Неточные совпадения
— Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает — дурачок… Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка
за пазухой. Всею деревней не угадать… Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а
как зовут — и не знаете. Оно и выходит, что птица не к рукам…
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся
за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот,
как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
— Што
за человек?
Как звать? — грянул писарь.
Писарь Замараев занял с приличною важностью свое место
за волостным столом, а мельник Ермилыч поместился в качестве публики на обсиженной скамеечке у печки. Ермилыч,
как бывший крестьянин, сохранял ко всякой власти подобострастное уважение и участенно вздыхал, любуясь властными приемами дружка писаря.
Какой-то белобрысый парень «пал» на телегу и быстро погнался
за бродягой, который уже был далеко. На ходу бродяга оглядывался и, заметив погоню, прибавил ходу.
— Ах, батюшки! — застонала Анфуса Гавриловна, хватаясь
за голову. — Да ведь ты, Аграфенушка, без ножа всех зарезала… Навалилась, говоришь?.. Ах, грех
какой!..
Хозяйку огорчало главным образом то, что гость почти ничего не ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин не терял времени и
за жарким переехал на херес, — значит, все было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил,
как только она успела подумать.
Другим важным обстоятельством было то, что Заполье занимало границу, отделявшую собственно Зауралье от начинавшейся
за ним степи, или,
как говорили мужики, «орды».
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь
за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное:
как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
Эта сцена более всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой,
как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую же штуку,
как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век. И что это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца и ничем не выдал своего настроения.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом
за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались,
как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
— Ох, Татьянушка, болит у меня сердце
за всех вас! Вот
как болит! Хотела выписать Анну из Суслона, да отец сразу поднялся на дыбы: слышать не хочет.
Около этого богатыря собиралась целая толпа поклонников, следивших
за каждым его движением,
как следят все поклонники
за своими любимцами. Разве это не артист, который мог выпивать каждый день по четверти ведра водки? И хоть бы пошатнулся. Таким образом, Сашка являлся главным развлечением мужской компании.
— Мы ведь тут, каналья ты этакая, живем одною семьей, а я у них,
как посаженый отец на свадьбе… Ты, ангел мой, еще не знаешь исправника Полупьянова.
За глаза меня так навеличивают. Хорош мальчик, да хвалить некому… А впрочем, не попадайся, ежели что — освежую… А русскую хорошо пляшешь? Не умеешь? Ах ты, пентюх!.. А вот постой, мы Харитину в круг выведем. Вот так девка: развей горе веревочкой!
Старик Луковников,
как самый почетный гость, сидел рядом с Михеем Зотычем, казавшимся каким-то грязным пятном среди окружавшей его роскоши, — он ни
за что не согласился переменить свою изгребную синюю рубаху и дорожную сермяжку.
Дело с постройкой мельницы закипело благодаря все той же энергии Галактиона. Старик чуть не испортил всего, когда пришлось заключать договор с суслонскими мужиками по аренде Прорыва. «Накатился упрямый стих»,
как говорил писарь. Мужики стояли на своем, Михей Зотыч на своем, а спор шел из-за каких-то несчастных двадцати пяти рублей.
Стояла осень, и рабочих на месте нельзя было достать ни
за какие деньги, пока не кончится уборка хлеба.
— Разе это работа, Михей Зотыч? На два вершка в глубину пашут… Тьфу! Помажут кое-как сверху — вот и вся работа. У нас в Чердынском уезде земелька-то по четыре рублика ренды
за десятину ходит, — ну, ее и холят. Да и
какая земля — глина да песок. А здесь одна божецкая благодать… Ох, бить их некому, пшеничников!
Это путешествие чуть не закончилось катастрофой. Старики уже возвращались домой. Дело происходило ночью, недалеко от мельницы Ермилыча. Лошадь шла шагом, нога
за ногу. Старики дремали, прикорнув в телеге. Вдруг Вахрушка вздрогнул,
как строевая лошадь, заслышавшая трубу.
