Неточные совпадения
— А какой
ты веры
будешь, старичок? — спросил о. Макар.
— Да видно по обличью-то… Здесь все пшеничники живут, богатей, а у
тебя скула не по-богатому: может, и хлеб с хрустом
ел да с мякиной.
— Ох
ты, некошной! — ругается стряпка. — Шел бы, миленький, своею дорогой…
Поел, отдохнул, надо и честь знать.
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает.
Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а
ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое
тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла
ты с меня голову!.. Ну, надо ли
было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать
тебя мало…
— Я
тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда
было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
— Шутки шутишь, Михей Зотыч, — усомнился хозяин. — Какая
тебе нужда пешком-то
было идти столько места?
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот
тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело
выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
— Это
ты правильно, хозяюшка, — весело ответил гость. — Необычен я, да и стар. В черном теле прожил всю жизнь, не до питья
было.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем…
Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с
тобой в сухую-то тары-бары разводим?
Пьешь чай-то?
— Я
тебе невесту высватал, дураку, а у
тебя пароходы на уме. Благодарить
будешь.
— Вот как
ты со мной разговариваешь, Галактион! Над родным отцом выкомуриваешь!.. Хорошо, я тогда с
тобой иначе
буду говорить.
—
Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот
тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел
быть и другой туда же… Нет, шабаш!
Будет веревки-то из меня вить… Я и
тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
— Какого еще
тебе жениха нужно, Евлампия? — обиделась Анфуса Гавриловна. — Все завидуют… Пожалуй, почище твоего-то немца
будет.
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично
пел, еще лучше плясал и вообще
был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось широкою рекой, так что стоном стон стоял. На улице собиралась целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать, как тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас же перешел на «
ты» и несколько раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
— А
ты не беспокойся, мельник, тесно не
будет… Я ведь крупчатку
буду ставить.
Ты мели да помалывай серячок, а мы белую мучку
будем делать, даст бог.
— Уж какая
есть, Анюта. Мамаша
тебе наказала кланяться и не велела сердиться.
— А
ты, щучий сын, умнее отца хочешь
быть?
— Что я
тебе каторжный дался? — заявил сторож. — Нет, брат,
будет мудрить! Шабаш!
—
Ты посмотри на себя-то, — поговаривала Анна, —
тебе водку
пить с Ермилычем да с попом Макаром, а настоящего-то ничего и нет. Ну, каков
ты есть человек, ежели
тебя разобрать? Вон глаза-то заплыли как от пьянства… Небойсь Галактион компании не ломает, а всегда в своем виде.
— А ежели у нас темнота?
Будут деньги,
будет и торговля. Надо же и купцу чем-нибудь жить. Вот и
тебе, отец Макар, за требы прибавка выйдет, и мне, писарю. У хлеба не без крох.
— За битого семь небитых дают, — шутил он, по обыкновению. —
Тебя в солдатчине били, а меня на заводской работе. И вышло — два сапога пара. Поступай ко мне на службу:
будешь доволен.
— Поглянулся
ты мне, вот главная причина, — шутил Михей Зотыч. — А
есть одна у
тебя провинка.
— Сказано:
будешь доволен. Главное, скула мне у
тебя нравится: на ржаной хлеб скула.
— Ах
ты, дурашка, брюхо-то не зеркало, да и мы с
тобой на ржаной муке замешаны.
Есть корочка черного хлебца, и слава богу… Как
тебя будет разжигать аппетит,
ты богу молись, чревоугодник!
— Как же
ты мог любить, когда совсем не знал меня? Да я
тебе и не нравилась.
Тебе больше нравилась Харитина. Не отпирайся, пожалуйста, я все видела, а только мне
было тогда почти все равно. Очень уж надоело в девицах сидеть. Тоска какая-то, все не мило. Я даже злая сделалась, и мамаша плакала от меня. А теперь я всех люблю.
— Да
ты кто таков, человек,
будешь?
Все эти дни он почти совсем не обращал на нее внимания и даже не замечал, хотя они и
были по-родственному на «
ты» и даже целовались, тоже по-родственному.
— Не любишь? забыл? — шептала она, отступая. — Другую полюбил? А эта другая рохля и плакса. Разве
тебе такую
было нужно жену? Ах, Галактион Михеич! А вот я так не забыла, как
ты на своей свадьбе смотрел на меня… ничего не забыла. Сокол посмотрел, и нет девушки… и не стыдно мне нисколько.
