Неточные совпадения
— Гости у нас вечор засиделись, — объясняла ему стряпка. — Ну,
выпили малость с отцом Макаром да с мельником. У них ведь компания до белого свету. Люты
пить… Пельмени заказали рыбные, — ну, и компанились. Мельник Ермилыч с радостей и ночевать у нас
остался.
— Где
был, там ничего не
осталось, — хрипло отвечает молодой человек и по пути вытягивает нагайкой Ахмета по спине.
Серафима
ела выскочку глазами, и только одна Агния
оставалась безучастной ко всему и внимательно рассматривала лысую голову мудреного гостя.
—
Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного
осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком
был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
Луковников
был православный, хотя и дружил по торговым делам со староверами. Этот случай его возмутил, и он откровенно высказал свое мнение, именно, что ничего Емельяну не
остается, как только принять православие.
Получив вольную (действие происходило в сороковых годах), Михей Зотыч
остался на заводах. Он арендовал у заводовладельца мельницу в верховьях Ключевой и зажил на ней совсем вольным человеком. Нужно
было снова нажить капитал, чтобы выступить на другом поприще. И этот последний шаг Михей Зотыч делал сейчас.
Нужно
было сделать решительный шаг в ту или другую сторону, а теперь
оставалось делать такой вид, что он все принял за глупую выходку и не придает ничему серьезного значения.
— Что же это
будет? — удивлялись недавние запольские богачи. — Что же нам-то
останется? Все немцы забирают.
Серафима даже заплакала от радости и бросилась к мужу на шею. Ее заветною мечтой
было переехать в Заполье, и эта мечта осуществилась. Она даже не спросила, почему они переезжают, как все здесь
останется, — только бы уехать из деревни. Городская жизнь рисовалась ей в самых радужных красках.
Харитона Артемьевича не
было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее не
осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания. Не для кого
было рядиться.
—
Оставайся на святки.
Будем веселиться напропалую.
У Штоффа
была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились в думу. Галактион опять начал испытывать смущение. С чего он-то едет в думу? Там все свои соберутся, а он для всех чужой.
Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это
было новое двухэтажное здание, еще не оштукатуренное. У подъезда стояло несколько хозяйских экипажей.
— Молодой человек, постарайся, — наставительно говорил Луковников покровительствовавший Галактиону, — а там видно
будет… Ежели в отца пойдешь, так без хлеба не
останешься.
К Ечкину старик понемногу привык, даже больше — он начал уважать в нем его удивительный ум и еще более удивительную энергию. Таким людям и на свете жить. Только в глубине души все-таки
оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак не мог совладеть.
Будь Ечкин кровный русак, совсем бы другое дело.
У Бубновых в доме
было попрежнему. Та же Прасковья Ивановна, тот же доктор, тот же умильный братец и тот же пивший мертвую хозяин. В последнее время Прасковья Ивановна как-то особенно ласково заглядывала на Галактиона и каждый раз упрашивала его
остаться или как-нибудь посидеть вечерком.
— Где
был, там ничего не
осталось.
— А угощенье, которым ворота запирают, дома
осталось. Ха-ха! Ловко я попа донял… Ну, нечего делать,
будем угощаться сами, благо я с собой захватил бутылочку.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие
остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой
будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно
было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я говорю?
— Что же, сам виноват, — вслух думал Галактион. — Так и должно
было быть… Серафиме ничего не
оставалось делать, как уйти.
— Молода ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я тебе муж
был? Так, одно зверство. Если бы тебе настоящего мужа… Ну, да что об этом говорить! Вот
останешься одна, так тогда устраивайся уж по-новому.
Окончания дела должен
был ждать в суде доктор. Когда дамы
остались одни, Харитина покачала головой и проговорила...
Оставался один Галактион, у которого ничего не
было.
— Видишь ли, в чем дело… да… Она после мужа
осталась без гроша. Имущество все описано. Чем она жить
будет? Самому мне говорить об этом как-то неудобно. Гордая она, а тут еще… Одним словом, женская глупость. Моя Серафима вздумала ревновать. Понимаешь?