— Мамаша, я хочу быть благородной. Очень мне интересно выходить замуж
за какого-нибудь сиволапого купца! Насмотрелась я на своих сестриц,
как они в темноте живут.
В сущности Харитина вышла очертя голову
за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся,
как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют,
как молодая исправница катается.
— Богу вы все ответите
за свои выдумки! — грозил Михей Зотыч. — Да и
какой у вас бог? Ни бога, ни черта… Про совесть-то слыхал, Карл Карлыч?
Старшему сыну Серафимы было уже четыре года, его звали Сережей.
За ним следовали еще две девочки-погодки, то есть родившиеся через год одна после другой. Старшую звали Милочкой, младшую Катей.
Как Серафима ни любила мужа, но трехлетняя, почти без перерыва, беременность возмутила и ее.
— И это заплачу. Сейчас у меня ничего нет, а вышлю,
как пришлю подводу
за семьей.
Харитона Артемьевича не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился,
как она постарела
за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания. Не для кого было рядиться.
Харитину задело
за живое то равнодушие, с
каким отнесся к ней Галактион. Она уже привыкла, чтобы все ухаживали
за ней. Снимая шубку, она попросила его помочь.
— Ну, а что твоя деревенская баба? — спрашивала Харитина, подсаживаясь к Галактиону с чашкой чая. — Толстеет? Каждый год рожает ребят?.. Ха-ха! Делать вам там нечего, вот и плодите ребятишек. Мамаша,
какой милый этот следователь Куковин!.. Он так смешно ухаживает
за мной.
Если б она гнала, что у него сейчас на душе и
как ему больно
за нее!
Она своею грациозною, легкою походкой вышла и через минуту вернулась с мокрым полотенцем, бутылкой сельтерской воды и склянкой нашатырного спирта. Когда он с жадностью выпил воду, она велела ему опять лечь, положила мокрое полотенце на голову и дала понюхать спирта. Он сразу отрезвел и безмолвно смотрел на нее. Она так хорошо и любовно ухаживала
за ним,
как сестра, и все выходило у нее так красиво, каждое движение.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и,
как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома не у чего было жить, вот и выскочила замуж
за первого встречного. Всегда так бывает.
А между тем в тот же день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной этой работы хватило бы на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился
за дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи. Это усердие не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и
за стаканом чая,
как бы между прочим, заметил...
— Она ждет не дождется, когда муж умрет, чтобы выйти замуж
за Мышникова, — объяснила Харитина эту политику. — Понимаешь, влюблена в Мышникова,
как кошка. У ней есть свои деньги, и ей наплевать на мужнины капиталы. Все равно прахом пойдут.
Братец умильно старался ухаживать
за Галактионом, хотя и не знал, с
какой стороны к нему подступиться.
— Да вы это так все говорите, Борис Яковлич? Конечно, мы люди темные и прожили век,
как тараканы
за печкой… Темные люди, одним словом.
Для Луковникова ясно было одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью и к залежавшимся купеческим капиталам, и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно
за то будущее, о котором Ечкин говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке и старинным людям.
Как хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно будет жить простому человеку.
Крошечная детская с одним окном и двумя кроватями привела мисс Дудль еще раз в ужас, а потом она уже перестала удивляться. Гости произвели в детской что-то вроде обыска. Мисс Дудль держала себя,
как опытный сыщик: осмотрела игрушки, книги, детскую кровать, заглянула под кровать, отодвинула все комоды и даже пересчитала белье и платья. Стабровский с большим вниманием следил
за ней и тоже рассматривал детские лифчики, рубашки и кофточки.
Никто не знал,
как он боялся
за свою любимицу.
Они прошли в новую заднюю избу, где
за столом сидел какой-то низенький, черный,
как жук, старик. Спиридон сделал ему головой какой-то знак, и старик вышел. Галактиону показалось, что он где-то его видел, но где — не мог припомнить.
