Неточные совпадения
—
Как есть каторжный:
ни днем,
ни ночью покоя не знаю.
— Наградил господь… Ох, наградил! — как-то застонал Харитон Артемьич, запахивая халат. —
Как их
ни считай, все три девки выходят… Давай поменяемся: у тебя три сына, а у меня три дочери, — ухо на ухо сменяем, да Лиодорку прикину впридачу.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват.
Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват,
как кривое полено: не уложишь
ни в
какую поленницу».
— Ну-ка,
как он теперь откажется, ежели хозяйка угощать будет? — заметил хозяин, глупо хихикнув. — Фуса, ну и гость:
ни единой капли…
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому
как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось:
ни взад
ни вперед.
Жених держал себя с большим достоинством и знал все порядки по свадебному делу. Он приезжал каждый день и проводил с невестой
как раз столько времени, сколько нужно —
ни больше,
ни меньше. И остальных девушек не забывал: для каждой у него было свое словечко. Все невестины подруги полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали по углам...
Старик Луковников,
как самый почетный гость, сидел рядом с Михеем Зотычем, казавшимся каким-то грязным пятном среди окружавшей его роскоши, — он
ни за что не согласился переменить свою изгребную синюю рубаху и дорожную сермяжку.
Стояла осень, и рабочих на месте нельзя было достать
ни за
какие деньги, пока не кончится уборка хлеба.
— А почему земля все? Потому, что она дает хлеб насущный… Поднялся хлебец в цене на пятачок — красный товар у купцов встал, еще на пятачок — бакалея разная остановилась, а еще на пятачок — и все остальное село. Никому не нужно
ни твоей фабрики,
ни твоего завода,
ни твоей машины… Все от хлебца-батюшки. Урожай — девки,
как блохи, замуж поскакали, неурожай — посиживай у окошечка да поглядывай на голодных женихов. Так я говорю, дурашка?
— Богу вы все ответите за свои выдумки! — грозил Михей Зотыч. — Да и
какой у вас бог?
Ни бога,
ни черта… Про совесть-то слыхал, Карл Карлыч?
Старшему сыну Серафимы было уже четыре года, его звали Сережей. За ним следовали еще две девочки-погодки, то есть родившиеся через год одна после другой. Старшую звали Милочкой, младшую Катей.
Как Серафима
ни любила мужа, но трехлетняя, почти без перерыва, беременность возмутила и ее.
— Ничего ты от меня, миленький, не получишь…
Ни одного грошика,
как есть. Вот, что на себе имеешь, то и твое.
Больше отец и сын не проговорили
ни одного слова. Для обоих было все ясно,
как день. Галактион, впрочем, этого ожидал и вперед приготовился ко всему. Он настолько владел собой, что просмотрел с отцом все книги, отсчитался по разным статьям и дал несколько советов относительно мельницы.
— Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил на всякий случай. Ведь вы знаете Луковникова? О, это большая сила!.. Он знает вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить,
как кошка: откуда ее
ни бросьте, она всегда на все четыре ноги встанет.
Никто не подозревал,
ни посторонние,
ни свои,
как мучился этот магнат, оставаясь вот так один.
Результат этой сцены был один: во что бы то
ни стало выбраться
как можно скорее из тестева дома.
Как старика
ни уламывали, из этого ничего не вышло.
Как это
ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что
ни папы,
ни мамы не скажут.
Легкомыслие Харитины,
как к нему Галактион
ни привык, все-таки изумило его. Она или ребенок, или безвозвратно погибшая женщина. Его начинало коробить.
Мысль о Галактионе опять начала посещать Харитину,
как она
ни старалась ее отогнать.
Харитине доставляла какое-то жгучее наслаждение именно эта двойственность: она льнула к мужу и среди самых трогательных сцен думала о Галактионе. Она не могла бы сказать, любит его или нет; а ей просто хотелось думать о нем. Если б он пришел к ней, она его приняла бы очень сухо и
ни одним движением не выдала бы своего настроения. О, он никогда не узнает и не должен знать того позора,
какой она переживала сейчас! И хорошо и худо — все ее, и никому до этого дела нет.
Это скрытое торжество волновало и сердило Харитину, и ей опять делалось жаль мужа. Она даже насильно вызывала в памяти те нежные сцены, которые происходили у нее с мужем в остроге. Ей хотелось пожалеть его по-хорошему, пожалеть,
как умеют жалеть любящие женщины, а вместо этого она
ни к селу
ни к городу спросила доктора...
Он понимал, что Стабровский готовился к настоящей и неумолимой войне с другими винокурами и что в конце концов он должен был выиграть благодаря знанию, предусмотрительности и смелости, не останавливающейся
ни перед чем. Ничего подобного раньше не бывало, и купеческие дела велись ощупью, по старинке. Галактион понимал также и то, что винное дело — только ничтожная часть других финансовых операций и что новый банк является здесь страшною силой,
как хорошая паровая машина.
