Неточные совпадения
Домнушка знала,
что Катря в сарайной и точит там лясы с казачком Тишкой, — каждое утро так-то с жиру бесятся… И нашла с кем время терять: Тишке никак пятнадцатый год только в доходе. Глупая эта Катря, а тут еще барышня пристает: куда ушла… Вон и Семка скалит зубы: тоже на Катрю заглядывается, пес, да только опасится. У Домнушки в голове зашевелилось много своих бабьих расчетов, и она машинально совала приготовленную говядину по горшкам, вытаскивала чугун с кипятком и вообще управлялась
за четверых.
— Ступай
за ней наверх, — коротко объявила Домнушка, довольная,
что закоснелый кержак, наконец, выйдет из кухни и она может всласть наругаться с «шаропучим» Семкой.
Мы сказали,
что Нюрочка была одна, потому
что сидевший тут же
за столом седой господин не шел в счет, как часы на стене или мебель.
Опрометью летевшая по двору Катря набежала на «фалетура» и чуть не сшибла его с ног,
за что и получила в бок здорового тумака. Она даже не оглянулась на эту любезность, и только голые ноги мелькнули в дверях погреба: Лука Назарыч первым делом потребовал холодного квасу, своего любимого напитка, с которым ходил даже в баню. Кержак Егор спрятался
за дверью конюшни и отсюда наблюдал приехавших гостей: его кержацкое сердце предчувствовало,
что начались важные события.
Несмотря на эти уговоры, о. Сергей с мягкою настойчивостью остался при своем,
что заставило Луку Назарыча посмотреть на попа подозрительно: «Приглашают, а он кочевряжится… Вот еще невидаль какая!» Нюрочка ласково подбежала к батюшке и, прижавшись головой к широкому рукаву его рясы, крепко ухватилась
за его руку. Она побаивалась седого сердитого старика.
Сидевшие на лавочке рабочие знали,
что опасность грозит именно с этой лестницы, но узнали Луку Назарыча только тогда, когда он уже прошел мимо них и завернул
за угол формовочной.
Старик чувствовал,
что он в последний раз проходит полным и бесконтрольным хозяином по своему царству, — проходит, как страшная тень, оставлявшая
за собой трепет…
Главный управляющий, Лука Назарыч, души не чаял в Чебакове и спускал ему многое,
за что других служащих разжаловал бы давно в рабочие.
Петр Елисеич хотел сказать еще что-то, но круто повернулся на каблуках, махнул платком и, взяв Сидора Карпыча
за руку, потащил его из сарайной. Он даже ни с кем не простился, о
чем вспомнил только на лестнице.
Он по старой мужицкой привычке провел всею ладонью по своему широкому бородатому лицу с плутоватыми темными глазками, тряхнул головой и весело подумал: «А мы
чем хуже других?» С заводскою администрацией Груздев сильно дружил и с управителями был
за панибрата, но Луки Назарыча побаивался старым рабьим страхом.
Прибежавший Тишка шепотом объявил,
что Лука Назарыч проснулся и требует к себе Овсянникова. Последний не допил блюдечка, торопливо застегнул на ходу сюртук и разбитою походкой, как опоенная лошадь, пошел
за казачком.
Девочка бойко семенила маленькими ножками и боязливо оглядывалась назад, потому
что Вася потихоньку от отца дергал ее
за юбки.
Больше всех надоедал Домнушке гонявшийся
за ней по пятам Вася Груздев, который толкал ее в спину, щипал и все старался подставить ногу, когда она тащила какую-нибудь посуду. Этот «пристанской разбойник», как окрестила его прислуга, вообще всем надоел. Когда ему наскучило дразнить Сидора Карпыча, он приставал к Нюрочке, и бедная девочка не знала, куда от него спрятаться. Она спаслась только тем,
что ушла
за отцом в сарайную. Петр Елисеич, по обычаю, должен был поднести всем по стакану водки «из своих рук».
«
Что я
за собака, чтобы на свист стал ходить?» — объявил Морок и не стал ходить на работу.
Глаза у пристанского разбойника так и горели, и охватившее его воодушевление передалось Нюрочке, как зараза. Она шла теперь
за Васей, сама не отдавая себе отчета. Они сначала вышли во двор, потом
за ворота, а через площадь к конторе уже бежали бегом, так
что у Нюрочки захватывало дух.
Петра Елисеича разбудила Катря, объясняя своим ломаным хохлацким говором,
что панночка на крыше и ни
за что не хочет спуститься оттуда.
Он только
что хотел выделывать свое колено, как в круг протиснулся Полуэхт Самоварник и остановил его
за плечо.
Лука Назарыч ни с того ни с
чего возненавидел его и отправил в «медную гору», к старому Палачу,
что делалось только в наказание
за особенно важные провинности.
Когда старый Коваль вернулся вечером из кабака домой, он прямо объявил жене Ганне,
что, слава богу, просватал Федорку. Это известие старая хохлушка приняла
за обыкновенные выкрутасы и не обратила внимания на подгулявшего старика.
Тулянки сами охотно шли
за хохлов, потому
что там не было больших семей, а хохлушки боялись женихаться с туляками.
Палагея внимательно слушала, опустив глаза, — она чувствовала,
что хохлушка пришла не
за этим.
Тит схватил его
за волосы и принялся колотить своею палкой
что было силы. Гибкий черемуховый прут только свистел в воздухе, а Макар даже не пробовал защищаться. Это был красивый, широкоплечий парень, и Ганне стало до смерти его жаль.
Та схватилась
за «убитое» место и жалко захныкала,
что еще сильнее рассердило Макара, и он больно ударил жену ногой прямо в живот.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно
за нее, потому
что она представляла больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь
за самою работой? На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
«Три пьяницы» вообще чувствовали себя прекрасно,
что бесило Рачителиху, несколько раз выглядывавшую из дверей своей каморки в кабак.
