Неточные совпадения
— Не оставь ты меня, паскудного, отеческой своей милостью, батюшка ты мой, Патап Максимыч!.. Как Бог, так и ты —
дай теплый угол,
дай кусок хлеба!.. — так говорил
тот человек хриплым голосом.
Десятков пять, шесть, Бог
даст, заработаешь, к
тому ж и с харчей долой.
Возвращаясь в Поромово, не о
том думал Алексей, как обрадует отца с матерью, принеся нежданные деньги и сказав про обещанье Чапурина
дать взаймы рублев триста на разживу, не о
том мыслил, что завтра придется ему прощаться с домом родительским. Настя мерещилась. Одно он думал, одно передумывал, шагая крупными шагами по узенькой снежной дорожке: «Зародилась же на свете такая красота!»
Хотя Фленушка только о
том Насте и твердила, что приведет к ней Алексея, но речам ее Настя веры не
давала, думала, что шутит она… И вдруг перед ней, как из земли вырос, — стоит Алексей.
— Что ты, окстись! — возразила Никитишна. — Ведь у лося-то, чай, и копыто разделенное, и жвачку он отрыгает. Макария преподобного «житие» читал ли?
Дал бы разве Божий угодник лося народу ясти, когда бы святыми отцами не было
того заповедано… Да что же про своих-то ничего не скажешь? А я, дура, не спрошу. Ну, как кумушка поживает, Аксинья Захаровна?
И у
того и у другого работника Христа ради просил он гривенничек опохмелиться, но от Патапа Максимыча было строго-настрого заказано: ни под каким видом гроша ему не
давать.
Для них шляпу на особую стать за Волгой валяли, ни
дать ни взять, как
те низенькие, мягкие летние шляпы, что теперь у горожан в моду вошли.
Засиял в Вихореве осиротелый дом Заплатина. Достатки его удвоились от приданого, принесенного молодой женой. Как сказал, так и сделал Патап Максимыч:
дал за Груней тридцать тысяч целковых, опричь одежи и разных вещей. Да, опричь
того, выдал ей капитал, что после родителей ее остался: тысяч пять на серебро было.
— Не в кабаке, чай, будет, не перед стойкой, — отвечал Патап Максимыч. — Напиться не
дам. А
то, право, не ладно, как Снежковы после проведают, что в самое
то время, как они у нас пировали, родной дядя на запоре в подклете, ровно какой арестант, сидел. Так ли, кум, говорю? — прибавил Чапурин, обращаясь к Ивану Григорьичу.
Дочку Бог
дал. Завернула ее Платонида в шубейку, отдала кривой Фотинье, а
та мигом в соседнюю деревню Елфимову спроворила.
— Жирно, брат, съест! — возразил Патап Максимыч. — Нет, Яким Прохорыч, нечего нам про это дело и толковать. Не подходящее, совсем пустое дело!.. Как же это? Будь он хоть патриарх, твой Софрон, а деньги в складчину
давай, коли барышей хочешь… А
то — сам денег ни гроша, а в половине… На что это похоже?.. За что?
— А за
то, что он первый опознал про такое богатство, — отвечал Стуколов. — Вот, положим, у тебя теперь сто тысяч в руках, да разве получишь ты на них миллионы, коль я не укажу тебе места, не научу, как надо поступать? Положим, другой тебя и научит всем порядкам: как заявлять прииски, как закрепить их за собой… А где копать-то станешь?.. В каком месте прииск заявишь?.. За
то, чтобы знать, где золото лежит,
давай деньги епископу… Да и денег не надо — барыши пополам.
После Масленицы Патап Максимыч обещался съездить на Ветлугу вместе с паломником повидать мужиков, про которых
тот говорил, и, ежели дело окажется верным, написать со Стуколовым условие, отсчитать ему три тысячи ассигнациями, а затем, если дело в ход пойдет и окажутся барыши,
давать ему постепенно до пятидесяти тысяч серебром.
