить
да печалиться?.. Прошли беды, минули печали, Бога благодарить надо, а не горевать.
—
Полно, Патапушка, все одного кустика ветки, всех одним дождичком мочит, одним солнышком греет, — сказала Манефа. — Может,
и с ними льзя по-доброму
да по-хорошему сладиться. Я бы, кажись, в одной свитке осталась, со всех бы икон ризы сняла, только бы на старом месте дали век свой дожить… Другие матери тоже ничего бы не пожалели!.. Опять же
и благодетели нашлись бы, они б не оставили…
—
Полно ты,
полно!.. Эк, что выдумала!.. Придет же такое в голову!..
Да о чем же плакать-то?.. Что
и в самом деле?.. Ну как не стыдно?.. — уговаривал Алексей Марью Гавриловну, а она, крепко прижавшись к плечу его, так
и заливалась слезами.
—
Да полно ли вам? — брюзгливо молвила ему причудливая Фленушка. —
И в обители книжное пуще горькой редьки надоело, а вы с ним
и на гулянке. Пущай ее с Никанорой разводит узоры. Попросту давайте говорить. В кои-то веки на волю
да на простор вырвались, а вы
и тут с патериком!.. Бога-то побоялись бы!
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку,
да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
Неточные совпадения
«
И полно, Таня! В эти лета // Мы не слыхали про любовь; // А то бы согнала со света // Меня покойница свекровь». — // «
Да как же ты венчалась, няня?» — // «Так, видно, Бог велел. Мой Ваня // Моложе был меня, мой свет, // А было мне тринадцать лет. // Недели две ходила сваха // К моей родне,
и наконец // Благословил меня отец. // Я горько плакала со страха, // Мне с плачем косу расплели //
Да с пеньем в церковь повели.
— Я тут еще беды не вижу. // «
Да скука, вот беда, мой друг». // — Я модный свет ваш ненавижу; // Милее мне домашний круг, // Где я могу… — «Опять эклога! //
Да полно, милый, ради Бога. // Ну что ж? ты едешь: очень жаль. // Ах, слушай, Ленский;
да нельзя ль // Увидеть мне Филлиду эту, // Предмет
и мыслей,
и пера, //
И слез,
и рифм et cetera?.. // Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету». // — Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас // Они с охотой примут нас.
Вы, плугари, гречкосеи, овцепасы, баболюбы!
полно вам за плугом ходить,
да пачкать в земле свои желтые чеботы,
да подбираться к жинкам
и губить силу рыцарскую!
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. — Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «
Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание
да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве;
да лих, [
Да лих (устар.) —
да нет уж.] не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, — сказал он, — коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем
и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, — не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
Да это,
полно, та ли-с? // Татьяна Юрьевна!!! Известная, — притом // Чиновные
и должностные — // Все ей друзья
и все родные; // К Татьяне Юрьевне хоть раз бы съездить вам.