Больше не
оставалось сомнения, что она тайком напивалась каждый вечер тою самою мадерой, которую нещадно
пило все Заполье.
Что
было делать Замараеву? Предупредить мужа, поговорить откровенно с самой, объяснить все Анфусе Гавриловне, — ни то, ни другое, ни третье не входило в его планы. С какой он стати
будет вмешиваться в чужие дела? Да и доказать это трудно, а он может
остаться в дураках.
План войны у Стабровского уже
был готов, как и вся кабацкая география.
Оставалось только пустить всю машину в ход.
Галактион молча усадил Харитину на извозчика и, кажется, готов
был промолчать всю дорогу. Чувство страха, охватившее ее у Стабровских, сменилось теперь мучительным желанием освободиться от его присутствия и
остаться одной, совершенно одной. Потом ей захотелось сказать ему что-нибудь неприятное.
Они
оставались на «вы» и
были более чужими людьми, чем в то время, когда доктор являлся в этот дом гостем.
Например, ему хотелось посидеть вечер у Стабровского, где всегда
есть кто-нибудь интересный, а он
оставался дома из страха, что это не понравится Прасковье Ивановне, хотя он сознавал в то же время, что ей решительно все равно и что он ей нужен столько же, как прошлогодний снег.
Положение доктора вообще получалось критическое. Все смотрели на него, как на зачумленного. На его имя получались анонимные письма с предупреждением, что купцы нанимают Лиодора Малыгина избить его до полусмерти. Только два самых влиятельных лица
оставались с ним в прежних отношениях — Стабровский и Луковников. Они
были выше всех этих дрязг и пересудов.
— Ну, ну, ладно… Притвори-ка дверь-то. Ладно… Так вот какое дело. Приходится везти мне эту стеариновую фабрику на своем горбу… Понимаешь? Деньжонки у меня
есть… ну, наскребу тысяч с сотню. Ежели их отдать — у самого ничего не
останется. Жаль… Тоже наживал… да. Я и хочу так сделать: переведу весь капитал на жену, а сам тоже
буду векселя давать, как Ечкин. Ты ведь знаешь законы, так как это самое дело, по-твоему?
Многого, что делается в доме, Галактион, конечно, не знал.
Оставшись без денег, Серафима начала закладывать и продавать разные золотые безделушки, потом столовое серебро, платье и даже белье. Уследить за ней
было очень трудно. Харитина нарочно покупала сама проклятую мадеру и ставила ее в буфет, но Серафима не прикасалась к ней.
Вахрушка пробежал село из конца в конец раз десять. Ноги уже плохо его слушались, но жажда
оставалась. Ведь другого раза не
будет, и Вахрушка пробивался к кабацкой стойке с отчаянною энергией умирающего от жажды. Закончилась эта проба тем, что старик, наконец, свалился мертвецки пьяным у прохоровского кабака.
Вахрушка
оставался в кабаке до тех пор, пока не разнеслось, что в темной при волости нашли трех опившихся. Да, теперь пора
было и домой отправляться. Главное, чтобы достигнуть своего законного места до возвращения Михея Зотыча. Впрочем, Вахрушка находился в самом храбром настроении, и его смущало немного только то, что для полной формы недоставало шапки.
Конечно, все это
было глупо, но уж таковы свойства всякой глупости, что от нее никуда не уйдешь. Доктор старался не думать о проклятом письме — и не мог. Оно его мучило, как смертельный грех. Притом иметь дело с открытым врагом совсем не то, что с тайным, да, кроме того, здесь выступали против него целою шайкой.
Оставалось выдерживать характер и ломать самую дурацкую комедию.
— Значит, все прахом?.. Нет, не может этого
быть… Тогда что же мне-то
останется?
Зимы
оставалось немного, и нужно
было поспевать.
— Не дам, ничего не дам, сынок… Жалеючи тебя, не дам. Ох, грехи от денег-то, и от своих и от чужих!
