Неточные совпадения
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, —
говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда
было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
Другим важным обстоятельством
было то, что Заполье занимало границу, отделявшую собственно Зауралье от начинавшейся за ним степи, или, как
говорили мужики, «орды».
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас,
говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай,
говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем…
Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим?
Пьешь чай-то?
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул.
Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены
будет он, Михей Зотыч Колобов.
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал весь город. Все-то ему нужно
было видеть, со всеми
поговорить, везде побывать. Сначала все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом садился на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
— Что же мне
говорить? — замялся Галактион. — Из твоей воли я не выхожу. Не перечу… Ну, высватал, значит так тому делу и
быть.
— Ты у меня
поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел
быть и другой туда же… Нет, шабаш!
Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог
говорить только всего одно слово: «
Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Появились и другие неизвестные люди. Их привел неизвестно откуда Штофф. Во-первых, вихлястый худой немец с бритою верхней губой, — он
говорил только вопросами: «Что вы думаете? как вы сказали?» Штофф отрекомендовал его своим самым старым другом, который попал в Заполье случайно, проездом в Сибирь. Фамилия нового немца
была Драке, Федор Федорыч.
— Ну, тогда и звал, — невозмутимо отвечал Шахма. — Сама
говорил: девка
буду пропивать, приезжай, Шахма. Вот я и гулял на твой свадьба.
— Не
будет добра, Флегонт Васильич. Все
говорят, что неправильная свадьба. Куда торопились-то? Точно на пожар погнали. Так-то выдают невест с заминочкой… А все этот старичонко виноват. От него все…
В писарском доме теперь собирались гости почти каждый день. То поп Макар с попадьей, то мельник Ермилыч.
Было о чем
поговорить. Поп Макар как раз
был во время свадьбы в Заполье и привез самые свежие вести.
— Здесь,
говорит, жить
будут.
— Нельзя на курье строиться, — авторитетно
говорил Галактион. — По весне вода широко
будет разливаться, затопит пашни, и не оберешься хлопот с подтопами.
Немало огорчало Галактиона и то, что не с кем ему
было в Суслоне даже
поговорить по душе.
— Подожди,
будет и рюмочка, — сурово
говорила Харитина, щупая голову ошалевшего родителя. — Вот до чего себя довел.
Этот прилив новых людей закончился нотариусом Меридиановым, тоже своим человеком, — он
был сын запольского соборного протопопа, — и двумя следователями.
Говорили уже о земстве, которое не сегодня-завтра должно
было открыться. Все эти новые люди устраивались по-своему и не хотели знать старых порядков, когда всем заправлял один исправник Полуянов да два ветхозаветных заседателя.
— Вторую мельницу строить не
буду, — твердо ответил Галактион. —
Будет с вас и одной. Да и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, —
будете не зерно молоть, а друг друга
есть. Верно
говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок весь на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
— Поживите пока с нами, а там видно
будет, —
говорила она, успокоившись после первых излияний. — Слава богу, свет не клином сошелся. Не пропадешь и без отцовских капиталов. Ох, через золото много напрасных слез льется! Тоже видывали достаточно всячины!
— Да… Может
быть, вам
говорил что-нибудь Карл Карлыч?
— А я ведь знавал Михея-то Зотыча, —
говорил он, подвигая стул ближе к Галактиону. — Еще там, на заводах… Как же! У него три сына
было, три молодца.
Дальше события немножко перепутались. Галактион помнил только, что поднимался опять куда-то во второй этаж вместе с Полуяновым и что шубы с них снимала красивая горничная, которую Полуянов пребольно щипнул. Потом их встретила красивая белокурая дама в сером шелковом платье. Кругом
были все те же люди, что и в думе, и Голяшкин обнимал при всех белокурую даму и
говорил...
— Подожди, —
говорил он. — Я знаю, что это пустяки… Тебе просто нужно
было кого-нибудь любить, а тут я подвернулся…
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети
были… Ну, да что об этом
говорить!.. Не стоит!
— Молодой человек, постарайся, — наставительно
говорил Луковников покровительствовавший Галактиону, — а там видно
будет… Ежели в отца пойдешь, так без хлеба не останешься.
