Неточные совпадения
Он
не мог теперь раскаиваться в том, что он, тридцати-четырехлетний, красивый, влюбчивый человек,
не был влюблен в жену, мать пяти живых и двух умерших
детей, бывшую только годом моложе его.
Она
была довольна, счастлива
детьми, я
не мешал ей ни в чем, предоставлял ей возиться с
детьми, с хозяйством, как она хотела.
— Я помню про
детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама
не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что
было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих
детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих
детей…
Дарья Александровна между тем, успокоив
ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это
было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов,
не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть
детям на гулянье? давать ли молоко?
не послать ли за другим поваром?
— Уж прикажите за братом послать, — сказала она, — всё он изготовит обед; а то, по вчерашнему, до шести часов
дети не евши.
Французский обычай — родителям решать судьбу
детей —
был не принят, осуждался.
И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, он
не могла верить этому, как
не могла бы верить тому, что в какое бы то ни
было время для пятилетних
детей самыми лучшими игрушками должны
быть заряженные пистолеты.
Все эти дни Долли
была одна с
детьми. Говорить о своем горе она
не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она
не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
Весь день этот Анна провела дома, то
есть у Облонских, и
не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с
детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Во время кадрили ничего значительного
не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних
детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
— Непременно считать. А вот ты
не считал, а Рябинин считал. У
детей Рябинина
будут средства к жизни и образованию, а у твоих, пожалуй,
не будет!
Старший брат
был тоже недоволен меньшим. Он
не разбирал, какая это
была любовь, большая или маленькая, страстная или
не страстная, порочная или непорочная (он сам, имея
детей, содержал танцовщицу и потому
был снисходителен на это); по он знал, что это любовь ненравящаяся тем, кому нужна нравиться, и потому
не одобрял поведения брата.
Как будто
ребенок чувствовал, что между этим человеком и его матерью
есть какое-то важное отношение, значения которого он понять
не может.
Ребенок этот с своим наивным взглядом на жизнь
был компас, который показывал им степень их отклонения от того, что они знали, но
не хотели знать.
— Кити,
не было ли у тебя чего-нибудь неприятного с Петровыми? — сказала княгиня, когда они остались одни. — Отчего она перестала присылать
детей и ходить к нам?
— Может
быть, всё это хорошо; но мне-то зачем заботиться об учреждении пунктов медицинских, которыми я никогда
не пользуюсь, и школ, куда я своих
детей не буду посылать, куда и крестьяне
не хотят посылать
детей, и я еще
не твердо верю, что нужно их посылать? — сказал он.
— Я только хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я
буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих
детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, — я
не понимаю и
не могу.
Как ни старался Степан Аркадьич
быть заботливым отцом и мужем, он никак
не мог помнить, что у него
есть жена и
дети.
Первое время деревенской жизни
было для Долли очень трудное. Она живала в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня
есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и
не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё
есть, всё дешево, всё можно достать, и
детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё совсем
не так, как она думала.
Кухарки людской
не было; из девяти коров оказались, по словам скотницы, одни тельные, другие первым теленком, третьи стары, четвертые тугосиси; ни масла, ни молока даже
детям не доставало.
Спокойною с шестью
детьми Дарья Александровна
не могла
быть.
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти радости. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим
детям; всё-таки она
не могла
не говорить себе, что у нее прелестные
дети, все шестеро, все в равных родах, но такие, какие редко бывают, — и
была счастлива ими и гордилась ими.
Но в семье она — и
не для того только, чтобы показывать пример, а от всей души — строго исполняла все церковные требования, и то, что
дети около года
не были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это теперь, летом.
Дети не только
были прекрасны собой в своих нарядных платьицах, но они
были милы тем, как хорошо они себя держали.
Хотя и хлопотливо
было смотреть за всеми
детьми и останавливать их шалости, хотя и трудно
было вспомнить и
не перепутать все эти чулочки, панталончики, башмачки с разных ног и развязывать, расстегивать и завязывать тесемочки и пуговки.
Когда уже половина
детей были одеты, к купальне подошли и робко остановились нарядные бабы, ходившие за сныткой и молочником. Матрена Филимоновна кликнула одну, чтобы дать ей высушить уроненную в воду простыню и рубашку, и Дарья Александровна разговорилась с бабами. Бабы, сначала смеявшиеся в руку и
не понимавшие вопроса, скоро осмелились и разговорились, тотчас же подкупив Дарью Александровну искренним любованьем
детьми, которое они выказывали.
Какие бы ни
были недостатки в Левине, притворства
не было в нем и признака, и потому
дети высказали ему дружелюбие такое же, какое они нашли на лице матери.
— Я
не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы вы знали, как вы больно мне делаете! Всё равно, как у вас бы умер
ребенок, а вам бы говорили: а вот он
был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер…
Как будто мрак надвинулся на ее жизнь: она поняла, что те ее
дети, которыми она так гордилась,
были не только самые обыкновенные, но даже нехорошие, дурно воспитанные
дети, с грубыми, зверскими наклонностями, злые
дети.
Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что это ничего дурного
не доказывает, что все
дети дерутся; но, говоря это, в душе своей Левин думал: «нет, я
не буду ломаться и говорить по-французски со своими
детьми, но у меня
будут не такие
дети; надо только
не портить,
не уродовать
детей, и они
будут прелестны. Да, у меня
будут не такие
дети».
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно
было на жену за то, что она
не заботилась об этом прелестном
ребенке, и в этом расположении досады на нее
не хотелось итти к ней,
не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению,
не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого
не хотел слышать.
Он считал, что для Анны
было бы лучше прервать сношения с Вронским, но, если они все находят, что это невозможно, он готов
был даже вновь допустить эти сношения, только бы
не срамить
детей,
не лишаться их и
не изменить своего положения.
Она теперь с радостью мечтала о приезде Долли с
детьми, в особенности потому, что она для
детей будет заказывать любимое каждым пирожное, а Долли оценит всё ее новое устройство. Она сама
не знала, зачем и для чего, но домашнее хозяйство неудержимо влекло ее к себе. Она, инстинктивно чувствуя приближение весны и зная, что
будут и ненастные дни, вила, как умела, свое гнездо и торопилась в одно время и вить его и учиться, как это делать.
Левин в душе осуждал это и
не понимал еще, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен
был наступить для нее, когда она
будет в одно и то же время женой мужа, хозяйкой дома,
будет носить, кормить и воспитывать
детей.
Он
не мог теперь никак примирить свое недавнее прощение, свое умиление, свою любовь к больной жене и чужому
ребенку с тем, что теперь
было, то
есть с тем, что, как бы в награду зa всё это, он теперь очутился один, опозоренный, осмеянный, никому
не нужный и всеми презираемый.
—
Не могу сказать, чтоб я
был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников
не доволен им. (Ситников
был педагог, которому
было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам,
есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого
ребенка, — начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
— Да, но сердце? Я вижу в нем сердце отца, и с таким сердцем
ребенок не может
быть дурен, — сказала графиня Лидия Ивановна с восторгом.
Воспоминание о вас для вашего сына может повести к вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать,
не вложив в душу
ребенка духа осуждения к тому, что должно
быть для него святыней, и потому прошу понять отказ вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
Ему
было девять лет, он
был ребенок; но душу свою он знал, она
была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого
не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он
не хотел учиться, а душа его
была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а
не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать
ребенка, а я стану покоряться им! Ни за что! Она хуже меня. Я
не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит людей,
будет обманывать, но во что бы ни стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного
ребенка.
И всё это сделала Анна, и взяла ее на руки, и заставила ее попрыгать, и поцеловала ее свежую щечку и оголенные локотки; но при виде этого
ребенка ей еще яснее
было, что то чувство, которое она испытывала к нему,
было даже
не любовь в сравнении с тем, что она чувствовала к Сереже.
На первого
ребенка, хотя и от нелюбимого человека,
были положены все силы любви,
не получавшие удовлетворения; девочка
была рождена в самых тяжелых условиях, и на нее
не было положено и сотой доли тех забот, которые
были положены на первого.
В Левинском, давно пустынном доме теперь
было так много народа, что почти все комнаты
были заняты, и почти каждый день старой княгине приходилось, садясь зa стол, пересчитывать всех и отсаживать тринадцатого внука или внучку за особенный столик. И для Кити, старательно занимавшейся хозяйством,
было не мало хлопот о приобретении кур, индюшек, уток, которых при летних аппетитах гостей и
детей выходило очень много.
— Я сделаю, — сказала Долли и, встав, осторожно стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающим кровяным сиропом, пенками. «Как они
будут это лизать с чаем!» думала она о своих
детях, вспоминая, как она сама,
бывши ребенком, удивлялась, что большие
не едят самого лучшего — пенок.
— Это
было, когда я
был ребенком; я знаю это по преданиям. Я помню его тогда. Он
был удивительно мил. Но с тех пор я наблюдаю его с женщинами: он любезен, некоторые ему нравятся, но чувствуешь, что они для него просто люди, а
не женщины.
Третье: она
была религиозна и
не как
ребенок безотчетно религиозна и добра, какою
была, например, Кити; но жизнь ее
была основана на религиозных убеждениях.
После
детей вышли из лесу и Сергей Иванович с Варенькой. Кити
не нужно
было спрашивать Вареньку; она по спокойным и несколько пристыженным выражениям обоих лиц поняла, что планы ее
не сбылись.
Левину досадно
было и на Степана Аркадьича за то, что по его беспечности
не он, а мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором она ничего
не понимала, и на учителей за то, что они так дурно учат
детей; но свояченице он обещался вести учение, как она этого хотела.
Левин
не сел в коляску, а пошел сзади. Ему
было немного досадно на то, что
не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и
детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.
Ну, да если предположим самое счастливое:
дети не будут больше умирать, и я кое-как воспитаю их.