Неточные совпадения
Я ехал
на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для
вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастию для меня, остался цел.
—
Вы, верно, недавно
на Кавказе?
— Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты!
Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с
вас возьмут
на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!
Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж
вы думаете?
на другую же ночь притащил его за рога.
«Я говорил
вам, — воскликнул он, — что нынче будет погода; надо торопиться, а то, пожалуй, она застанет нас
на Крестовой.
— Помилуйте, — говорил я, — ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли; ну, долго ли
вам на него наткнуться? Эти горцы народ мстительный:
вы думаете, что он не догадывается, что
вы частию помогли Азамату? А я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу. Я знаю, что год тому назад она ему больно нравилась — он мне сам говорил, — и если б надеялся собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался…
В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал
на почтовых, а он, по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились, и, если хотите, я расскажу: это целая история… Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек, достойный уважения?.. Если
вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.
Впрочем, это мои собственные замечания, основанные
на моих же наблюдениях, и я вовсе не хочу
вас заставить веровать в них слепо.
Все эти замечания пришли мне
на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть,
на другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление; но так как
вы о нем не услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
— А… ты?.. а
вы? — пробормотал со слезами
на глазах старик… — сколько лет… сколько дней… да куда это?..
«Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я, взяв его за ухо, — говори, куда ты ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха
на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще
на убогого! за что
вы его? что он
вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.
Он не отвечает
на ваши возражения, он
вас не слушает.
Приезд его
на Кавказ — также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «Нет,
вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для
вас! Поймете ли
вы меня?..» — и так далее.
—
Вам хочется знать какие-нибудь подробности насчет кого-нибудь из приехавших
на воды, и я уж догадываюсь, о ком
вы это заботитесь, потому что об
вас там уже спрашивали.
— Напротив; был один адъютант, один натянутый гвардеец и какая-то дама из новоприезжих, родственница княгини по мужу, очень хорошенькая, но очень, кажется, больная… Не встретили ль
вы ее у колодца? — она среднего роста, блондинка, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а
на правой щеке черная родинка: ее лицо меня поразило своей выразительностию.
— Что он
вам рассказывал? — спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости, — верно, очень занимательную историю — свои подвиги в сражениях?.. — Она сказала это довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть меня. «А-га! — подумал я, —
вы не
на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!»
— Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «Кто этот господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с
вами, тогда…» Она покраснела и не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. «
Вам не нужно сказывать дня, — отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! я тебя не поздравляю; ты у нее
на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..
— Я знала, что
вы здесь, — сказала она. Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса; она посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами: в них выражалась недоверчивость и что-то похожее
на упрек.
— И
вы целую жизнь хотите остаться
на Кавказе? — говорила княжна.
— Что для меня Россия? — отвечал ее кавалер, — страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть
на меня с презрением, тогда как здесь — здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с
вами…
— Пермете… [Позвольте… (от фр. permettre)] ну, да что тут!.. просто ангажирую
вас на мазурку…
— Что же, — сказал пьяный господин, мигнув драгунскому капитану, который ободрял его знаками, — разве
вам не угодно?.. Я таки опять имею честь
вас ангажировать pour mazure… [
на мазурку… (фр.)]
Вы, может, думаете, что я пьян? Это ничего!.. Гораздо свободнее, могу
вас уверить…
— Я не знаю, как случилось, что мы до сих пор с
вами незнакомы, — прибавила она, — но признайтесь,
вы этому одни виною:
вы дичитесь всех так, что ни
на что не похоже. Я надеюсь, что воздух моей гостиной разгонит ваш сплин… Не правда ли?
—
Вы странный человек! — сказала она потом, подняв
на меня свои бархатные глаза и принужденно засмеявшись.
— Конечно! А
вам смешно? Я б желала, чтоб
вы были
на его месте…
— Нет, отгадайте, — о
вы, отгадывающий все
на свете!
