Неточные совпадения
— Так помни же мое слово и всем игуменьям
повести, — кипя гневом, сказал Патап Максимыч, — если Настасья уходом уйдет в какой-нибудь скит, — и твоей обители и всем вашим скитам конец… Слово мое крепко… А ты, Настасья, — прибавил он, понизив голос, — дурь из головы выкинь… Слышишь?.. Ишь какая невеста Христова проявилась!.. Чтоб я не слыхал таких
речей…
Везде про Настю
речи вели, потому что нестаточное, необычное вышло бы дело, если б меньшая сестра вперед старшей пошла под венец.
— Сначала
речь про кельи
поведи, не заметил бы, что мысли меняешь. Не то твоим словам веры не будет, — говорила Фленушка. — Скажи: если, мол, ты меня в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да «уходом» за него и уйду… Увидишь, какой тихонький после твоих
речей будет… Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит: не робей, смело говори да строго, свысока.
Опять про жениха
речь повел.
— Полно сказки-то сказывать, — отвечал Иван Григорьич. — Про какую царевну-королевну
речь ведешь? За морем, за океаном, что ль, такую сыскал?
Два дня и две ночи игумен Аркадий тайные
речи вел с ними, на третий всех молодых трудников призвал в келью к себе.
— А ты слушай да
речей не перебивай, — вступился Патап Максимыч, и безмолвная Аксинья Захаровна покорно устремила взор свой к Снежкову: «Говорите, мол, батюшка Данило Тихоныч, слушать
велит».
Пойдет человек с пустынником по чарусе, глядь, а уж это не пустынник, а седой старик с широким бледно-желтым лицом, и уж не тихо, не чинно
ведет добрую
речь, а хохочет во всю глотку сиплым хохотом…
Собирает он казачий круг, говорит казакам такую
речь: «Так и так, атаманы-молодцы, так и так, братцы-товарищи: пали до меня слухи, что за морем у персиянов много тысячей крещеного народу живет в полону в тяжелой работе, в великой нужде и горькой неволе; надо бы нам, братцы, не полениться, за море съездить потрудиться, их, сердечных, из той неволи выручить!» Есаулы-молодцы и все казаки в один голос гаркнули: «
Веди нас, батька, в бусурманское царство русский полон выручать!..» Стенька Разин рад тому радешенек, сам первым делом к колдуну.
Писем не привез, на
речах подал
весть, что Патап Максимыч, по желанью Марьи Гавриловны, снарядил было в путь обеих дочерей, но вдруг с Настасьей Патаповной что-то попритчилось, и теперь лежит она без памяти, не знают, в живых останется ли.
— Где ж вам приметить, сударыня? — ответила Манефа. — Во всем-то кураже вы его не видали… Поглядеть бы вам, как сцепится он когда с человеком сильней да именитей его… Чем бы голову держать уклонно, а
речь вести покорно, ровно коза кверху глядит… Станет фертом, ноги-то азом распялит!.. Что тут хорошего?..
В тот самый вечер, как мать Манефа сидела у Марьи Гавриловны и
вела грустные
речи о падении, грозящем скитам Керженским, Чернораменским, Василий Борисыч, помазав власы своя елеем, то есть, попросту говоря, деревянным маслом, надев легонький демикотоновый кафтанчик и расчесав реденькую бородку, петушком прилетел в келарню добродушной Виринеи.
Как-то к слову пришлось — жене Трифон наказал, будто мимоходом, шутки ради, с сыном
речь повести, зачем-де от потех сторонится, отчего с девками на прежнюю стать не заигрывает.
— Батюшка, на другое хочу я твоего благословенья просить, — после долгого молчанья робко
повел новую
речь Алексей. — Живучи у Патапа Максимыча, торговое дело вызнал я, слава Богу, до точности. Счеты ль
вести, другое ли что — не хуже другого могу…
И
речи ведут к нему не шутливые, говорят слова все покорные, потчуют Карпа Алексеича на девичьих су́прядках, ровно попа на поминах родительских.
