Неточные совпадения
Я еще чуть не задавила его: он в окошке-то, значит, прилег на подоконник, а я забыла
о нем, да тоже хотела поглядеть на двор-то, да на него
и навалилась всем туловом.
Гость ничего не отвечал, а только поджал свои тонкие губы
и прищурился, причем его сморщенное обветрелое лицо получило неприятное выражение. Ему не поправился разговор
о зятьях своею бестактностью. Когда они очутились на террасе, хозяин с видимым удовольствием оглянул свой двор
и все хозяйственные пристройки.
— Да стыдно мне, Михей Зотыч,
и говорить-то
о нем: всему роду-племени покор. Ты вот только помянул про него, а мне хуже ножа… У нас Анна-то
и за дочь не считается
и хуже чужой.
Анфуса Гавриловна завела политичный разговор
о погоде,
о соборном протопопе, об ярмарке
и т. д.
Вспыхнувшая пьяная энергия сразу сменилась слезливым настроением,
и Харитон Артемьич принялся жаловаться на сына Лиодора, который от рук отбился
и на него, отца, бросился как-то с ножом. Потом он повторил начатый еще давеча разговор
о зятьях.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице
и думал
о том, как здесь все переменится через несколько лет
и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
Галактион даже закрыл глаза, рисуя себе заманчивую картину будущего пароходства. Михей Зотыч понял, куда гнул любимый сын,
и нахмурился. Не
о пустяках надо было сейчас думать, а у него вон что на уме: пароходы… Тоже придумает.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я
о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе
и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть
и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я
и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
Оказалось, как всегда бывает в таких случаях, что
и того нет,
и этого недостает,
и третьего не хватает, а
о четвертом
и совсем позабыли.
Вот
и Анны, писаревой жены, тоже нет на свадьбе,
и мать не раз
о ней вспомнила.
Отец
и слышать ничего не хотел
о суслонском писаре.
— Зачем? — удивился Штофф. —
О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный,
и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством.
О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский немец… да!
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами
и разным начальством.
О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела,
и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
У него все завертелось перед глазами,
и во время самого обряда венчания он не мог избавиться от преступной теперь мысли
о другой девушке.
В писарском доме теперь собирались гости почти каждый день. То поп Макар с попадьей, то мельник Ермилыч. Было
о чем поговорить. Поп Макар как раз был во время свадьбы в Заполье
и привез самые свежие вести.
Слухи
о новой мельнице в Прорыве разошлись по всей Ключевой
и подняли на ноги всех старых мельников, работавших на своих раструсочных мельницах. Положим, новая мельница будет молоть крупчатку, а все-таки страшно. Это была еще первая крупчатка на Ключевой,
и все инстинктивно чего-то боялись.
—
О девяти поставах будет мельница-то, — жаловался Ермилыч. — Ежели она, напримерно, ахнет в сутки пятьсот мешков? Съест она нас всех
и с потрохами. Где хлеба набраться на такую прорву?
Впрочем, Галактион упорно отгонял от себя все эти мысли. Так, глупость молодая,
и больше ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала с ним заговаривать
о серьезных делах,
и он видел только одно, что она ровно ничего не понимает. Старается подладиться к нему
и не умеет.
Он прикинул еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со всех сторон близко,
и хлеб сам придет. Было бы кому покупать. Этак, пожалуй,
и Заполью плохо придется. Мысль
о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза —
и конец. Вот этого-то он
и не сказал тогда старику Луковникову.
Серафима по-своему мечтала
о будущем этого клочка земли: у них будет свой маленький садик, где она будет гулять с ребенком, потом она заведет полное хозяйство, чтобы дома все было свое, на мельничном пруду будет плавать пара лебедей
и т. д.
Май-Стабровский
и Ечкин повели настоящую большую игру, особенно когда приехал Шахма, этот степной крез,
о котором составлялись настоящие легенды.
Этот прилив новых людей закончился нотариусом Меридиановым, тоже своим человеком, — он был сын запольского соборного протопопа, —
и двумя следователями. Говорили уже
о земстве, которое не сегодня-завтра должно было открыться. Все эти новые люди устраивались по-своему
и не хотели знать старых порядков, когда всем заправлял один исправник Полуянов да два ветхозаветных заседателя.
Новая крупчатая мельница действительно являлась ничтожеством по сравнению с грандиозным заводом. Было тут
о чем подумать. Хлопотавший по постройке завода Штофф раза два завертывал в Прорыв
и ночевал.
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить вам некоторые подряды, а потом… Вы знаете, что дом Харитона Артемьича на жену, — ну, она передаст его вам: вот ценз. Вы на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей
и дом… Кроме того, у вас уже сейчас в коммерческом мире есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход. Вас знают
и в Заполье
и в трех уездах…
О, известность — тоже капитал!
Хитрый немец умело
и ловко затронул его самое больное место, именно то,
о чем он мечтал только про себя.
Мельница давно уже не справлялась с работой,
и Галактион несколько раз поднимал вопрос
о паровой машине, но старик
и слышать ничего не хотел, ссылаясь на страх пожара. Конечно, это была только одна отговорка, что Галактион понимал отлично.
О ее выходке тогда на мельнице, у кровати больного отца, он как-то даже забыл
и не придавал этому особенного значения.
Галактион лежал
и думал
о Харитине, думал
и сердился, что думает именно
о ней, а не
о своих детях.
— Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате
и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил на всякий случай. Ведь вы знаете Луковникова?
