Неточные совпадения
Раскольник
с унынием обвел всю кухню
глазами и остановился
на лестнице, которая вела из кухни во второй этаж, прямо в столовую.
Катре было лет семнадцать. Красивое смуглое лицо так и смеялось из-под кумачного платка, кокетливо надвинутого
на лоб. Она посторонилась, чтобы дать Егору дорогу, и
с недоумением посмотрела ему вслед своими бархатными
глазами, — «кержак, а пан велел прямо в кабинет провести».
Эта угроза заставила подняться черноволосую головку
с заспанными красивыми
глазами. Груздев вынул ребенка из экипажа, как перышко, и
на руках понес в сарайную. Топанье лошадиных ног и усталое позвякиванье колокольчиков заставило выглянуть из кухни Домнушку и кучера Семку.
Нюрочка все смотрела
на светлые пуговицы исправника,
на трясущуюся голову дьячка Евгеньича
с двумя смешными косичками, вылезавшими из-под засаленного ворота старого нанкового подрясника,
на молившийся со слезами
на глазах народ и казачьи нагайки. Вот о. Сергей начал читать прерывавшимся голосом евангелие о трехдневном Лазаре, потом дьячок Евгеньич уныло запел: «Тебе бога хвалим…» Потом все затихло.
К старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый
на одно плечо, тащился полой по земле. Смуглое лицо
с русою бородкой и карими
глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый пьяный рот.
Его сердитое лицо
с черноватою бородкой и черными, как угли,
глазами производило неприятное впечатление; подстриженные в скобку волосы и раскольничьего покроя кафтан говорили о его происхождении — это был закоснелый кержак, отрубивший себе палец
на правой руке, чтобы не идти под красную шапку. […чтобы не идти под красную шапку — то есть чтобы избавиться от военной службы.]
Окулко только мотнул головой Рачителихе, и та налила Мороку второй стаканчик. Она терпеть не могла этого пропойцу, потому что он вечно пьянствовал
с Рачителем, и теперь смотрела
на него злыми
глазами.
А Нюрочка улыбалась ему
с крыши, напрасно отыскивая
глазами своего веселого спутника, — пристанской разбойник, завидев Петра Елисеича,
с ловкостью обезьяны кубарем скатился по крыше, прыгнул
на росшую в саду липу, а по ней уже добрался благополучно до земли.
Нюрочка перебегала из столовой в залу и смотрела в окно
на галдевшую
на дворе толпу. Ей опять было весело, и она только избегала встречаться
с Иваном Семенычем, которого сразу разлюбила. Добрый старик замечал эту детскую ненависть и не знал, как опять подружиться
с Нюрочкой. Улучив минуту, когда она проходила мимо него, он поймал ее за какую-то оборку и прошептал, указывая
глазами на Овсянникова...
Направо в земле шла под
глазом канавка
с порогом, а налево у самой арки стояла деревянная скамеечка,
на которой обыкновенно сидел Никитич, наблюдая свою «хозяйку», как он называл доменную печь.
Илюшка молчал и только смотрел
на Пашку широко раскрытыми
глазами. Он мог, конечно, сейчас же исколотить приятеля, но что-то точно связывало его по рукам и по ногам, и он ждал
с мучительным любопытством, что еще скажет Пашка. И злость, и слезы, и обидное щемящее чувство захватывали ему дух, а Пашка продолжал свое, наслаждаясь мучениями благоприятеля. Ему страстно хотелось, чтобы Илюшка заревел и даже побил бы его. Вот тебе, хвастун!
Младшая сноха, Агафья, белобрысая бабенка
с узкими и покатыми плечами, следовала за ней по пятам, чтобы не попадаться
на глаза рассерженной свекрови.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка
с большими серыми
глазами и серьезным не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее
на одну руку и шел
с своею живою ношей как ни в чем не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич не остался за поворотом дороги.
Вон там еще желтеют ветреницы — это первые весенние цветы
на Урале,
с тонким ароматом и меланхолическою окраской. Странная эта детская память: Нюрочка забыла молебен
на площади, когда объявляли волю, а эту поездку
на Самосадку запомнила хорошо и, главным образом, дорогу туда. Стоило закрыть
глаза, как отчетливо представлялся Никитич
с сапогами за спиной, улыбавшийся Тишка, телега
с брательниками Гущиными, которых Семка назвал телятами, первые весенние цветы.
Эта встреча произвела
на Петра Елисеича неприятное впечатление, хотя он и не видался
с Мосеем несколько лет. По своей медвежьей фигуре Мосей напоминал отца, и старая Василиса Корниловна поэтому питала к Мосею особенную привязанность, хотя он и жил в отделе. Особенностью Мосея, кроме слащавого раскольничьего говора, было то, что он никогда не смотрел прямо в
глаза, а куда-нибудь в угол. По тому, как отнеслись к Мосею набравшиеся в избу соседи, Петр Елисеич видел, что он
на Самосадке играет какую-то роль.