А потом, как сойдутся на всполье хороводы водить, либо песни играть, иной бахвал захохочет, да еще зазорную
речь поведет.
Про скиты
речь поведет, про Белую Криницу, зачнет путем, сведет на смехово́е дело, пойдет балагурить насчет беглого священства да австрийского архиерейства, насчет келейного жития, уставов, поверий, скитских преданий…
Послушает, бывало, мать Манефа либо которая из келейниц, как
ведет он
речи с Патапом Максимычем, сердцем умиляется, нарадоваться не может…
Смолчал Василий Борисыч. Помолчал немного и старец Иосиф, затем такую
речь повел...
Надвинулись сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые люди говорят, что в лесах тогда деревья с места на место переходят и шумом ветвей меж собою беседы
ведут… Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника, поймешь язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры зверей и
речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» — дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
Смерть хотелось попасть в их беседу Василью Борисычу, но с ними идти было ему никак невозможно — московскому послу за трапезой почетным гостем сидеть, не с красотками беседовать, нужные
речи с игуменьями да старицами
вести.
Белый день идет к вечеру, честнóй пир идет навеселе. На приволье, в радости, гости прохлаждаются, за стаканами меж собой беседу
ведут… Больше всех говорит, каждым словом смешит подгулявший маленько Чапурин.
Речи любимые, разговоры забавные про житье-бытье скитское, про дела черниц молодых, белиц удалых, про ихних дружков-полюбовников. Задушевным смехом, веселым хохотом беседа каждый рассказ его покрывает.
Четверо за чаем сидело, когда в уютные горенки Марьи Гавриловны вступил совсем упавший духом Василий Борисыч. Кроме Патапа Максимыча, были тут Марко Данилыч, Михайло Васильич да кум Иван Григорьич. Вчерашнего похмелья на них и следов не осталось. Чинно, степенно сидели они, дельные
речи вели — о торговых делах толковали. Про волжские низовья, про астраханские рыбные промыслы шла у них
речь. Марко Данилыч был знатоком этого дела. Был он один из главных поволжских рыбных торговцев.
— Ну что, красны девицы? Чем время коротаете? — весело спрашивала Никитишна. — Чем забавляетесь, про какие дела речь-беседу
ведете?
Ровно осенняя ночь, нахмурила Марьюшка брови и мрачно на беседу взглянула. С недовольным видом брюзгливую
речь повела...
Видя, как почтительно, с каким уваженьем
ведет себя перед Марком Данилычем Самоквасов, замечая, что и родитель говорит с ним ласково и с такой любовью, что редко с кем он говаривал так, Дуня почаще стала заглядывать на Петра Степаныча, прислушиваясь к
речам его. Слышит — он говорит про наследство.
— А когда свои
речи вела, знала ли ты, что я недалеко? — спросил Самоквасов.
Неточные совпадения
Молчать! уж лучше слушайте, // К чему я
речь веду: // Тот Оболдуй, потешивший // Зверями государыню, // Был корень роду нашему, // А было то, как сказано, // С залишком двести лет.
Крестьяне
речь ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он против барина // На животе лежал, // В глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо к барину — // Хвать карандаш из рук! // — Постой, башка порожняя! // Шальных
вестей, бессовестных // Про нас не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?
В одно прекрасное утро нежданно-негаданно призвал Фердыщенко Козыря и
повел к нему такую
речь:
Чичиков, как уж мы видели, решился вовсе не церемониться и потому, взявши в руки чашку с чаем и вливши туда фруктовой,
повел такие
речи:
Перескажу простые
речи // Отца иль дяди-старика, // Детей условленные встречи // У старых лип, у ручейка; // Несчастной ревности мученья, // Разлуку, слезы примиренья, // Поссорю вновь, и наконец // Я
поведу их под венец… // Я вспомню
речи неги страстной, // Слова тоскующей любви, // Которые в минувши дни // У ног любовницы прекрасной // Мне приходили на язык, // От коих я теперь отвык.