—
Ты меня
будешь помнить, — повторила несколько раз Харитина, давая отцу нюхать спирт. — Я не шутки с
тобой шутила. О, как я
тебя люблю, несчастный!
— Желаю
тебе быть паинькой, — пошутила над ним Харитина, усаживаясь в экипаж. — Пряничка дадут.
— Да ведь народу же деньги-то пойдут, старичок? Ах, какой
ты!.. Теперь хлеб напрасно пропадает, а тогда на, получай наличными. Все
будут довольны… Так-то!
— Ничего
ты от меня, миленький, не получишь… Ни одного грошика, как
есть. Вот, что на себе имеешь, то и твое.
— Харитина, я
был пьян, как скотина… в первый раз в жизни. Я себя презираю… и
ты… и все…
— Подожди, — говорил он. — Я знаю, что это пустяки…
Тебе просто нужно
было кого-нибудь любить, а тут я подвернулся…
— О, часто!..
Было совестно, а все-таки думал. Где-то она? что-то она делает? что думает? Поэтому и на свадьбу к
тебе не приехал… Зачем растравлять и
тебя и себя? А вчера… ах, как мне
было вчера тяжело! Разве такая
была Харитина!
Ты нарочно травила меня, — я знаю, что
ты не такая. И мне так
было жаль
тебя и себя вместе, — я как-то всегда вместе думаю о нас обоих.
— Я уйду совсем, если
ты не
будешь лежать смирно… Вытяни руку вот так. Ну,
будь теперь паинькой.
— Тогда я
была девчонкой и не знала, что такое значит любить… да. А теперь я… я
тебя не люблю…
— Не люблю… не люблю, — повторяла она и даже засмеялась, как русалка. —
Ты сильнее меня, а я все-таки не люблю… Милый, не обижайся: нельзя насильно полюбить. Ах, Галактион, Галактион!.. Ничего
ты не понимаешь!.. Вот
ты меня готов
был задушить, а не спросишь, как я живу, хорошо ли мне? Если бы
ты действительно любил, так первым бы делом спросил, приласкал, утешил, разговорил… Тошно мне, Галактион… вот и сейчас тошно.
— Харитина, у
тебя есть муж… — вдруг проговорил Галактион.
— А
ты, брат, не сомневайся, — уговаривал его Штофф, — он уже
был с Галактионом на «
ты». — Как нажиты
были бубновские капиталы? Тятенька
был приказчиком и ограбил хозяина, пустив троих сирот по миру. Тут, брат, нечего церемониться… Еще темнее это винокуренное дело. Обрати внимание.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь
будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то
есть если бы
были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку… да. Хоть
ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— Карлу Карлычу, сто лет не видались, — певуче говорил Спиридон. — А это кто с
тобой будет?
— Да что я с
тобой буду делать? — взмолилась Харитина в отчаянии. — Да
ты совсем глуп… ах, как
ты глуп!.. Пашенька влюблена в Мышникова, как кошка, — понимаешь? А он ухаживает за мной, — понимаешь? Вот она и придумала возбудить в нем ревность: дескать, посмотри, как другие кавалеры ухаживают за мной. Нет,
ты глуп, Галактион, а я считала
тебя умнее.
— Дурак! Из-за
тебя я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б
ты был настоящий мужчина, так
ты приехал бы ко мне в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер
тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот
ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
— Да, жаль, — повторил Полуянов. — Может
быть,
ты и не виноват, а затаскают по судам, посадят в тюрьму.
— Постой, голова… Да
ты куда пришел-то? Ведь я
тебе родной тесть прихожусь?..
Есть на
тебе крест-то?
— Ну, я скажу
тебе, голубчик, по секрету,
ты далеко пойдешь… Очень далеко. Теперь ваше время… да. Только помни старого сибирского волка, исправника Полуянова: такова бывает превратность судьбы.
Был человек — и нет человека.
—
Ты бы то подумал, поп, — пенял писарь, — ну, пришлют нового исправника, а он
будет еще хуже. К этому-то уж мы все привесились, вызнали всякую его повадку, а к новому-то не
будешь знать, с которой стороны и подойти. Этот нащечился, а новый-то приедет голенький да голодный, пока насосется.
— Да так… Вот
ты теперь
ешь пирог с луком, а вдруг протянется невидимая лапа и цап твой пирог. Только и видел…
Ты пасть-то раскрыл, а пирога уж нет. Не понимаешь? А дело-то к тому идет и даже весьма деликатно и просто.
— Опять
ты глуп… Раньше-то
ты сам цену ставил на хлеб, а теперь
будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А
ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи
есть патреты. Вот как нашего брата выучат!