Неточные совпадения
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой
жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как у
себя дома.
Писарь Замараев про
себя отлично сознавал недосягаемые совершенства нового родственника, но удивлялся ему про
себя, не желая покориться жене. Ну что же, хорош — и пусть будет хорош, а мы и в шубе навыворот
проживем.
Штофф попал в самое больное место скуповатого деревенского батюшки. Он
жил бездетным, вдвоем с женой, и всю любовь сосредоточил на скромном стяжании, — его интересовали не столько сами по
себе деньги, а главным образом процесс их приобретения, как своего рода спорт.
— По-деревенски
живем, Карл Карлыч, — иронически говорил Галактион про самого
себя. — Из-за хлеба на квас.
Выпитые две рюмки водки с непривычки сильно подействовали на Галактиона. Он как-то вдруг почувствовал
себя и тепло и легко, точно он всегда
жил в Заполье и попал в родную семью. Все пили и ели, как в трактире, не обращая на хозяина никакого внимания. Ласковый старичок опять был около Галактиона и опять заглядывал ему в лицо своими выцветшими глазами.
Дело вышло как-то само
собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался и в
жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а у него в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
— Что ж, каждый
живет по-своему, — ответил Стабровский, что-то соображая про
себя.
Встреча с Лиодором в Кунаре окончательно вырешила дело. Галактион дальше не мог оставаться у тестя. Он нанял
себе небольшую квартирку за хлебным рынком и переехал туда с семьей. Благодаря бубновскому конкурсу он мог теперь
прожить до открытия банка, когда Штофф обещал ему место члена правления с жалованьем в пять тысяч.
Писарь сел и смотрел на Галактиона восторженными глазами. Господи, какие умные люди бывают на белом свете! Потом писарю сделалось вдруг страшно: господи, как же простецам-то
жить? Он чувствовал
себя таким маленьким, глупым, несчастным.
— Нечего сказать, хороша мука. Удивительное это дело, Флегонт Васильич: пока хорошо с женой
жил — все в черном теле состоял, а тут, как ошибочку сделал — точно дверь распахнул. Даром деньги получаю. А жену жаль и ребятишек. Несчастный я человек…
себе не рад с деньгами.
— Думал: помру, — думал он вслух. — Тяжело душеньке с грешным телом расставаться… Ох, тяжело! Ну, лежу и думаю: только ведь еще
жить начал… Раньше-то в египетской работе состоял, а тут на
себя… да…
Он не чувствовал на
себе теперь жадного внимания толпы, а видел только ее одну, цветущую, молодую, жизнерадостную, и понял то, что они навеки разлучены, и что все кончено, и что будут уже другие
жить.
— Не надо… не надо… — шептала Харитина, закрывая лицо руками и защищаясь всем своим молодым телом. — Ах, какой вы глупый, доктор! Ведь я еще не
жила… совсем не
жила! А я такая молодая, доктор! Оставьте меня, доктор! Какая я гадкая… Понимаете, я ненавижу
себя!.. Всех ненавижу… вас…
«Что же это такое? — спрашивал Галактион самого
себя, когда возвращался от Стабровского домой. — Как же другие-то будут
жить?»
— Само
собою разумеется, как же без денег
жить? Ведь я хоша и говорю вам о документе, а даю деньги все одно, как кладу к
себе в карман. По-родственному, Харитина Харитоновна. Чужим-то все равно, а свое болит… да. Заходил я к Илье Фирсычу. В большое малодушие впадает.
Галактион действительно целую зиму провел в поездках по трем уездам и являлся в Заполье только для заседаний в правлении своего банка. Он начинал увлекаться грандиозностью предстоявшей борьбы и работал, как вол. Домой он приезжал редким гостем и даже как-то не удивился, когда застал у
себя Харитину, которая только что переехала к нему
жить.
Харитина
жила попрежнему у Галактиона, нигде не бывала и вела
себя очень скромно, как настоящая вдова.
И это была совсем не та Харитина, которую он видел у
себя дома, и сам он был не тот, каким его знали все, — о! он еще не начинал
жить, а только готовился к чему-то и ради этого неизвестного работал за четверых и отказывал
себе во всем.
— Да о чем говорить-то? — возмущался Замараев. — Да я от
себя готов заплатить эти десять тысяч…
Жили без них и
проживем без них, а тут одна мораль. Да и то сказать, много ли мне с женой нужно? Ох, грехи, грехи!..
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж не скрылся из глаз. Харитина не оглянулась ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль
себя. Вся эта поездка с Харитиной у отца была только злою выходкой, как все, что он делал. Старик в глаза смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не
проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
Эти разговоры доктора и пугали Устеньку и неудержимо тянули к
себе, создавая роковую двойственность. Доктор был такой умный и так ясно раскрывал перед ней шаг за шагом изнанку той жизни, которой она
жила до сих пор безотчетно. Он не щадил никого — ни
себя, ни других. Устеньке было больно все это слышать, и она не могла не слушать.
Устенька Луковникова
жила сейчас у отца. Она простилась с гостеприимным домом Стабровских еще в прошлом году. Ей очень тяжело было расставаться с этою семьей, но отец быстро старился и скучал без нее. Сцена прощания вышла самая трогательная, а мисс Дудль убежала к
себе в комнату, заперлась на ключ и ни за что не хотела выйти.
Галактион долго не соглашался, хотя и не знал, что делать с детьми. Агния убедила его тем, что дети будут
жить у дедушки, а не в чужом доме. Это доказательство хоть на что-нибудь походило, и он согласился. С Харченком он держал
себя, как посторонний человек, и делал вид, что ничего не знает об его обличительных корреспонденциях.
—
Поживешь с мое, так и сама будешь то же говорить. Мудрено ведь живого человека судить… Взять хоть твоего Стабровского: он ли не умен, он ли не хорош у
себя дома, — такого человека и не сыщешь, а вышел на улицу — разбойник… Без ножа зарежет. Вот тут и суди.
К
себе Нагибин не принимал и
жил в обществе какой-то глухой старухи кухарки. Соседи видели, как к нему приезжал несколько раз Ечкин, потом приходил Полуянов, и, наконец, видели раз, как рано утром от Нагибина выходил Лиодор. Дальнейшие известия о Нагибине прекратились окончательно. Он перестал показываться даже на улице.
— И окажу… — громко начал Полуянов, делая жест рукой. — Когда я
жил в ссылке, вы, Галактион Михеич, увели к
себе мою жену… Потом я вернулся из ссылки, а она продолжала
жить. Потом вы ее прогнали… Куда ей деваться? Она и пришла ко мне… Как вы полагаете, приятно это мне было все переносить? Бедный я человек, но месть я затаил-с… Сколько лет питался одною злобой и, можно сказать,
жил ею одной. И бедный человек желает мстить.
Неточные совпадения
Городничий (бьет
себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет
живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Как взбежишь по лестнице к
себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что
живу в бельэтаже.
«Это, говорит, молодой человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит, в Саратовскую губернию и, говорит, престранно
себя аттестует: другую уж неделю
живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить».
«Пойдем в село Кузьминское, // Посмотрим праздник-ярмонку!» — // Решили мужики, // А про
себя подумали: // «Не там ли он скрывается, // Кто счастливо
живет?..»
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с
собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так
пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)