Неточные совпадения
— Гости у нас вечор засиделись, — объясняла ему стряпка. — Ну, выпили малость с отцом Макаром да с мельником. У них
ведь компания до белого свету. Люты пить… Пельмени заказали рыбные, — ну,
и компанились. Мельник Ермилыч с радостей
и ночевать у нас остался.
— Пока мала,
и пусть побалуется, а когда в разум войдет, мы
и строгость покажем. Одна
ведь она у меня, как перст… Только
и свету в окне.
— Да так нужно было, Тарас Семеныч…
Ведь я не одну невесту для Галактиона смотреть пришел, а
и себя не забыл. Тоже жениться хочу.
—
Ведь вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у вас как по-писаному, как следует быть…
Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга.
И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
— Однако я у тебя закалякался, — объявил гость, поднимаясь. — Мне
и спать пора… Я
ведь, как воробей, поднимаюсь вместе с зарей.
— Она не посмотрела бы, что такие лбы выросли… Да!.. — выкрикивал старик, хотя сыновья
и не думали спорить. —
Ведь мы так же поженились, да прожили век не хуже других.
Мне идти к родному батюшке!.. — у жениха вдруг упало сердце, точно он делал что-то нехорошее
и кого-то обманывал, у него даже мелькнула мысль, что
ведь можно еще отказаться, время не ушло, а впереди целая жизнь с нелюбимой женой.
— Нет, я так, к примеру. Мне иногда делается страшно. Сама не знаю отчего, а только страшно, страшно, точно вот я падаю куда-то в пропасть.
И плакать хочется,
и точно обидно за что-то.
Ведь ты сначала меня не любил. Ну, признайся.
— Да
ведь мне, батюшка, ничего от вас
и не нужно, — объяснил Штофф, не сморгнув глазом. — Престо, счел долгом познакомиться с вами, так как будем жить в соседях.
— Карл Карлыч,
ведь вы знаете, что у меня своих
и сорока копеек нет.
— Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате
и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил на всякий случай.
Ведь вы знаете Луковникова? О, это большая сила!.. Он знает вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда на все четыре ноги встанет.
Галактион перевел разговор на другое. Он по-купечески оценил всю их обстановку
и прикинул в уме, что им стоило жить. Откуда у исправника могут такие деньги взяться?
Ведь не щепки, на дороге не подымешь.
— Да
ведь и вы, доктора, тоже хороши, — азартно вступилась она. — Тоже по закону морите живых людей… Прежде человек сам умирал, а нынче еще заплати доктору за удовольствие помереть.
— Разные-то разные, а жадность одна. Вот вас взять… Молодой, неглупый человек… отлично знаете, как наживаются все купеческие капиталы… Ну,
и вы хотите свою долю урвать?
Ведь хотите, признайтесь? Меня вот это
и удивляет, что в вас во всех никакой совести нет.
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию не было сил.
Ведь только
и свету было в окне, что одна Устенька. Да
и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик,
и ничего не выходило; советовался кое с кем из посторонних — тоже не лучше. Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный
и странный случай.
Дело вышло как-то само собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался
и в жилые комнаты. Да
ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а у него в кабинете сидит Ечкин
и с Устенькой разговаривает.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место.
Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть
и дураки
и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие
и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите.
И средства есть
и энергия, а только не хотите.
— Да вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело:
ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент,
и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать, то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка
и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его,
и ему бы ничего не поделать… да. Упущен был момент.
Луковникову пришлось по душе
и это название: славяночка.
Ведь придумает же человек словечко! У меня, мол, дочь, хоть
и полька, а тоже славяночка. Одна кровь.
Ведь передается же зараза, чахотка
и другие болезни, — отчего же не может точно так же передаться
и здоровье?
— Хорошо. Тогда я иначе буду поступать: не отпущу домой,
и все тут.
Ведь драться не будете?
— Да
ведь она мне свояченица, Прасковья Ивановна,
и замечать не приходится. Пусть уж другие замечают.
—
Ведь она не говорит, что вы ее целовали. Ах, какой вы скрытный! Ну, уж я вам, так
и быть, сама скажу: очень вам нравится Харитина. Конечно, родня, немножко совестно.
—
И это ты мне говоришь, Галактион?.. А кто сейчас дурака валял с Бубнихой?..
Ведь она тебя нарочно затащила в клуб, чтобы показать Мышникову, будто ты ухаживаешь за ней.
— Не ври…
Ведь ты знаешь, что твоя жена меня выгнала вон из дому
и еще намекнула, за кого она меня считает.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения
и казусы выводил на свежую воду?
Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал
и не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары,
и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина
и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы не скажут.
— Э, вздор! — успокаивал Штофф. — Черт дернул Илюшку связаться с попом. Вот теперь
и расхлебывай… Слышал, Шахма-то как отличился у следователя? Все начистоту ляпнул.
Ведь все равно не получит своих пять тысяч, толстый дурак… Ну,
и молчал бы, а то только самого себя осрамил.
—
Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого?
Ведь по грошам брал,
и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!..
И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы
и положил обоих.
— Меня удивляет ваша радость. Вы
ведь рады именно потому, что, наконец, избавляетесь от меня, да? А только нужно спросить
и меня: а может быть, я не согласна?