Что было делать Замараеву? Предупредить мужа, поговорить откровенно с самой, объяснить все Анфусе Гавриловне, —
ни то,
ни другое,
ни третье не входило в его планы. С
какой он стати будет вмешиваться в чужие дела? Да и доказать это трудно, а он может остаться в дураках.
Старушка любила пожаловаться новому зятю на его предшественников, а он так хорошо умел слушать ее старческую болтовню. Да и вообще аккуратный человек,
как его
ни поверни. Анфусе Гавриловне иногда делалось смешно над Агнией,
как она ухаживала за мужем, — так в глаза и смотрит. Насиделась в девках-то, так оно и любопытно с своим собственным мужем пожить.
Для Галактиона этот ход противника был крупною неприятностью,
как непредусмотренное действие. Что тут
ни говори, а Прохоров жив, о чем кричала каждая кабацкая вывеска.
Вахрушка через прислугу, конечно, знал, что у Галактиона в дому «неладно» и что Серафима Харитоновна пьет запоем, и по-своему жалел его. Этакому-то человеку жить бы да жить надо, а тут дома,
как в нетопленой печи. Ах, нехорошо! Вот ежели бы Харитина Харитоновна, так та бы повернула все единым духом. Хороша бабочка, всем взяла, а тоже живет
ни к шубе рукав. Дальше Вахрушка угнетенно вздыхал и отмахивался рукой, точно отгонял муху.
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж не скрылся из глаз. Харитина не оглянулась
ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль себя. Вся эта поездка с Харитиной у отца была только злою выходкой,
как все, что он делал. Старик в глаза смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
Эта сцена и закончилась припадком, уже настоящим припадком настоящей эпилепсии. Теперь уже не было места
ни сомнениям,
ни надеждам. Стабровский не плакал, не приходил в отчаяние,
как это бывало с ним раньше, а точно весь замер. Прежде всего он пригласил к себе в кабинет Устеньку и объяснил ей все.
Как Мышников
ни презирал живое слово прессы, но она лишала его известного престижа и время от времени наносила довольно чувствительные удары его самолюбию.
Он понял все и рассмеялся. Она ревновала его к пароходу. Да, она хотела владеть им безраздельно, деспотически, без мысли о прошедшем и будущем. Она растворялась в одном дне и не хотела думать больше
ни о чем. Иногда на нее находило дикое веселье, и Харитина дурачилась,
как сумасшедшая. Иногда она молчала по нескольку дней, придиралась ко всем, капризничала и устраивала Галактиону самые невозможные сцены.
Харитина видела эту сцену и, не здороваясь
ни с кем, вышла на берег и уехала с Ечкиным. Ее душили слезы ревности. Было ясно
как день, что Стабровский, когда умрет Серафима, женит Галактиона на этой Устеньке.
— Теперь плачу дань ему, — признался он. — Что
ни год, то семьдесят тысяч выкладывай. Не пито, не едено — дерут… да.
Как тебя тогда, Илья Фирсыч, засудили, так все точно вверх ногами перевернулось.
Как доктор
ни уговаривал ее, больная осталась при своем. Галактион понял, что она стесняется его, и вышел Харитина приподняла больную на подушки, но у нее голова свалилась на сторону.
— Все-таки Галактион у своего дела, Тарас Семеныч. Сам большой, сам маленький… А мы с Емельяном,
как говорится,
ни к шубе рукав.
— Поговорим, папа, серьезно… Я смотрю на брак
как на дело довольно скучное, а для мужчины и совсем тошное. Ведь брак для мужчины — это лишение всех особенных прав, и твои принцы постоянно бунтуют, отравляют жизнь и себе и жене. Для чего мне муж-герой? Мне нужен тот нормальный средний человек, который терпеливо понесет свое семейное иго. У себя дома ведь нет
ни героев,
ни гениев,
ни особенных людей, и в этом, по-моему, секрет того крошечного, угловатого эгоизма, который мы называем семейным счастьем.
Ночное раздумье привело Устеньку к решению. Она должна была,
как это
ни тяжело, объясниться с Галактионом. Вообще получалась самая глупая и нелепая история.
Банковские воротилы были в страшной тревоге, то есть Мышников и Штофф. Они совещались ежедневно, но не могли прийти
ни к
какому результату. Дело в том, что их компаньон по пароходству Галактион держал себя самым странным образом, и каждую минуту можно было ждать, что он подведет. Сначала Штофф его защищал, а потом, когда Галактион отказался платить Стабровскому, он принужден был молчать и слушать. Даже Мышников, разоривший столько людей и всегда готовый на новые подвиги, — даже Мышников трусил.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Эк куда хватили! Ещё умный человек! В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три года скачи,
ни до
какого государства не доедешь.
Городничий (бьет себя по лбу).
Как я — нет,
как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе;
ни один купец,
ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите
ни слова поговорить о деле. Ну что, друг,
как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?