Неточные совпадения
— Был такой грех, Флегонт Василич… В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой;
все они на
один покрой, а этот какой-то мудреный и нас
всех дурачками зовет…
На самом берегу красовалась
одна белая каменная церковь, лучшая во
всей округе.
Вахрушка молодцевато подтянулся и сделал налево кругом. Таинственный бродяга появился во
всем своем великолепии, в длинной рубахе, с котомочкой за плечами, с бурачком в
одной руке и палкой в другой.
—
Все мы из
одних местов. Я от бабки ушел, я от дедки ушел и от тебя, писарь, уйду, — спокойно ответил бродяга, переминаясь с ноги на ногу.
—
Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому
все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
Серафима ела выскочку глазами, и только
одна Агния оставалась безучастной ко
всему и внимательно рассматривала лысую голову мудреного гостя.
Одним словом, Анфуса Гавриловна оказалась настоящим полководцем, хотя гость уже давно про себя прикинул в уме
всех трех сестер: младшая хоть и взяла и красотой и удалью, а еще невитое сено, икона и лопата из нее будет; средняя в самый раз, да только ленива, а растолстеет — рожать будет трудно; старшая, пожалуй, подходящее
всех будет, хоть и жидковата из себя и модничает лишнее.
Он получал свою выгоду и от дешевого и от дорогого хлеба, а больше
всего от тех темных операций в безграмотной простоватой орде, благодаря которым составилось не
одно крупное состояние.
Ко
всему этому нужно прибавить еще
одно благоприятное условие, именно, что ни Зауралье, населенное наполовину башкирами, наполовину государственными крестьянами, ни степь, ни казачьи земли совсем не знали крепостного права, и экономическая жизнь громадного края шла и развивалась вполне естественным путем, минуя всякую опеку и вмешательство.
Купечество составляло здесь
все, и в целом уезде не было ни
одного дворянского имения.
Все эти купеческие дома строились по
одному плану: верх составлял парадную половину, пустовавшую от
одних именин до других, а нижний этаж делился на две половины, из которых в
одной помещался мучной лабаз, а в другой ютилась
вся купеческая семья.
Все это были деревянные домики, в
один этаж, с целым рядом служб.
Михей Зотыч был
один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во
все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, —
все они с бору да с сосенки набрались.
Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
Поездка на устье Ключевой являлась
одной прогулкой, — так было
все хорошо кругом.
Анфуса Гавриловна
все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не
одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Одно появление Емельяна уже вызывало общее веселье, и девушки нападали на него
всею гурьбой, как осиное гнездо.
Такое поведение, конечно, больше
всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в
одну руку с ней
все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в
одну комнату и запирались на ключ.
Все удивлялись только
одному, откуда хитрый немец берет деньги, чтобы так наряжать жену: ни торговли, ни службы, ни определенных занятий, ни капитала, а живет на широкую ногу.
Веселилась и радовалась
одна невеста, Серафима Харитоновна. Очень уж по сердцу пришелся ей молодой жених, и она видела только его
одного. Скорее бы только
все кончилось… С нею он был сдержанно-ласков, точно боялся проявить свою жениховскую любовь. Только раз Галактион Михеич сказал невесте...
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом, как
один из ближайших родственников. Он относился ко
всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя на
одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя.
Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил
всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
Взбешенный Штофф кинулся с кулаками на обидчика,
все повскочили с своих мест, —
одним словом,
весь стол рушился.
Одним словом, большой стол закончился крупным скандалом. Когда
все немного успокоились и
все пришло в порядок, хватились Михея Зотыча, но его и след простыл.
Можно себе представить общее удивление. Писарь настолько потерялся, что некоторое время не мог выговорить ни
одного слова. Да и
все другие точно онемели. Вот так гостя бог послал!.. Не успели
все опомниться, а мудреный гость уже в дверях.
От новых знакомых получалось
одно впечатление;
все жили по-богатому — и писарь, и мельник, и поп, — не в пример прочим народам.
Впрочем, Галактион упорно отгонял от себя
все эти мысли. Так, глупость молодая, и больше ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала с ним заговаривать о серьезных делах, и он видел только
одно, что она ровно ничего не понимает. Старается подладиться к нему и не умеет.
— Разе это работа, Михей Зотыч? На два вершка в глубину пашут… Тьфу! Помажут кое-как сверху — вот и
вся работа. У нас в Чердынском уезде земелька-то по четыре рублика ренды за десятину ходит, — ну, ее и холят. Да и какая земля — глина да песок. А здесь
одна божецкая благодать… Ох, бить их некому, пшеничников!
Солдат никак не мог примириться с этой теорией спасения души, но покорялся по солдатской привычке, —
все равно нужно же кому-нибудь служить. Он очень скоро подпал под влияние своего нового хозяина, который расшевелил его крестьянские мысли. И как ловко старичонко умел наговаривать, так
одно слово к другому и лепит, да так складно.