— Вот она, — сказал Стуколов, вынимая из дорожного кошеля круглую деревянную коробку с компасом. — Не видывал? То-то…
та матка корабли водит, без нее, что в море, что в пустыне аль в дремучем лесу, никак невозможно, потому она все стороны показывает и сбиться с пути не
дает. В Сибири в тайгу без матки не ходят, без нее беда, пропадешь.
Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им на Покров задатки, а расчет
дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж чужой человек к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в грех
того не поставит.
— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет?..
Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должон переделать аль недоделать… А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые
дать,
того никоим образом нельзя…
Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме [Суйм, или суем (однородно со словами сонм и сейм), — мирской сход, совещанье о делах.], чтоб прогулов во всю зиму не было.
— Один ли, вся ли артель, это для нас все едино, — ответил Захар. — Ты ведь с артелью рядишься, потому артельну плату и
давай… а не хочешь, вот
те Бог, а вот порог. Толковать нам недосужно — лесовать пора.
— Доподлинно сказать тебе не могу, потому что тамошних лесов хорошо не знаю, — сказал Артемий. — Всего раза два в
ту сторону ездил, и
то дальше Уреня не бывал. Доедешь, Бог
даст, поспрошай там у мужиков — скажут.
— Ах ты, любезненькой мой!.. Что же нам делать-то? — отвечал игумен. — Дело наше заглазное. Кто знает, много ль у них золота из пуда выходит?.. Как поверить?.. Что
дадут, и за
то спаси их Христос, Царь Небесный… А вот как бы нам с тобой да настоящие промысла завести, да дело-то бы делать не тайком, а с ведома начальства, куда бы много пользы получили… Может статься, не одну бы сотню пудов чистого золота каждый год получали…
— Надежный человек, — молвил Патап Максимыч. — А говорю это тебе, отче, к
тому, что если, Бог
даст, уверюсь в нашем деле, так я этого самого Алексея к тебе с известьем пришлю. Он про это дело знает, перед ним не таись. А как будет он у тебя в монастыре, покажи ты ему все свое хозяйство, поучи парня-то… И ему пригодится, и мне на пользу будет.
— То-то и есть. На ум ему не вспадало! Эх ты, сосновая голова, а еще игумен!.. Поглядеть на тебя с бороды, как есть Авраам, а на деле сосновый чурбан, — продолжал браниться паломник. — Знаешь ли ты, старый хрыч, что твоя болтовня, худо-худо, мне в триста серебром обошлась?.. Да эти деньги у меня, брат, не пропащие, ты мне их вынь да положь… Много ли
дал Патап на яйца?.. Подавай сюда…
В Улангере, до самой высылки из скитов посторонних лиц (
то есть не приписанных к скиту по ревизии), жили две дворянки, одна еще молоденькая, дочь прапорщика, другая старуха, которую местные старообрядцы таинственно величали «
дамою двора его императорского величества».
— Приехала, матушка, в
ту пятницу прибыла, — ответила казначея. — Расчет во всем подала как следует — сто восемьдесят привезла, за негасимую должны оставались. Да гостинцу вам, матушка, Силантьевы с нею прислали: шубку беличью, камлоту на ряску, ладану росного пять фунтов с походом, да масла бутыль, фунтов, должно быть, пятнадцать вытянет. Завтра обо всем подробно доложу, а теперь не пора ли вам и покою
дать? Устали, чай, с дороги-то?
А Игнатьевым в обитель отнюдь не
давайте для
того, что они за Егорку Трифонова Бога молят, он еще у Макарья при моих глазах деньги им
давал и судаками.
Письмо из Москвы пришло, писал Евграф Макарыч, что отец согласен
дать ему благословенье, но наперед хочет познакомиться с Гаврилой Маркелычем и с будущей невесткой. Так как наступала Макарьевская ярмарка, Евграф Макарыч просил Залетова приехать в Нижний с Марьей Гавриловной. Тут только сказали Маше про сватовство. Ответила она обычными словами о покорности родительской воле: за кого, дескать, прикажете, тятенька, за
того и пойду, а сама резвей забегала по саду, громче и веселей запела песни свои.