— Оттого, что солдатская шинель к
вам очень идет, и признайтесь, что армейский пехотный мундир, сшитый здесь,
на водах, не придаст
вам ничего интересного… Видите ли,
вы до сих пор были исключением, а теперь подойдете под общее правило.
— Толкуйте, толкуйте, доктор!
вы мне не помешаете радоваться. Он не знает, — прибавил Грушницкий мне
на ухо, — сколько надежд придали мне эти эполеты… О эполеты, эполеты! ваши звездочки, путеводительные звездочки… Нет! я теперь совершенно счастлив.
—
Вы опасный человек! — сказала она мне, — я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем
вам на язычок… Я
вас прошу не шутя: когда
вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше нож и зарежьте меня, — я думаю, это
вам не будет очень трудно.
— Это секрет…
на бале
вы сами догадаетесь.
—
Вы также переменились, — отвечала она, бросив
на него быстрый взгляд, в котором он не умел разобрать тайной насмешки.
—
Вы на меня сердитесь?..
— Правда ли, — спросил он, — что
вы женитесь
на княжне Лиговской?
Мы были уж
на средине, в самой быстрине, когда она вдруг
на седле покачнулась. «Мне дурно!» — проговорила она слабым голосом… Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию. «Смотрите наверх, — шепнул я ей, — это ничего, только не бойтесь; я с
вами».
— А вот слушайте: Грушницкий
на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина
на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет
на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я
вам отвечаю, что Печорин струсит, —
на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
—
Вы больны? — сказала она, пристально посмотрев
на меня.
— Прошу
вас, — продолжал я тем же тоном, — прошу
вас сейчас же отказаться от ваших слов;
вы очень хорошо знаете, что это выдумка. Я не думаю, чтоб равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение. Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение,
вы теряете право
на имя благородного человека и рискуете жизнью.
— Я буду иметь честь прислать к
вам нониче моего секунданта, — прибавил я, раскланявшись очень вежливо и показывая вид, будто не обращаю внимания
на его бешенство.
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами
на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом! Слава Богу, у меня нет дочерей! Но
вас наградит та, для которой
вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе: знаю, что в эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
А! господин Грушницкий! ваша мистификация
вам не удастся… мы поменяемся ролями: теперь мне придется отыскивать
на вашем бледном лице признаки тайного страха.
— Разве
вы сто раз не провожали людей
на тот свет с величайшим равнодушием?
Вообразите, что у меня желчная горячка; я могу выздороветь, могу и умереть; то и другое в порядке вещей; старайтесь смотреть
на меня, как
на пациента, одержимого болезнью,
вам еще неизвестной, — и тогда ваше любопытство возбудится до высшей степени;
вы можете надо мною сделать теперь несколько важных физиологических наблюдений…
— Неужели нет
на свете женщины, которой
вы хотели бы оставить что-нибудь
на память?..
Посмотрите, доктор: видите ли
вы,
на скале направо чернеются три фигуры?
Каждый из нас станет
на самом краю площадки; таким образом, даже легкая рана будет смертельна: это должно быть согласно с вашим желанием, потому что
вы сами назначили шесть шагов.
— Я
вам удивляюсь, — сказал доктор, пожав мне крепко руку. — Дайте пощупать пульс!.. Ого! лихорадочный!.. но
на лице ничего не заметно… только глаза у
вас блестят ярче обыкновенного.
— Ни за что
на свете, доктор! — отвечал я, удерживая его за руку, —
вы все испортите;
вы мне дали слово не мешать… Какое
вам дело? Может быть, я хочу быть убит…
— Хорошо! — сказал я капитану, — если так, то мы будем с
вами стреляться
на тех же условиях…
— Стреляйте! — отвечал он, — я себя презираю, а
вас ненавижу. Если
вы меня не убьете, я
вас зарежу ночью из-за угла. Нам
на земле вдвоем нет места…
Видите, я не должна бы была
вам всего этого говорить, но я полагаюсь
на ваше сердце,
на вашу честь; вспомните, у меня одна дочь… одна…