Жил Мышников очень просто, на чиновничью ногу. Он не
был женат, хотя его уютная квартира и
говорила о семейных наклонностях хозяина.
Бубнов
пил только мадеру и без нее не мог ни двигаться, ни
говорить. Шелест женина платья попрежнему его пугал, и больной делал над собой страшное усилие, чтобы куда-нибудь не спрятаться. Для дела он
был совершенно бесполезен, и Галактион являлся к нему только для проформы. Раз Бубнов отвел его в сторону и со слезами на глазах проговорил...
Что
было тут
говорить? Больной несколько раз избавлялся от своих галлюцинаций, а потом начиналась та же история.
Эта первая неудачная встреча не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно
был под хмельком и любил
поговорить на разные темы, забывая на другой день, о чем говорилось вчера.
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю, что вы мне не доверяете, — откровенно
говорил Ечкин. — И даже
есть полное основание для этого… Действительно, мы, евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией. Что делать? Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо. Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват, что родится именно евреем?
— Да вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно,
говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье
будет падать, то
есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы ничего не поделать… да. Упущен
был момент.
— Я
говорю к примеру… Мало ли
есть других дел, Тарас Семеныч? Только нужны люди и деньги… да.
Для Луковникова ясно
было одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью и к залежавшимся купеческим капиталам, и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за то будущее, о котором Ечкин
говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке и старинным людям. Как хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно
будет жить простому человеку.
— Может
быть, Тарас Семеныч, вы сами впоследствии пожалеете о своем отказе, —
говорил он.
— Карлу Карлычу, сто лет не видались, — певуче
говорил Спиридон. — А это кто с тобой
будет?
Несколько раз она удерживала таким образом упрямого гостя, а он догадался только потом, что ей нужно
было от него. О чем бы Прасковья Ивановна ни
говорила, а в конце концов речь непременно сводилась на Харитину. Галактиону делалось даже неловко, когда Прасковья Ивановна начинала на него смотреть с пытливым лукавством и чуть-чуть улыбалась…
— Ведь она не
говорит, что вы ее целовали. Ах, какой вы скрытный! Ну, уж я вам, так и
быть, сама скажу: очень вам нравится Харитина. Конечно, родня, немножко совестно.
— Да вы
поговорите с Ахавом, Тарас Семеныч. Может
быть, он вас выслушает.
— Вам ближе знать, Илья Фирсыч, — политично заметил Луковников. — Я для вашей же пользы
говорю… Неровен час, все может
быть.
— Ведь я
говорила, что Мышников
будет мстить. Это он научил суслонского попа… Ах, какой противный человек, а еще уверял, что любит меня!
— Послушай, Харитина,
поговорим серьезно… Ведь надо чем-нибудь жить.
Есть у вас что-нибудь про черный день?
— Муж
говорил, что, когда умрет, я
буду получать пенсию.
Эта новость
была отпразднована у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная.
Ели,
пили,
говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался не
пить, но это
было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только
пить.
Перед Ильиным днем поп Макар устраивал «помочь». На покос выходило до полуторых сот косцов. Мужики любили попа Макара и не отказывались поработать денек. Да и как
было не поработать, когда поп Макар крестил почти всех косцов, венчал, а в будущем должен
был похоронить? За глаза
говорили про попа то и се, а на деле выходило другое. Теперь в особенности популярность попа Макара выросла благодаря свержению ига исправника Полуянова.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что
поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча
было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше
будет.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь
будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо»,
говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи
есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— На вольном-то воздухе вот как чайку изопьем, —
говорил он, раздувая самовар. — Еще спасибо поп-то скажет. Дамов наших
буду отпаивать чаем, а то вон попадья высуня язык бегает.
Писарь улегся на траву и ничего не
говорил. Он
был поглощен какою-то тайною мыслью и только угнетенно вздыхал.
— У Стабровских англичанка всем делом правит, — объяснила Анна, — тоже,
говорят, злющая. Уж такие теперь дела пошли в Заполье, что и ума не приложить. Все умнее да мудренее хотят
быть.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой
будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно
было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я
говорю?