— Ишь ты! — усмехнулся отец. — Я его на Волгу за делом посылал, а он девок там разыскивал. Счастлив твой Бог, что поставку хорошо обладил, не
то бы я за твое малодушие спину-то нагрел бы. У меня думать не смей самому невесту искать… Каку
даст отец, таку и бери… Вот тебе и сказ… А жениться тебе в самом деле пора. Без бабы и по хозяйству все не ходко идет, да и в дому жи́лом не пахнет… По осени беспременно надо свадьбу сварганить, надоело без хозяйки в доме.
— Дурак, значит, хоть его сегодня в Новотроицком за чаем и хвалили, — молвил Макар Тихоныч. — Как же в кредит денег аль товару не брать? В долги
давать, пожалуй, не годится, а коль тебе деньги
дают да ты их не берешь, значит, ты безмозглая голова. Бери, да коль статья подойдет, сколь можно и утяни, тогда настоящее будет дело, потому купец
тот же стрелец, чужой оплошки должен ждать. На этом вся коммерция зиждется… Много ль за дочерью Залетов
дает?
Смущает хозяина всячески, а хозяин
тому и рад — торопит Стуколова, так у него загорелось — сейчас же вынь да положь, сейчас же
давай за дело приниматься.
Согнать со двора хотела его Аксинья Захаровна, нейдет: «Меня-де сам Патап Максимыч к себе жить пустил, я-де ему в Узенях нужен, а ты мне не указчица…» И денег уж Аксинья Захаровна
давала ему, уйди только из деревни вон, но и
тем не могла избавиться от собинки: пропьянствует на стороне дня три, четыре да по милым родным и стоскуется — опять к сестре на двор…
— Да, съели б меня волки, некому бы и гостинцев из городу вам привезти, — через несколько минут ласково молвил Патап Максимыч. — Девки!.. Тащите чемодан, что с медными гвоздями… Живей у меня… Не
то осерчаю и гостинцев не
дам.
Встал Патап Максимыч, к окну подошел. Ночь темная, небо черное, пó небу все звезды, звезды — счету им нет. Тихо мерцают, будто играют в бесконечной своей высоте. Задумчиво глядит Патап Максимыч
то в темную
даль,
то в звездное небо. Глубоко вздохнув, обратился к Аксинье Захаровне...
— На дороге сказали, — отвечал Алексей. — В Урене узнал… Едучи туда, кой-где по дороге расспрашивал я, как поближе проехать в Красноярский скит, так назад-то
теми деревнями ехать поопасился, чтоб не
дать подозренья. Окольным путем воротился — восемьдесят верст крюку
дал.
— Оченно уж вы строги, матушка, — сказал Василий Борисыч. — Ваши девицы демество даже разумеют, не
то что по другим местам… А вот, Бог
даст, доживем до праздника, так за троицкой службой услышите, каково они запоют.
Покучься в суде Алексею Семенычу; дело бы поскорее обделал,
дай ему четвертную да еще посули, а я крупчатки ему, опричь
того, мешка два пошлю, да икру мне хорошую из Хвалыни прислали, так и ей поделюсь, только бы по скорости дело обладил.
«Уж спасибо ж тебе, Алексеюшка! — думает сам про себя Трифон Лохматый, любуясь всходами на надельной полосе своей. — Разумом и досужеством сумел ты полюбиться богатому тысячнику и по скорости поставил на ноги хозяйство наше разоренное… Благослови тебя Господи благостным благословением!..
Дай тебе Господи от сынов своих вдвое видеть утешения супротив
того, сколь ты утешил меня на старости лет!»
— То-то. Не мели
того, что осталось на памяти, — молвил Патап Максимыч. — А родителю скажи: деньгами он мне ни копейки не должен… Что ни забрано, все тобой заслужено… Бог
даст, выпадет случай — сам повидаюсь,
то же скажу… На празднике-то гостивши, не сказал ли чего отцу с матерью?