Обедали все свои. В дальнем конце стола скромно поместилась Таисья, а
с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье и
с подстриженными по-раскольничьи
на лбу волосами невольно бросался в
глаза. Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой,
с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
— Вот этакие смиренные старцы и смущают народ, — объяснил Груздев, указывая
глазами Мухину
на смиренного Кирилла. — Спроси-ка его, зачем он в Самосадку-то приехал?..
С твоим братцем Мосеем два сапога пара будут.
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем было неловко. Казачок Тишка стоял у стены, опустив
глаза, и только побелевшие губы у него тряслись от страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка посматривал
на всех
с скрытою во взгляде улыбкой: он был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону в унижении Груздева. Заболотский инок посмотрел кругом удивленными
глазами, расслабленно опустился
на свое место и, закрыв лицо руками, заплакал
с какими-то детскими всхлипываниями.
Посидела Аннушка, потужила и ушла
с тем же,
с чем пришла. А Наташка долго ее провожала
глазами: откуда только что берет Аннушка — одета чисто, сама здоровая,
на шее разные бусы, и по праздникам в кофтах щеголяет. К пасхе шерстяное платье справила: то-то беспутная голова! Хорошо ей, солдатке! Позавидовала Наташка, как живут солдатки, да устыдилась.
Тит все время наблюдал Домнушку и только покачал головой: очень уж она разъелась
на готовых хлебах. Коваль позвал внучку Катрю и долго разговаривал
с ней. Горничная испугалась не меньше Домнушки: уж не сватать ли ее пришли старики? Но Домнушка так весело поглядывала
на нее своими ласковыми
глазами, что у Катри отлегло
на душе.
Ее красивое, точно восковое лицо смотрело
на всех
с печальною строгостью, а темные
глаза задумчиво останавливались
на какой-нибудь одной точке.
Это было
на руку Таисье: одним
глазом меньше, да и пошутить любил Самойло Евтихыч, а ей теперь совсем не до шуток. Дома оставалась одна Анфиса Егоровна, которая и приняла Таисью
с обычным почетом. Хорошо было в груздевском доме летом, а зимой еще лучше: тепло, уютно, крепко.
Аграфене случалось пить чай всего раза три, и она не понимала в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав
с мороза в теплую комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась
на нее; то ли не девка, то ли не писаная красавица: брови дугой,
глаза с поволокой, шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло
на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
Закрыв
глаза, она видела уже себя в темном, полумонашеском одеянии, в темном платке
на голове,
с восковым лицом и опущенными долу
глазами…
Дорога опять превратилась в маленькую тропу,
на которой даже и следа не было, но инок Кирилл проехал бы всю эту «пустыню»
с завязанными
глазами: было похожено и поезжено по ней по разным скитским делам.
В уголке у Кузьмича был прилажен слесарный станок, и он, болтая
с Наташкой, ловко работал у ней
на глазах разным инструментом.
Анфиса Егоровна держала себя
с приличною важностью, а Нюрочке показалось ужасно скучно, когда гостья и хозяйка заговорили между собой вполголоса и Анфиса Егоровна опять качала головой, а Таисья поглядывала
на Нюрочку своими печальными
глазами с скрытою любовью.
—
С богом, старушки, — повторял о. Сергей, со слезами
на глазах благословляя ползавших у его ног тулянок.
Присутствовавшие за ужином дети совсем не слушали, что говорили большие. За день они так набегались, что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались
глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев
с гордостью смотрел
на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
— А мне усё равно… — грубо ответила Катря, не глядя
на него. — Раньше усем угодила, а теперь
с глаз гоните…
В Нюрочке проснулось какое-то страстное чувство к красивой послушнице, как это бывает
с девочками в переходном возрасте, и она ходила за ней, как тень. Зачем
на ней все черное? Зачем
глаза у ней такие печальные? Зачем
на нее ворчит походя эта сердитая Енафа? Десятки подобных вопросов носились в голове Нюрочки и не получали ответа.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив
глаза. Она не проронила ни одного слова в свое оправдание, потому что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце
на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то было
на уме, что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях
с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней была привычка.
Таисья посмотрела какими-то удивленными
глазами на Кирилла и ничего не ответила. Она еще
с вечера все прислушивалась к чему-то и тревожно поглядывала под гору,
на дорогу из Самосадки, точно поджидала кого. Во время чтения Аглаиды она первая услышала топот лошадиных копыт.
В тумане из-под горы сначала показался низенький старичок
с длинною палкой в руке. Он шел без шапки, легко переваливаясь
на своих кривых ногах. Полы поношенного кафтана для удобства были заткнуты за опояску. Косматая седая борода и целая шапка седых волос
на голове придавали ему дикий вид, а добрые серые
глаза ласково улыбались.
Вася был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном
с своею обычною энергией. Во время сплава он иногда целую неделю «ходил
с теми же
глазами», то есть совсем не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное время. Нужно было повернуть дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь
на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева вышла в одной коломенке, которую при спуске
на воду «избочило», — надо было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
В то самое утро, когда караван должен был отвалить,
с Мурмоса прискакал нарочный: это было известие о смерти Анфисы Егоровны… Груздев рассчитывал рабочих
на берегу, когда обережной Матюшка подал ему небольшую записочку от Васи. Пробежав
глазами несколько строк, набросанных второпях карандашом, Груздев что-то хотел сказать, но только махнул рукой и зашатался
на месте, точно его кто ударил.