За стойкой управлялся один Илюшка, потому
что днем в кабаке народу было немного, а набивались к вечеру. Рачителиха успевала в это время управиться около печи, прибрать ребятишек и вообще повернуть все свое бабье дело, чтобы вечером уже самой выйти
за стойку.
Рачителиха вся затряслась от бешенства и бросилась на сына, как смертельно раненная медведица. Она сбила его с ног и таскала по полу
за волосы, а Илюшка в это время на весь кабак выкрикивал все,
что слышал от Пашки Горбатого про Окулка.
В этот момент подкатил к кабаку, заливаясь колокольчиками, экипаж Груздева. Войдя в кабак, Самойло Евтихыч нашел Илюшку еще связанным. Рачителиха так растерялась,
что не успела утащить связанного хоть
за стойку.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка с большими серыми глазами и серьезным не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее на одну руку и шел с своею живою ношей как ни в
чем не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич не остался
за поворотом дороги.
— Вот
что, Матвей, — заговорил Мухин, останавливая обережного, — ты сходи
за братом Егором…
Матюшка с медвежьею силой соединял в себе великую глупость, поэтому остановился и не знал,
что ему делать: донести приказчичьи пожитки до горницы или бросить их и бежать
за Егором…
Вася вертелся около матери и показывал дорогой гостье свои крепкие кулаки,
что ее очень огорчало: этот мальчишка-драчун отравил ей все удовольствие поездки, и Нюрочка жалась к отцу, ухватив его
за руку.
Пока пили чай и разговаривали о разных пустяках, о каких говорят с дороги, обережной успел сходить
за Егором и доложил,
что он ждет на дворе.
— Говори: «здравствуй, баушка», — нашептывала старуха, поднимая опешившую девочку
за плечи. — Ну,
чего молчишь?
— Мать, опомнись,
что ты говоришь? — застонал Мухин, хватаясь
за голову. — Неужели тебя радует,
что несчастная женщина умерла?.. Постыдись хоть той девочки, которая нас слушает!.. Мне так тяжело было идти к тебе, а ты опять
за старое… Мать, бог нас рассудит!
Нюрочка была рада,
что вырвалась из бабушкиной избы, и торопливо бежала вперед, так
что начетчица едва поспевала
за ней.
От толчка у Никитича полетел на землю цилиндр, так
что он обругал проехавших двоих верховых уже вдогонку. Стоявшие
за воротами кучер Семка и казачок Тишка громко хохотали над Никитичем.
Она знала,
что смиренный Кирилл переврал текст: часть взял из Игнатия Богоносца, а выдает
за Кириллову книгу.
Еще
за обедом Вася несколько раз выскакивал из-за стола и подбегал к окну. Мать строго на него смотрела и качала головой, но у мальчика было такое взволнованное лицо,
что у ней не повертывался язык побранить непоседу. Когда смиренный Кирилл принялся обличать милостивцев, Вася воспользовался удобным моментом, подбежал к Нюрочке и шепнул...
Повторять свое приглашение ему не пришлось, потому
что Нюрочке самой до смерти надоело сидеть
за столом, и она рада была случаю удрать.
— Ступай, жалься матери-то, разбойник! — спокойно говорила Таисья, с необыкновенною ловкостью трепля Васю
за уши, так
что его кудрявая голова болталась и стучала о пол. — Ступай, жалься… Я тебя еще выдеру. Погоди, пес!..
Когда железная рука Спирьки ухватила Самойлу Евтихыча
за ворот чекменя, всем стало ясно,
что самосадскому набобу несдобровать, и всех яснее это понимал и чувствовал сам Самойло Евтихыч.
Домой принесли Самойлу Евтихыча в чекмене, как он боролся. В кабинете, когда начали снимать сапог с левой ноги, он закричал благим матом, так
что Анфисе Егоровне сделалось дурно, и Таисья увела отпаивать ее водой. Пришлось ухаживать
за больным Петру Елисеичу с казачком Тишкой.
— Простой вывих, вернее — растяжение связок…
Что, испугался?.. Сейчас нарочного пошлем
за фельдшером на завод…
Татьяна каждое лето работала
за двоих, а потом всю зиму слушала попреки свекрови,
что вот Макар травит чужое сено.
Молодые бабы-хохлушки слушали эти жалобы равнодушно, потому
что в Хохлацком конце женатые сыновья жили почти все в отделе от стариков,
за немногими исключениями, как семья Ковалей.
Проворная была девка и управлялась
за мужика, даром
что зиму работала на фабрике дровосушкой.
Если бы не круглая бедность, быть бы Наташке замужем
за хорошим мужиком, а теперь женихи ее обегали, потому
что всякому лестно вывести жену из достаточной семьи, а тут вместо приданого два голодных рта — Мавра да Тараско.
Окулко косил с раннего утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву
за ним и молча любовался на молодецкую работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного хлеба и опять пошел косить. На других покосах уже заметили,
что у Мавры косит какой-то мужик, и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый даже подъехал верхом на своей буланой кобыле и вслух похвалил чистую Окулкину работу.
Прежде
чем приступить к делу, старички поговорили о разных посторонних предметах, как и следует серьезным людям; не прямо же броситься на человека и хватать его
за горло.
— Все кончено… — повторял упрямый старик, удрученный крепостным горем. — Да… И ничего не будет! Всем этим подлецам теперь плати…
за все плати… а
что же Устюжанинову останется?
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька,
что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие,
за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не понимаю: к
чему же тут соленые огурцы и икра?
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право,
за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это
за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга.
За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово:
что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала,
что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает,
что он
за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.