Неточные совпадения
— А мельник у
вас плут:
на руку нечист.
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы,
вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем
на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли было дурище наваливаться
на такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
— Вот што, милая, — обратился гость к стряпке, — принеси-ка ты мне ломтик ржаного хлебца черствого да соли крупной, штобы с хрустом… У
вас, Анфуса Гавриловна, соль
на дворянскую руку: мелкая, а я привык по-крестьянски солить.
— Уж
вы не обессудьте
на нашем невежестве, — умоляюще проговорила Анфуса Гавриловна, поднимаясь.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы
на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с
вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от
вас. Для кого я хлопочу-то, галманы
вы этакие? Вот
на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе
на шею надеваю, а
вы…
— Богоданный тятенька,
вы бы
на террасе посидели… Оно
на свежем воздухе приятнее.
— Ох, Татьянушка, болит у меня сердце за всех
вас! Вот как болит! Хотела выписать Анну из Суслона, да отец сразу поднялся
на дыбы: слышать не хочет.
—
Вы доброю волею за меня идете, Серафима Харитоновна? Пожалуйста, не обижайтесь
на меня: может быть, у
вас был кто-нибудь другой
на примете?
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать…
Вы посмотрите
на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует
на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский немец… да!
— Здравствуйте, Михей Зотыч, — здоровался хозяин. — Будет
вам шутки-то шутить над нами… И то осрамили тогда
на всю округу. Садитесь, гостем будете.
—
Вы на нее не обращайте внимания, Анна Харитоновна, — спокойно заметил Галактион и строго посмотрел
на жену.
— А
вы того не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь
на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут
на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить
вам некоторые подряды, а потом…
Вы знаете, что дом Харитона Артемьича
на жену, — ну, она передаст его
вам: вот ценз.
Вы на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме того, у
вас уже сейчас в коммерческом мире есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход.
Вас знают и в Заполье и в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
— Вторую мельницу строить не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с
вас и одной. Да и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете не зерно молоть, а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок весь
на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
— Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил
на всякий случай. Ведь
вы знаете Луковникова? О, это большая сила!.. Он знает
вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда
на все четыре ноги встанет.
— А
вы забыли, как я
на вашей свадьбе была? Как же, мы тогда еще с Харитиной русскую отплясывали. Какие мы тогда глупые были: ничего-то, ничего не понимали. Совсем девчонки.
— Что же,
вы правы, — равнодушно согласился доктор, позабыв о Галактионе. — И мы тоже… да. Ну, что лечить, например, вашего супруга, который представляет собой пустую бочку из-под мадеры? А
вы приглашаете, и я еду, прописываю разную дрянь и не имею права отказаться. Тоже комедия
на законном основании.
— Доктор очень милый человек, но он сегодня немного того… понимаете? Ну, просто пьян!
Вы на него не обижайтесь.
— Это ваше счастие… да… Вот
вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все
на одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
—
Вы это правильно, а только суди
на волка, суди и по волку, — так пословица говорится, доктор. Видали мы и настоящих господ, и господ иностранцев, какие они узоры-то выводят? Еще нас поучат.
— Да, бывает… Все бывает. Слопаете все отечество, а благодарных потомков пустите по миру… И
на это есть закон, и, может быть, самый страшный: борьба за существование. Оберете
вы все Зауралье, ваше степенство.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя
на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если
вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а только не хотите.
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета, то есть в настоящем его виде. Вот у
вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин все: из него будут добывать все смазочные масла; остатки пойдут
на топливо. Одним словом, громаднейшее дело. И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
— А как
вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески
на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию
на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет
вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
— Вот что, Борис Яковлич, со мной
вы напрасно хорошие слова только теряете, а идите-ка
вы лучше к Евграфу Огибенину. Он у нас модник и, наверное, польстится
на новое.
— Хорошо, хорошо. Все
вы на одну стать, — грубо ответил Галактион. — И цена
вам всем одна. Только бы вырваться мне от
вас.
— А, вот
вы где, милые зятюшки! — гаркнул он, кидаясь
на Штоффа с кулаками.
— Вам-то какая забота припала? — накидывалась Анфуса Гавриловна
на непрошенных заступниц. — Лучше бы за собой-то смотрели… Только и знаете, что хвостами вертите. Вот я сдеру шляпки-то, да как примусь обихаживать.
— А помните, как
на мельнице она
вас целовала?
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил
на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас
вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж
на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— Ах, какой ты! Со богатых-то
вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы
на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я говорю?
— Станет она думать обо мне, братец!