О, это большая сила!.. Он знает вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда на все четыре ноги встанет.
От думы они поехали на Соборную площадь, а потом на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как
и на главных улицах, не говоря уже
о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка
и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор
и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх
и передавал с рук на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Она закрыла лицо руками
и тихо заплакала. Он видел только, как вздрагивала эта высокая лебединая грудь, видел эти удивительные руки, чудные русалочьи волосы
и чувствовал, что с ним делается что-то такое большое, грешное, бесповоротное
и чудное.
О, только один миг счастья, тень счастья! Он уже протянул к ней руки, чтоб схватить это гибкое
и упругое молодое тело, как она испуганно отскочила от него.
—
О, часто!.. Было совестно, а все-таки думал. Где-то она? что-то она делает? что думает? Поэтому
и на свадьбу к тебе не приехал… Зачем растравлять
и тебя
и себя? А вчера… ах, как мне было вчера тяжело! Разве такая была Харитина! Ты нарочно травила меня, — я знаю, что ты не такая.
И мне так было жаль тебя
и себя вместе, — я как-то всегда вместе думаю
о нас обоих.
Галактион слушал эту странную исповедь
и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному
и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках,
и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли
о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома не у чего было жить, вот
и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
— А мне что!.. Какая есть… Старая буду, грехи буду замаливать… Ну, да не стоит
о наших бабьих грехах толковать: у всех у нас один грех. У хорошего мужа
и жена хорошая, Галактион. Это уж всегда так.
Этот первый визит оставил в Галактионе неизгладимое впечатление. Что-то новое хлынуло на него, совсем другая жизнь,
о какой он знал только понаслышке. Харитина откачнулась от своего купечества
и жила уже совсем по-другому. Это новое уже было в Заполье, вот тут, совсем близко.
Жил Мышников очень просто, на чиновничью ногу. Он не был женат, хотя его уютная квартира
и говорила
о семейных наклонностях хозяина.
— Что же, вы правы, — равнодушно согласился доктор, позабыв
о Галактионе. —
И мы тоже… да. Ну, что лечить, например, вашего супруга, который представляет собой пустую бочку из-под мадеры? А вы приглашаете,
и я еду, прописываю разную дрянь
и не имею права отказаться. Тоже комедия на законном основании.
Эта первая неудачная встреча не помешала следующим,
и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком
и любил поговорить на разные темы, забывая на другой день,
о чем говорилось вчера.
Для Луковникова ясно было одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью
и к залежавшимся купеческим капиталам,
и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за то будущее,
о котором Ечкин говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке
и старинным людям. Как хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно будет жить простому человеку.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга
и все думал
о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья,
и вы
о ней не хотите позаботиться.
Так я ехал, думал
о вас
и придумал.
— Ах, какой вы, Тарас Семеныч! Стабровский делец — одно, а Стабровский семейный человек, отец — совсем другое. Да вот сами увидите, когда поближе познакомитесь. Вы лучше спросите меня: я-то
о чем хлопочу
и беспокоюсь? А уж такая натура: вижу, девочка растет без присмотру,
и меня это мучит. Впрочем, как знаете.
Благодарная детская память сохранила
и перенесла это первое впечатление через много лет, когда Устенька уже понимала, как много
и красноречиво говорят вот эти гравюры картин Яна Матейки [Ян Матейко (1838–1893) — выдающийся польский живописец.]
и Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский живописец.], копии с знаменитых статуй, а особенно та этажерка с нотами, где лежали рыдающие вальсы Шопена, старинные польские «мазуры»
и еще много-много других хороших вещей,
о существовании которых в Заполье даже
и не подозревали.
Первый завтрак у Стабровских опять послужил предметом ужаса для мисс Дудль. «Неорганизованная девочка» решительно не умела держать себя за столом, клала локти чуть не на тарелку, стучала ложкой, жевала, раскрывая рот, болтала ногами
и —
о, ужас! — вытащила в заключение из кармана совсем грязный носовой платок. Мисс Дудль чуть не сделалось дурно.
Вечером Стабровский работал в своем кабинете за полночь
и все думал
о маленькой славяночке, которая войдет в дом. Кто знает, что из этого может произойти? Из маленьких причин очень часто вырастают большие
и сложные последствия.
А он еще так соскучился
о ребятишках
и так рад был их видеть.
Это проснувшееся материнское горе точно было заслонено все время заботами
о живых детях, а теперь все уже были на своих ногах,
и она могла отдаться своему чувству.
Он чувствовал себя таким маленьким
и ничтожным, потому что в первый раз лицом к лицу встретился с настоящими большими дельцами, рассуждавшими
о миллионах с таким же равнодушием, как другие говорят
о двугривенном.
Несколько раз она удерживала таким образом упрямого гостя, а он догадался только потом, что ей нужно было от него.
О чем бы Прасковья Ивановна ни говорила, а в конце концов речь непременно сводилась на Харитину. Галактиону делалось даже неловко, когда Прасковья Ивановна начинала на него смотреть с пытливым лукавством
и чуть-чуть улыбалась…
Увлеченный своими планами, Полуянов совершенно забыл
о своих родственных отношениях к Малыгиным
и Булыгиным, почесал в затылке
и только плюнул. Как это раньше он не сообразил?.. Да, бывают удивительные случаи, а все проклятое похмелье. Просто какой-то анекдот. Для восстановления сил тесть
и зять напились вместе.