— Да бери же, босопляс ты этакой!.. Бери, коли
дают, — топнув ногой, крикнул на него Патап Максимыч. — Ломаться, что ли, передо мной вздумал? Чваниться?.. Так я
те задам!.. Бери, нéпуть [Непутный человек, иногда бес.] этакой!..
— Когда бы прогнал, денег бы не
дал, долгов не скостил бы [Скостил — сложил с костей долой (на счетах),
то же, что похерил, уничтожил, сквитал.], — в сильном смущеньи отвечал отцу Алексей. — Сам видел, батюшка, какую сумму препоручил он мне.
Зачем так суетился, зачем хлопотал Алексей, зачем перебранивался с перевозчиками и
давал им лишнюю полтину, лишь бы скорей переехать, сам
того не ведал.
И жалованья достаточно и всего прочего, да не в этом главное дело, а вот в чем: прослужишь ты на этом месте год, и, если по твоему усердию и уменью в
том году довольно прибыли будет, опричь жалованья, тебе пай
дадут…
Не
дай Бог свинье рога, а мужику барство. Нелегко крестьянам начальство бритое, не в пример тяжелей — бородатое.
То больше обидно стало песоченскому обществу, что не наезжий писарь аль не чиновник какой над ними властвует, а свое отродье,
тот самый Карпушка, что недавно в Поромовой с поросятами в грязи валялся.
И про
то рассказала Фекле Абрамовне, что в овине приключилось по осени, и про
то молвила, что сулит Морковкин денег на токарню
дать и на все на прочее, сколько понадобится…
— Знаю, — грозно отвечал захребетник. — Да как же статься
тому? Старик-от согласья не
даст.
— Теперь, говорит, в приказе трехгодовых бланок нет… — продолжал с лукавой покорностью Алексей. — Об удостовереньи кучился Карпу Алексеичу, сам было думал в город съездить, чтоб пачпорт в казначействе выправить, — и
того не
дает. Раньше, говорит, трех месяцев не получишь.
И кляла же
тот обед Устинья Московка. Первое дело: свежей рыбки хотелось покушать ей, а главное, Василий Борисыч там сел, да там же и Прасковья Патаповна. Подметив на кладбище, как поглядывал на нее Василий Борисыч,
дала Устинья волю пылкому, ревнивому сердцу… Если б можно было, взяла бы да и съела девичьего подлипалу… Горячая девка была!..
— Про
то не думай, — внушительно сказал ему удельный голова. — Патап Максимыч лучше тебя знает, годишься ты в торговое дело али нет?.. Ему виднее… Он, брат, маху не
даст, каждого человека видит насквозь… И тебе бы, Василий Борисыч, ему не супротивничать, от счастья своего не отказываться.
— Много ж тебе с твоими келейницами ответов-то придется
давать тогда, — усмехнулся Патап Максимыч. — Ведь у вашей сестры, что ни слово,
то вранье либо сплетня какая.
— Благодарю покорно, — молвила игуменья, встав и низко поклонившись брату. — Дай-ка мне бумажку да перышко, запишу куда назначил. Не
то забуду. После болезни памятью что-то стала я хуже.
— Да как же ему в вашу-то пользу тянуть, когда самому за
то ответ придется
давать? — сказал Патап Максимыч. — Когда можно было — в просьбах мне не отказывал.
— Ну, теперь делу шабáш, ступай укладывайся, — сказал Патап Максимыч. — Да смотри у меня за Прасковьей-то в оба, больно-то баловаться ей не
давай. Девка тихоня, спать бы ей только, да на
то полагаться нельзя — девичий разум, что храмина непокровенна, со всякой стороны ветру место найдется… Девка молодая, кровь-то играет — от греха, значит, на вершок, потому за ней и гляди… В лесах на богомолье пущай побывает, пущай и в Китеж съездит, только чтоб, опричь стариц, никого с ней не было, из моло́дцов
то есть.