На всякий случай скажите поклончик, что, мол, есть такой несчастный молодой человек, который жисть свою готов за
вас отдать. Так и скажите, братец.
— Уж какая судьба выпадет. Вот
вы гонялись за Харитиной, а попали
на меня. Значит, была одна судьба, а сейчас
вам выходит другая: от ворот поворот.
— Что же, я и уйду, — согласился Харитон Артемьич. — Тошно мне глядеть-то
на всех
вас. Разорвал бы, кажется, всех. Наградил господь. Что я тебе по-настоящему-то должен сказать, Галактион? Какие-такие слова я должон выговаривать? Да я…
— Мне почему-то кажется, что мы будем большими друзьями, — проговорил однажды Стабровский, пытливо глядя
на Галактиона. — Одним словом,
вы будете нашим вполне.
— И буду, всегда буду. Ведь человек, который обличает других, уже тем самым как бы выгораживает себя и садится
на отдельную полочку. Я
вас обличаю и сам же служу
вам. Это напоминает собаку, которая гоняется за собственным хвостом.
—
Вы уж как там знаете, а я не могу, — упрямо повторял Полуянов
на все увещания следователя. — Судите меня одного, а другие сами про себя знают… да. Моя песенка спета, зачем же лишний грех
на душу брать? Относительно себя ничего не утаю.
— Как же
вы могли позволить, батюшка, чтобы Полуянов привез покойницу к
вам на погреб? — допрашивал защищающий Полуянова адвокат. — Ведь в своем селе
вы большая сила, первый человек.
— А
вы не сердитесь
на нашу деревенскую простоту, Харитина Харитоновна, потому как у нас все по душам… А я-то так кругом обязан Ильей Фирсычем, по гроб жизни. Да и так люди не чужие… Ежели, напримерно,
вам насчет денежных средств, так с нашим удовольствием. Конешно, расписочку там
на всякий случай выдадите, — это так, для порядку, а только несумлевайтесь. Весь перед
вами, в там роде, как свеча горю.
— Это, конечно-с. А когда прикажете доставить
вам деньги? Впрочем, я и сейчас могу-с, а
вы только
на бумажке-с черкните.
Они оставались
на «
вы» и были более чужими людьми, чем в то время, когда доктор являлся в этот дом гостем.
— Пришел посмотреть
на твою фабрику, — грубо объяснял он. — Любопытно, как
вы тут публику обманываете… Признаться оказать, я всегда считал тебя дураком, а вышло так, что ты и нас поучишь… да. По нынешним-то временам не вдруг разберешь, кто дурак, кто умный.
— Даже весьма просто:
вы переводите весь капитал
на маменьку, а она
вам пишет духовную — так и так, отказываю все по своей смерти мужу в вечное и потомственное владение и собственность нерушимо. Дом-то ведь
на маменьку, — ну, так заодно и капитал пойдет.
— Какая же тут ошибка? Жена ваша и капитал, значит, ваш, то есть тот, который
вы положите
на ее имя. Я могу
вам и духовную составить… В лучшем виде все устроим. А там векселей выдавайте, сколько хотите. Это уж известная музыка, тятенька.
— Н-но-о? Ведь в кои-то веки довелось испить дешевки. Михей-то Зотыч, тятенька, значит, в Шабрах строится, Симон
на новой мельнице, а мы, значит, с Емельяном в Прорыве руководствуем… Вот я и вырвался. Ах, братец ты мой, Галактион Михеич, и что
вы только придумали! Уж можно сказать, што уважили вполне.
— Ах, братцы мои… родимые
вы мои! — кричал Вахрушка, врезываясь в двигавшуюся толпу. — Привел господь
на старости лет… ах, братцы!
— Так, так, сынок… Это точно, неволи нет. А я-то вот по уезду шатаюсь, так все вижу: которые были запасы, все
на базар свезены. Все теперь
на деньги пошло, а деньги пошли в кабак, да
на самовары, да
на ситцы, да
на трень-брень… Какая тут неволя? Бога за
вас благодарят мужички… Прежде-то все свое домашнее было, а теперь все с рынка везут. Главное, хлебушко всем мешает… Ох, горе душам нашим!
— Крупчатка пшеничку мелет, — это особь статья, — а
вы травите дар божий
на проклятое винище…
— Так, так… Сказывают, что запольские-то купцы сильно начали закладываться в банке. Прежде-то этого было не слыхать… Нынче у тебя десять тысяч, а ты затеваешь дело
на пятьдесят. И сам прогоришь, да
на пути и других утопишь. Почем у
вас берут-то
на заклад?
— Так, так… Ну, а что бы
вы дали, например, за мельницу
на Прорыве? Это я к примеру говорю.