Федорка за эти годы совсем выровнялась и почти «заневестилась». «Ласые» темные
глаза уже подманивали парубков. Гладкая вообще девка выросла, и нашлось бы женихов, кроме Пашки Горбатого. Старый Коваль упорно молчал, и Ганна теперь преследовала его
с особенным ожесточением, предчувствуя беду. Конечно, сейчас Титу совестно
глаза показать
на мир, а вот будет страда, и сваты непременно снюхаются. Ковалиха боялась этой страды до смерти.
— Это он к тебе приезжал! — накинулась Дарья
на младшую дочь, Феклисту. — Все я вижу… Мало вам
с Аннушкой фабрики, так вы в
глазах страмите отца
с матерью.
С этого разговора песни Наташки полились каждый вечер, а днем она то и дело попадала Груздеву
на глаза. Встретится,
глаза опустит и даже покраснеет. Сейчас видно, что очестливая девка, не халда какая-нибудь. Раз вечерком Груздев сказал Артему, чтобы он позвал Наташку к нему в балаган: надо же ее хоть чаем напоить, а то что девка задарма горло дерет?
У мастерицы Таисьи быстро созрел план, каким образом уговорить Петра Елисеича.
С нею одной он не отпустил бы Нюрочку
на богомолье, а
с Парасковьей Ивановной отпустит. Можно проехать сначала в Мурмос, а там озером и тропами. Парасковья Ивановна долго не соглашалась, пока Таисья не уломала ее со слезами
на глазах. Старушка сама отправилась
на рудник, и Петр Елисеич, к удивлению, согласился
с первого слова.
Нюрочка бросилась Парасковье Ивановне
на шею и целовала ее со слезами
на глазах. Один Ефим Андреич был недоволен, когда узнал о готовившейся экспедиции. Ему еще не случалось оставаться одному. А вдруг что-нибудь случится
с Парасковьей Ивановной? И все это придумала проклятая Таисья, чтобы ей ни дна ни покрышки… У ней там свои дела
с скитскими старцами и старицами, а зачем Парасковью Ивановну
с Нюрочкой волокет за собой? Ох, неладно удумала святая душа
на костылях!
Нюрочка добыла себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и надела его по-раскольничьи, надвинув
на лоб. Свежее, почти детское личико выглядывало из желтой рамы
с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич в первый еще раз заметил, что Нюрочка почти большая. Он долго провожал
глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже не оглянулась
на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик пришел к нему размыкать свое горе и не мог от слез выговорить ни слова.
Восторженно-благоговейное чувство охватило ее
с новою силой, и слезы навертывались
на глаза от неиспытанного еще счастья, точно она переселилась в какой-то новый мир, а зло осталось там, далеко позади.
Парасковья Ивановна лелеяла и холила развертывавшуюся
на ее
глазах девичью красу
с каким-то восторженным чувством, как редкую и дорогую гостью.
Нюрочка сильно смутилась, — у ней в голове мелькнул образ того черного ангела, который запечатлелся в детской памяти
с особенною рельефностью. Она припомнила дальше, как ей сделалось больно, когда она увидела этого черного ангела разговаривающим у ворот
с обережным Матюшкой. И теперь
на нее смотрели те же удивительные, глубокие серые
глаза, так что ей сделалось жутко. Да, эта была она, Аглаида, а Парасковья Ивановна называет ее Авгарью.
В избушке Таисьи Нюрочка познакомилась и
с сестрой Авгарью, которая редко говорила, а обыкновенно сидела, опустив
глаза. Нюрочку так и тянуло к этой застывшей женской красоте, витавшей умом в неведомом для нее мире. Когда Нюрочка сделала попытку разговориться
с этою таинственною духовною сестрой, та взглянула
на нее какими-то испуганными
глазами и отодвинулась, точно боялась осквернить своим прикосновением еще нетронутую чистоту.
Нюрочка посмотрела
на отца и опустила
глаза. Ей ужасно хотелось посмотреть, какой стал теперь Вася, и вместе
с тем она понимала, что такое любопытство в настоящую минуту просто неприлично. Человек болен, а она пойдет смотреть
на него, как
на редкого зверя. Когда после обеда отец лег в кабинете отдохнуть, Нюрочка дождалась появления Таисьи. Мастерица прошла
на цыпочках и сообщила шепотом...
Она так и подумала: «Ах, какой большой!» Лицо она рассмотрела потом и крайне смутилась, заметив, что Вася пристально глядит
на нее большими темными
глазами с поволокой.
Наступила неловкая пауза. Вася
с трудом перекатил по подушке отяжелевшую голову и взглянул
на Нюрочку такими покорными
глазами, точно просил в чем-то извинения. Она принесла стул и села около кровати.
Нюрочка стала замечать, что вообще
с Петром Елисеичем творится что-то неладное: он стал забываться, был ужасно рассеян и вообще изменялся
на глазах.