Неточные совпадения
— Да видно по обличью-то… Здесь все пшеничники живут, богатей, а у тебя скула не по-богатому: может, и
хлеб с хрустом
ел да с мякиной.
— Богатимый поп… Коней одних у него с тридцать
будет, больше сотни десятин запахивает. Опять
хлеба у попа не в проворот: по три года
хлеб в кладях лежит.
Суслонские бабы отлично пекли свой пшеничный
хлеб, а ржаного и в заводе не
было.
Стояла осень, и рабочих на месте нельзя
было достать ни за какие деньги, пока не кончится уборка
хлеба.
— Так-с… да. А как же, например, с закупкой
хлеба, Галактион Михеич? Ведь большие тысячи нужны
будут.
— О девяти поставах
будет мельница-то, — жаловался Ермилыч. — Ежели она, напримерно, ахнет в сутки пятьсот мешков? Съест она нас всех и с потрохами. Где
хлеба набраться на такую прорву?
—
Были бы деньги, а
хлеба навезут.
— Первое, не
есть удобно то, что Колобовы староверы… да. А второе, жили мы без них, благодаря бога и не мудрствуя лукаво. У всех
был свой кусок
хлеба, а впредь неведомо, что и как.
— А вы того не соображаете, что крупчатка
хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его
ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
— А ежели у нас темнота?
Будут деньги,
будет и торговля. Надо же и купцу чем-нибудь жить. Вот и тебе, отец Макар, за требы прибавка выйдет, и мне, писарю. У
хлеба не без крох.
— Вот главное, чтобы хлеб-то
был, во-первых, а во-вторых, будущее неизвестно. С деньгами-то надобно тоже умеючи, а зря ничего не поделаешь. Нет, я сомневаюсь, поколику дело не выяснится.
— Сказано:
будешь доволен. Главное, скула мне у тебя нравится: на ржаной
хлеб скула.
Всего
было вволю — и земли, и
хлеба, и скотины.
Другой вопрос, который интересовал старого мельника,
был тот, где устроить рынок. Не покупать же
хлеб в Заполье, где сейчас сосредоточивались все хлебные операции. Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где
были, но нужно
было выбрать из них новин пункт. Вот в Баклановой по воскресеньям бывал подвоз
хлеба, и в других деревнях.
Он прикинул еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со всех сторон близко, и
хлеб сам придет.
Было бы кому покупать. Этак, пожалуй, и Заполью плохо придется. Мысль о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза — и конец. Вот этого-то он и не сказал тогда старику Луковникову.
— Ничего, ничего, старичок. Всем
хлеба хватит… Мы ведь себе только рожь берем, а вам всю пшеницу оставляем. Друг другу не
будем мешать, старичок.
— Да ведь народу же деньги-то пойдут, старичок? Ах, какой ты!.. Теперь
хлеб напрасно пропадает, а тогда на, получай наличными. Все
будут довольны… Так-то!
Хитрый немец проник даже к попу Макару. Едва ли он сам знал, зачем
есть поп Макар, но и он тоже
ест свой кусочек
хлеба с маслом и может пригодиться. Поп Макар
был очень недоверчивый человек и отнесся к немцу почти враждебно.
В последнюю зиму, когда строился у Стабровского завод, немец начал бывать у Колобовых совсем часто. Дело
было зимой, и нужно
было закупать
хлеб на будущий год, а главный рынок устраивался в Суслоне.
— Молодой человек, постарайся, — наставительно говорил Луковников покровительствовавший Галактиону, — а там видно
будет… Ежели в отца пойдешь, так без
хлеба не останешься.
— А даже очень просто…
Хлеб за брюхом не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча… С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился в Суслоне в первый раз? Бродяга не бродяга, юродивый не юродивый, а около того… Промежду прочим, оказал себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то
был тогда?
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на
хлеб, а теперь
будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи
есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— Вы никогда, никогда не
ешьте рыбы ножом. Это не принято. И чайною ложкой не стучите… и
хлеб отламывайте маленькими кусочками, а не откусывайте прямо от ломтя.
— Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у
хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость.
Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много
был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
— У нас вот как, ваше степенство… Теперь страда, когда
хлеб убирают, так справные мужики в поле не дожинают
хлеб начисто, а оставляют «Николе на бородку». Ежели которые бедные, — ну, те и подберут остатки-то. Ничего, справно народ живет. Богатей
есть, у которых по три года
хлеб в скирдах стоит.
— Тебя не спрошу. Послушай, Галактион, мне надоело с тобой ссориться. Понимаешь, и без тебя тошно. А тут ты еще пристаешь… И о чем говорить: нечем
будет жить — в прорубь головой. Таких ненужных бабенок и
хлебом не стоит кормить.
Все понимали также, что все эти убытки Стабровский наверстает вдвойне — и на скупленном
хлебе и на водке, а потом
будет ставить цену, какую захочет.
Все исходило от этого
хлеба, в нем
было основание и залог всего остального.
Время
было самое удобное, потому что в Суслоне
был большой съезд крестьян, привезших на базар
хлеб.