— Ах, ты какой!.. — удивлялся писарь. — Да
ведь ежели разобрать правильно, так все мы у батюшки-то царя воры
и взяточники. Правду надо говорить… Пчелка,
и та взятку берет.
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы
и те понимают, что попрежнему жить нельзя. Было время, да отошло… да… У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем.
Ведь вот человек удумал штуку.
И как еще ловко подвел. Сам же
и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.
— А мы-то! — проговорил он с тяжелым вздохом
и только махнул рукой. — Одним словом, родимая мамынька, зачем ты только на свет родила раба божия Флегонта? Как же нам-то жить, Галактион Михеич?
Ведь этак
и впрямь слопают, со всем потрохом.
— Э, деньги одинаковы! Только бы нажить.
Ведь много ли мне нужно, Галактион Михеич? Я да жена —
и все тут. А без дела обидно сидеть, потому как чувствую призвание. А деньги будут, можно
и на церковь пожертвовать
и слепую богадельню устроить, мало ли что!
— Думал: помру, — думал он вслух. — Тяжело душеньке с грешным телом расставаться… Ох, тяжело! Ну, лежу
и думаю: только
ведь еще жить начал… Раньше-то в египетской работе состоял, а тут на себя… да…
— Чего забыл? — точно рванул Галактион. — А вот это самое… да.
Ведь я домой поехал, а дома-то
и нет… жена постылая в дому… родительское благословение, навеки нерушимое… Вот я
и вернулся, чтобы сказать… да… сказать…
Ведь все знают, — не скроешь. А только никто не знает, что у меня вся душенька выболела.
— Ишь как ты разлакомился там, в Заполье! — засмеялся опять Михей Зотыч. — У вас
ведь там все правые,
и один лучше другого, потому как ни бога, ни черта не знают. Жиды, да табашники, да потворщики, да жалостливые бабешки.
Галактион вскочил со стула
и посмотрел на отца совсем дикими глазами. О, как он сейчас его ненавидел, органически ненавидел вот за эту безжалостность, за смех, за самоуверенность, —
ведь это была его собственная несчастная судьба, которая смеялась над ним в глаза. Потом у него все помутилось в голове. Ему так много было нужно сказать отцу, а выходило совсем другое,
и язык говорил не то. Галактион вдруг обессилел
и беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.
— А ежели я его люблю, вот этого самого Галактиона? Оттого я женил за благо время
и денег не дал, когда в отдел он пошел…
Ведь умница Галактион-то, а когда в силу войдет, так
и никого бояться не будет. Теперь-то вон как в нем совесть ходит… А тут еще отец ему спуску не дает. Так-то, отче!
—
И буду, всегда буду.
Ведь человек, который обличает других, уже тем самым как бы выгораживает себя
и садится на отдельную полочку. Я вас обличаю
и сам же служу вам. Это напоминает собаку, которая гоняется за собственным хвостом.
Рядом с Харитиной на первой скамье сидел доктор Кочетов. Она была не рада такому соседству
и старалась не дышать, чтобы не слышать перегорелого запаха водки. А доктор старался быть с ней особенно любезным, как бывают любезными на похоронах с дамами в трауре:
ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое большое внимание
и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала
и инстинктивно приняла бесстрастный вид.
Ведь она такая молодая,
ведь она еще совсем не жила, а тут точно затворяется под самым носом какая-то дверь, которая отнимет
и небо,
и солнце,
и свет.
— Не надо… не надо… — шептала Харитина, закрывая лицо руками
и защищаясь всем своим молодым телом. — Ах, какой вы глупый, доктор!
Ведь я еще не жила… совсем не жила! А я такая молодая, доктор! Оставьте меня, доктор! Какая я гадкая… Понимаете, я ненавижу себя!.. Всех ненавижу… вас…
— А Галактион?..
Ведь он был на суде
и сидел рядом с тобой. Что он тебе говорил?
Ведь даром не оказывают такого широкого доверия
и не дают таких денег.
— А знаешь, что я тебе скажу, — заметил однажды Штофф, следивший за накипавшею враждой Мышникова
и Галактиона, —
ведь вы будете потом закадычными друзьями… да.
— Само собою разумеется, как же без денег жить?
Ведь я хоша
и говорю вам о документе, а даю деньги все одно, как кладу к себе в карман. По-родственному, Харитина Харитоновна. Чужим-то все равно, а свое болит… да. Заходил я к Илье Фирсычу. В большое малодушие впадает.
—
Ведь я вижу…
И мне тоже скучно. Вот что, давайте играть в дурачки.
Ведь никто не пойдет судиться из-за пятачка
и терять время, а таких пятачков набегало при расчетах тысячи.
Да
ведь это он, Галактион, подослал к ней этого дурака писаря с деньгами,
и она их взяла.
— Я? Пьяный? — повторил машинально Галактион, очевидно не понимая значения этих слов. — Ах, да!.. Действительно, пьян… тобой пьян. Ну, смотри на меня
и любуйся, несчастная. Только я не пьян, а схожу с ума. Смейся надо мной, радуйся.
Ведь ты знала, что я приду,
и вперед радовалась? Да, вот я
и пришел.