Дальше вынесли из кошевой несколько кульков и целую корзину с винами, — у Штоффа все было обдумано и приготовлено. Галактион с каким-то ожесточением принялся
за водку, точно хотел кому досадить. Он быстро захмелел, и дальнейшие события происходили точно в каком-то тумане. Какие-то девки пели песни, Штофф плясал русскую, а знаменитая красавица Матрена сидела рядом с Галактионом и обнимала его точеною белою рукой.
— Вам-то
какая забота припала? — накидывалась Анфуса Гавриловна на непрошенных заступниц. — Лучше бы
за собой-то смотрели… Только и знаете, что хвостами вертите. Вот я сдеру шляпки-то, да
как примусь обихаживать.
— Хорошо, хорошо.
Какой вы хороший, Галактион Михеич! А вот она так мне все рассказывала. Чуть не отравилась из-за вас. Откуда у мужчин такая жестокость?
— Да что я с тобой буду делать? — взмолилась Харитина в отчаянии. — Да ты совсем глуп… ах,
как ты глуп!.. Пашенька влюблена в Мышникова,
как кошка, — понимаешь? А он ухаживает
за мной, — понимаешь? Вот она и придумала возбудить в нем ревность: дескать, посмотри,
как другие кавалеры ухаживают
за мной. Нет, ты глуп, Галактион, а я считала тебя умнее.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь
за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы не скажут.
— Что поделаешь? Забыл, — каялся Полуянов. — Ну, молите бога
за Харитину, а то ободрал бы я вас всех,
как липку. Даже вот бы
как ободрал, что и кожу бы с себя сняли.
Странно, что все эти переговоры и пересуды не доходили только до самого Полуянова. Он, заручившись благодарностью Шахмы, вел теперь сильную игру в клубе. На беду, ему везло счастье,
как никогда. Игра шла в клубе в двух комнатах старинного мезонина. Полуянов заложил сам банк в три тысячи и метал. Понтировали Стабровский, Ечкин, Огибенин и Шахма. В числе публики находились Мышников и доктор Кочетов. Игра шла крупная, и Полуянов загребал куши один
за другим.
Она дошла до того, что принялась тосковать о муже и даже плакала. И добрый-то он, и любил ее, и напрасно
за других страдает. Галактиону приходилось теперь частенько ездить с ней в острог на свидания с Полуяновым, и он поневоле делался свидетелем самых нежных супружеских сцен, причем Полуянов плакал,
как ребенок.
— Свое-то маленькое бросил, Галактион Михеич, а
за большим чужим погнался. С бритоусыми и табашниками начал знаться, с жидами и немцами смесился… Они-то,
как волки, пришли к нам, а ты в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое, не лютуй, не злобься, не впадайся в ненужную ярость, ибо великий ответ дадим на великом судилище христове…
Перед Ильиным днем поп Макар устраивал «помочь». На покос выходило до полуторых сот косцов. Мужики любили попа Макара и не отказывались поработать денек. Да и
как было не поработать, когда поп Макар крестил почти всех косцов, венчал, а в будущем должен был похоронить?
За глаза говорили про попа то и се, а на деле выходило другое. Теперь в особенности популярность попа Макара выросла благодаря свержению ига исправника Полуянова.
Поп Макар скоро показался и сам. Он вышел из-за кустов в одной рубашке и жилете. Черная широкополая поповская шляпа придавала ему вид какого-то гриба или Робинзона из детской книжки. Разница заключалась в тоненькой,
как крысиный хвост, косице, вылезавшей из-под шляпы.
— А даже очень просто… Хлеб
за брюхом не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча… С него вся музыка-то началась. Помнишь,
как он объявился в Суслоне в первый раз? Бродяга не бродяга, юродивый не юродивый, а около того… Промежду прочим, оказал себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и вышло,
как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то был тогда?