— А затем, сватушка, что три сына у меня. Хотел каждому по меленке оставить, чтобы родителя поминали… Ох, нехорошо!.. Мучники наши в банк закладываются, а мужик весь
хлеб на базары свез. По деревням везде ситцы да самовары пошли… Ослабел мужик. А тут водкой еще его накачивают… Все за легким
хлебом гонятся да за своим лакомством. Что только и
будет!..
— Да, да… Ох, повезешь, сынок!.. А поговорка такая: не мой воз — не моя и песенка. Все хлеб-батюшко, везде
хлеб… Все им держатся, а остальное-то так. Только хлеб-то от бога родится, сынок… Дар божий… Как бы ошибки не вышло. Ты вот на машину надеешься, а вдруг нечего
будет не только возить, а и
есть.
— Вот тогда-то и
будет хорошо: где много уродится
хлеба, откуда его и повезем. Всем
будет хорошо.
— Что «воопче»-то? На винокуренный завод свезли
хлеб, канальи, а потом
будете ждать недорода? Деньги на вине пропили, да на чаях, да на ситцах?
Попадались совсем выродившиеся поля с чахлыми, золотушными всходами, —
хлеб точно
был подбит молью. Полуянов, наконец, пришел в полное отчаяние и крикнул...
Это
были жертвы даже не конкуренции, а биржевой игры на
хлеб.
Михей Зотыч побежал на постоялый двор, купил ковригу
хлеба и притащил ее в башкирскую избу. Нужно
было видеть, как все кинулись на эту ковригу, вырывая куски друг у друга. Люди обезумели от голода и бросались друг на друга, как дикие звери. Михей Зотыч стоял, смотрел и плакал… Слаб человек, немощен, а велика его гордыня.
Староста привел стариков к общественному магазину, растворил двери, и скитники отступили в ужасе: в амбаре вместо
хлеба сложены
были закоченевшие трупы замерзших башкир.
Из станиц Михей Зотыч повернул прямо на Ключевую, где уже не
был три года. Хорошего и тут мало
было. Народ совсем выбился из всякой силы. Около десяти лет уже выпадали недороды, но покрывались то степным
хлебом, то сибирским. Своих запасов уже давно не
было, и хозяйственное равновесие нарушилось в корне. И тут пшеничники плохо пахали, не хотели удобрять землю и везли на рынок последнее. Всякий рассчитывал перекрыться урожаем, а земля точно затворилась.
— Ох, боговы работнички, нехорошо! — шамкал он. — Привел господь с ручкой идти под чужими окнами… Вот до чего лакомство-то доводит! Видно, который и богат мужик, да без
хлеба — не крестьянин. Так-то, миленькие!.. Ох, нужда-то выучит, как калачи
едят!
«Опять, грят, за поповским
хлебом ездил, кровопивец?» Оно бы ничего, ежели бы Ермилыч не выпимши
был…
— Перестань, пожалуйста, папа, — уговаривала его Устенька. — Не стоит даже и говорить о таких пустяках…
Будет день —
будет и
хлеб.
Первые приступы голода начались еще с осени, когда
был съеден первый
хлеб.
Так как нужно
было что-нибудь говорить, все толковали о дешевом сибирском
хлебе.
Недоразумение выходило все из-за того же дешевого сибирского
хлеба. Компаньоны рассчитывали сообща закупить партию, перевести ее по вешней воде прямо в Заполье и поставить свою цену. Теперь благодаря пароходству хлебный рынок окончательно
был в их руках. Положим, что наличных средств для такой громадной операции у них не
было, но ведь можно
было покредитоваться в своем банке. Дело
было вернее смерти и обещало страшные барыши.
Да, все
было рассчитано вперед и даже процент благодеяния на народную нужду, и вдруг прошел слух, что Галактион самостоятельно закупил где-то в Семипалатинской области миллионную партию
хлеба, закупил в свою голову и даже не подумал о компаньонах. Новость
была ошеломляющая, которая валила с ног все расчеты. Штофф полетел в Городище, чтоб объясниться с Галактионом.
— Представьте себе, Устенька, — продолжал старик. — Ведь Галактион получил везде подряды на доставку дешевого сибирского
хлеба. Другими словами, он получит сам около четырехсот процентов на затраченный капитал. И еще благодетелем
будет считать себя. О, если бы не мая болезнь, — сейчас же полетел бы в Сибирь и привез бы
хлеб на плотах!
Пароход приближался. Можно уже
было рассмотреть и черную трубу, выкидывавшую черную струю дыма, и разгребавшие воду красные колеса, и три барки, тащившиеся на буксире. Сибирский
хлеб на громадных баржах доходил только до Городища, а здесь его перегружали на небольшие барки. Михея Зотыча беспокоила мысль о том, едет ли на пароходе сам Галактион, что
было всего важнее. Он снял даже сапоги, засучил штаны и забрел по колена в воду.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие деньги брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого сибирского
хлеба. Ведь знали… У меня
есть ваше письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к прокурору, и все как на ладони. Вместе и в остроге
будем сидеть, а Харитина
будет по два калачика приносить, — один мужу, другой любовнику.