Неточные совпадения
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он
не беспокоился, а вот что
будет с детишками? У него даже сердце защемило при мысли о
детях. Он больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын
был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто
не обращал на нее внимания.
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям
не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще
дети были… Ну, да что об этом говорить!..
Не стоит!
Тарасу Семенычу
было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он любит
детей, хоть и поляк. Сам Тарас Семеныч редко заглядывал в детскую, а какое белье у Устеньки — и совсем
не знал. Что нянька сделает, то и хорошо. Все дело чуть
не испортила сама Устенька, потому что под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к себе на колени и ласково принялся утешать.
— Конечно, конечно… Виноват, у вас является сам собой вопрос, для чего я хлопочу? Очень просто. Мне
не хочется, чтобы моя дочь росла в одиночестве. У
детей свой маленький мир, свои маленькие интересы, радости и огорчения. По возрасту наши девочки как раз подходят, потом они
будут дополнять одна другую, как представительницы племенных разновидностей.
Серафима приехала в Заполье с
детьми ночью. Она
была в каком-то особенном настроении. По крайней мере Галактион даже
не подозревал, что жена может принимать такой воинственный вид. Она
не выдержала и четверти часа и обрушилась на мужа целым градом упреков.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще
было в первый раз, что Галактион
не зашел проститься даже с
детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы
была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше
быть…
Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще
был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем
было и заходить.
Ну что же, разлюбил, бросил ее, а как же
детей не жаль, как
не стыдно
будет им-то в глаза смотреть?..
— Вот что, мамаша, кто старое помянет, тому глаз вон. Ничего больше
не будет. У Симы я сам выпрошу прощенье, только вы ее
не растравляйте.
Не ее, а
детей жалею. И вы меня простите. Так уж вышло.
— Ты меня
не любишь, Илья Фирсыч, — говорила Харитина, краснея и опуская глаза; она, кажется, никогда еще
не была такою красивой, как сейчас. — Все желают
детей, а ты
не хочешь.
—
Не в коня корм, — заметил наставительно писарь. — Конечно, у денег глаз нет, а все-таки, когда
есть, напримерно, свои
дети…
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как
ребенок, и со слезами на глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя в классной больше дома, чем в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще
не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
О муже она никогда
не спрашивала, к
детям была равнодушна и ни на что
не обращала внимания, до своего костюма включительно. Что ей подадут, то она и наденет.
— Вы никогда
не думали, славяночка, что все окружающее вас
есть замаскированная ложь? Да… Чтобы вот вы с Дидей сидели в такой комнате, пользовались тюремным надзором мисс Дудль, наконец моими медицинскими советами, завтраками, пользовались свежим бельем, — одним словом, всем комфортом и удобством так называемого культурного существования, — да, для всего этого нужно
было пустить по миру тысячи людей. Чтобы Дидя и вы вели настоящий образ жизни, нужно
было сделать тысячи
детей нищими.
Пароход мог отправиться только в конце апреля. Кстати, Харитина назвала его «Первинкой» и любовалась этим именем, как
ребенок, придумавший своей новой игрушке название. Отвал
был назначен ранним утром, когда на пристанях собственно публики
не было. Так хотел Галактион. Когда пароход уже отвалил и сделал поворот, чтобы идти вверх по реке, к пристани прискакал какой-то господин и отчаянно замахал руками. Это
был Ечкин.
— Пожалейте
детей… я… я
не буду никому больше мешать.
Галактион долго
не соглашался, хотя и
не знал, что делать с
детьми. Агния убедила его тем, что
дети будут жить у дедушки, а
не в чужом доме. Это доказательство хоть на что-нибудь походило, и он согласился. С Харченком он держал себя, как посторонний человек, и делал вид, что ничего
не знает об его обличительных корреспонденциях.
— И
будешь возить по чужим дворам, когда дома угарно. Небойсь стыдно перед
детьми свое зверство показывать… Вот так-то, Галактион Михеич! А ведь они, дети-то, и совсем большие вырастут. Вырасти-то вырастут, а к отцу путь-дорога заказана. Ах, нехорошо!.. Жену
не жалел, так хоть
детей бы пожалел. Я тебе по-стариковски говорю… И обидно мне на тебя и жаль. А как жалеть, когда сам человек себя
не жалеет?
Девушка раскраснелась и откровенно высказала все, что сама знала про Галактиона, кончая несчастным положением Харитины. Это
был целый обвинительный акт, и Галактион совсем смутился. Что другие говорили про него — это он знал давно, а тут говорит девушка, которую он знал
ребенком и которая
не должна
была даже понимать многого.
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно
не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать
детей, но сейчас он
не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто
было совестно. Идти на квартиру ему тоже
не хотелось. Он без цели шел из улицы в улицу, пока
не остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали огни. Галактион позвонил, но ему отворили
не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Устенька в отчаянии уходила в комнату мисс Дудль, чтоб отвести душу. Она только теперь в полную меру оценила эту простую, но твердую женщину, которая в каждый данный момент знала, как она должна поступить. Мисс Дудль совсем сжилась с семьей Стабровских и рассчитывала, что, в случае смерти старика, перейдет к Диде, у которой могли
быть свои
дети. Но получилось другое: деревянную англичанку без всякой причины возненавидел пан Казимир, а Дидя, по своей привычке, и
не думала ее защищать.
Он даже рассказал целую историю этого отравления, пока следователь
не догадался отправить его на испытание в больницу душевнобольных. Отец тоже
был ненормален и радовался, как
ребенок, что еще раз избавился от сына.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как
дитя какое-нибудь трехлетнее.
Не похоже,
не похоже, совершенно
не похоже на то, чтобы ей
было восемнадцать лет. Я
не знаю, когда ты
будешь благоразумнее, когда ты
будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты
будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб ни
детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку
не было!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то
дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти
не избыть!
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих
детей, убоялся бездны премудрости, просит от нея об увольнении». На что и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то де семинариста от всякого учения уволить: писано бо
есть,
не мечите бисера пред свиниями, да
не попрут его ногами».
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина и Цыфиркина). Вот и учители! Митрофанушка мой ни днем, ни ночью покою
не имеет. Свое
дитя хвалить дурно, а куда
не бессчастна
будет та, которую приведет Бог
быть его женою.