Другой вопрос, который интересовал старого мельника, был тот, где устроить рынок. Не покупать же хлеб в Заполье, где сейчас сосредоточивались
все хлебные операции.
Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где были, но нужно было выбрать из них новин пункт. Вот в Баклановой по воскресеньям бывал подвоз хлеба, и в других деревнях.
Вообще в новом доме
всем жилось хорошо, хотя и было тесновато. Две комнаты занимали молодые, в
одной жили Емельян и Симон, в четвертой — Михей Зотыч, а пятая носила громкое название конторы, и пока в ней поселился Вахрушка. Стряпка Матрена поступила к молодым, что послужило предметом серьезной ссоры между сестрами.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго не соглашался ехать к староверам, пока писарь не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать на такие праздники.
Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то
все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак не мог узнать зятя-писаря и
все спрашивал...
Припоминая подробности вчерашней сцены, Галактион отчетливо знал только
одно, именно, что он растерялся, как мальчишка, и
все время держал себя дураком.
Все Заполье переживало тревожное время. Кажется, в самом воздухе висела мысль, что жить по-старинному, как жили отцы и деды, нельзя. Доказательств этому было достаточно, и самых убедительных, потому что
все они били запольских купцов прямо по карману. Достаточно было уже
одного того, что благодаря новой мельнице старика Колобова в Суслоне открылся новый хлебный рынок, обещавший в недалеком будущем сделаться серьезным конкурентом Заполью. Это была первая повестка.
— А
все это проклятый Полуштоф, — ругались они за спиной. —
Все от него пошло. Дай лисе хвост просунуть, она и
вся залезет. А у немцев так уж заведено: у
одного крючок, у другого петля — друг за дружкой и волокутся.
Этот прилив новых людей закончился нотариусом Меридиановым, тоже своим человеком, — он был сын запольского соборного протопопа, — и двумя следователями. Говорили уже о земстве, которое не сегодня-завтра должно было открыться.
Все эти новые люди устраивались по-своему и не хотели знать старых порядков, когда
всем заправлял
один исправник Полуянов да два ветхозаветных заседателя.
— Вторую мельницу строить не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с вас и
одной. Да и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете не зерно молоть, а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок
весь на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
Больше отец и сын не проговорили ни
одного слова. Для обоих было
все ясно, как день. Галактион, впрочем, этого ожидал и вперед приготовился ко
всему. Он настолько владел собой, что просмотрел с отцом
все книги, отсчитался по разным статьям и дал несколько советов относительно мельницы.
Было часов одиннадцать, и Евлампия Харитоновна еще спала, чему Галактион был рад. Он не любил эту модницу больше
всех сестер. Такая противная бабенка, и ее мог выносить только
один Штофф.
— Слышал, батенька… как же! Вчера жена что-то такое рассказывала про тебя и еще жаловалась, что шубы не умеешь дамам подавать. Ничего, выучим… У нас, батенька,
все попросту. Живем
одною семьей.
— Очень, очень рады, Галактион Михеич. Мы здесь
все попросту. Да…
Одною семьей.
— Муж откупается от меня вот этими пустяками, — объясняла Харитина. — Ни
одной вещи в доме не осталось от его первой жены… У нас
все новое. Нравится тебе?
— А мне что!.. Какая есть… Старая буду, грехи буду замаливать… Ну, да не стоит о наших бабьих грехах толковать: у
всех у нас
один грех. У хорошего мужа и жена хорошая, Галактион. Это уж всегда так.
Галактион отлично понимал только
одно, что она находится под каким-то странным влиянием своего двоюродного брата Голяшкина и
все делает по его совету.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и
все на
одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— Разные-то разные, а жадность
одна. Вот вас взять… Молодой, неглупый человек… отлично знаете, как наживаются
все купеческие капиталы… Ну, и вы хотите свою долю урвать? Ведь хотите, признайтесь? Меня вот это и удивляет, что в вас во
всех никакой совести нет.
Для Ечкина это было совсем не убедительно. Он развил широкий план нового хлебного дела, как оно ведется в Америке. Тут были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная культура, —
одним словом,
все, что уже существовало там, на Западе. Луковников слушал и мог только удивляться. Ему начинало казаться, что это какой-то сон и что Ечкин просто его морочит.
— Да вы это так
все говорите, Борис Яковлич? Конечно, мы люди темные и прожили век, как тараканы за печкой… Темные люди,
одним словом.
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета, то есть в настоящем его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин
все: из него будут добывать
все смазочные масла; остатки пойдут на топливо.
Одним словом, громаднейшее дело. И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и
все думал о вас… да. Знаете, вы делаете
одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.