Будешь богатый, так и себя-то забудешь, Галактион. Видал я всяких человеков… ох, много видал! Пожалуй, и смотреть больше ничего не
осталось.
Часто, глядя из окна на улицу, Устенька приходила в ужас от одной мысли, что, не
будь Стабровского, она так и
осталась бы глупою купеческою дочерью, все интересы которой сосредоточиваются на нарядах и глупых провинциальных удовольствиях.
Надулась, к удивлению, Харитина и спряталась в каюте. Она живо представила себе самую обидную картину торжественного появления «Первинки» в Заполье, причем с Галактионом
будет не она, а Ечкин. Это ее возмущало до слез, и она решила про себя, что сама поедет в Заполье, а там
будь что
будет: семь бед — один ответ. Но до поры до времени она сдержалась и ничего не сказала Галактиону. Он-то думает, что она
останется в Городище, а она вдруг на «Первинке» вместе с ним приедет в Заполье. Ничего, пусть позлится.
Из «мест не столь отдаленных» Полуянов шел целый месяц, обносился, устал, изнемог и все-таки
был счастлив. Дорогой ему приходилось питаться чуть не подаянием. Хорошо, что Сибирь — золотое дно, и «странного» человека везде накормят жальливые сибирские бабы. Впрочем, Полуянов не
оставался без работы: писал по кабакам прошения, солдаткам письма и вообще представлял своею особой походную канцелярию.
— От старинки-то как
есть ничего не
осталось.
— Господи, что прежде-то
было, Илья Фирсыч? — повторял он, качая головой. — Разве это самое кто-нибудь может понять?.. Таких-то и людей больше не
осталось. Нынче какой народ пошел: троюродное наплевать — вот и вся музыка. Настоящего-то и нет. Страху никакого, а каждый норовит только себя выше протчих народов оказать. Даже невероятно смотреть.
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика не
было, а на мельнице
оставались только сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела идут плохо, и мельница быстро принимала тот захудалый вид, который говорит красноречивее всяких слов о внутреннем разрушении.
Проезжая мимо Суслона, Луковников завернул к старому благоприятелю попу Макару. Уже в больших годах
был поп Макар, а все
оставался такой же. Такой же худенький, и хоть бы один седой волос. Только с каждым годом старик делался все ниже, точно его гнула рука времени. Поп Макар ужасно обрадовался дорогому гостю и под руку повел его в горницы.
Все, знавшие Ечкина, смеялись в глаза и за глаза над его новой затеей, и для всех
оставалось загадкой, откуда он мог брать денег на свою контору. Кроме долгов, у него ничего не
было, а из векселей можно
было составить приличную библиотеку. Вообще Ечкин представлял собой какой-то непостижимый фокус. Его новая контора служила несколько дней темой для самых веселых разговоров в правлении Запольского банка, где собирались Стабровский, Мышников, Штофф и Драке.
Насколько сам Стабровский всем интересовался и всем увлекался, настолько Дидя
оставалась безучастной и равнодушной ко всему. Отец утешал себя тем, что все это результат ее болезненного состояния, и не хотел и не мог видеть действительности. Дидя
была представителем вырождавшейся семьи и не понимала отца. Она могла по целым месяцам ничего не делать, и ее интересы не выходили за черту собственного дома.
Так братья и не успели переговорить. Впрочем, взглянув на Симона, Галактион понял, что тут всякие разговоры излишни. Он опоздал. По дороге в комнату невесты он встретил скитского старца Анфима, — время проходило, минуя этого человека, и он
оставался таким же черным, как в то время, когда венчал Галактиона. За ним в скит
был послан нарочный гонец, и старик только что приехал.
Симон чуть не плакал. Он надеялся через женитьбу вырваться с мельницы, а тут выходило так, что нужно
было возвращаться туда же со старою «молодой». Получился один срам.
Оставалась последняя надежда на Замараева.
— Ну, теперь кончено! — ахнул Штофф. — Господи, всего-то
оставалось верст двенадцать!.. Батюшки, что же мы
будем делать?.. Посмотрите, господа, ведь это наша Московская улица горит!