Неточные совпадения
Очутившись за дверью, она вдруг струсила; но Вася и не
думал ее бить, а
только схватил за руку и стремительно потащил за собой.
Это хвастовство взбесило Пашку, — уж очень этот Илюшка нос стал задирать… Лучше их нет, Рачителей, а и вся-то цена им: кабацкая затычка. Последнего Пашка из туляцкого благоразумия не сказал, а
только подумал. Но Илюшка, поощренный его вниманием, продолжал еще сильнее хвастать: у матери двои Козловы ботинки, потом шелковое платье хочет купить и т. д.
Все эти церемонии были проделаны так быстро, что девочка не успела даже
подумать о сопротивлении, а
только со страхом ждала момента, когда она будет целовать руку у сердитой бабушки.
— Ах, разбойник… Ужо вот я скажу матери-то! — бранилась Таисья, грозя Васе кулаком. — И востер
только мальчишка: в кого такой,
подумаешь, уродился!
— Отсоветовать вам я не могу, — говорил о. Сергей, разгуливая по комнате, — вы
подумаете, что я это о себе буду хлопотать… А не сказать не могу. Есть хорошие земли в Оренбургской степи и можно там устроиться,
только одно нехорошо: молодым-то не понравится тяжелая крестьянская работа. Особенно бабам непривычно покажется… Заводская баба
только и знает, что свою домашность да ребят, а там они везде поспевай.
— Я не говорю: не ездите… С богом…
Только нужно хорошо осмотреть все, сообразить, чтобы потом хуже не вышло. Побросаете дома, хозяйство, а там все новое придется заводить. Тоже и урожаи не каждый год бывают…
Подумать нужно, старички.
Не
думала о переселении в орду
только такая беспомощная голь, как семья Окулка, перебивавшаяся кое-как в покосившейся избушке на краю Туляцкого конца.
Обойденная со всех сторон отчаянною нуждой, Наташка часто
думала о том, что вот есть же богатые семьи, где робят одни мужики, а бабы остаются
только для разной домашности.
— Что будешь делать… — вздыхал Груздев. — Чем дальше, тем труднее жить становится, а как будут жить наши дети — страшно
подумать. Кстати, вот что… Проект-то у тебя написан и бойко и основательно, все на своем месте, а
только напрасно ты не показал мне его раньше.
— А ведь ты верно говоришь, — согласился обескураженный Петр Елисеич. — Как это мне самому-то в голову не пришло? А впрочем, пусть их
думают, что хотят… Я сказал
только то, что должен был сказать. Всю жизнь я молчал, Самойло Евтихыч, а тут прорвало… Ну, да теперь уж нечего толковать: дело сделано. И я не жалею.
— А кто его любит? Самое поганое дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя воля. А
только дело верное, поэтому за него и держимся… Ты
думаешь, я много на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог пошлет счастки в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже выходит причина, чтобы не оставаться на Самосадке. Куда ни кинь, везде выходит, что уезжать.
— Да ты говоришь
только о себе сейчас, а как
подумаешь, так около себя и других найдешь, о которых тоже нужно
подумать. Это уж всегда так… Обидно, несправедливо, а других-то и пожалеешь. Фабрику свою пожалеешь!..
Дома Петра Елисеича ждала новая неприятность, о которой он и не
думал. Не успел он войти к себе в кабинет, как ворвалась к нему Домнушка, бледная, заплаканная, испуганная. Она едва держалась на ногах и в первое мгновение не могла выговорить ни одною слова, а
только безнадежно махала руками.
Макар
думал свое:
только бы извести Татьяну, а там бы уж у него руки развязаны.
— Теперь молодым ход, Петр Елисеич, а нас, стариков, на подножный корм погонят всех… Значит, другого не заслужили.
Только я так
думаю, Петр Елисеич, что и без нас тоже дело не обойдется. Помудрят малым делом, а потом нас же за оба бока и ухватят.
Лежит она и
думает,
думает без конца, перебирая свою скитскую жизнь, точно она вчера
только приехала сюда под Мохнатенькую горку.
— Ты
думаешь, что я потому не иду к тебе, что совестно за долг? — спросил Груздев, выпив водки. — Конечно, совестно…
Только я тут не виноват, — божья воля. Бог дал, бог и взял… А тяжело было мне просто видеть тебя, потому как ты мне больше всех Анфису Егоровну напоминаешь. Как вспомню про тебя, так кровью сердце и обольется.
Солдат Артем
только слушал эти толки о земле, а сам в разговоры не вступался. Он
думал свое и при случае расспрашивал Мосея о скитах. Уляжется вечером на полати с Мосеем и заведет речь.
— Успокой ты мою душу, скажи… — молила она, ползая за ним по избушке на коленях. — Ведь я каждую ночь слышу, как ребеночек плачет… Я это сначала на отца Гурия
думала, а потом уж догадалась. Кононушко, братец, скажи
только одно слово: ты его убил? Ах, нет, и не говори лучше, все равно не поверю… ни одному твоему слову не поверю, потому что вынял ты из меня душу.
Но Голиковский и не
думал делать признания, даже когда они остались в гостиной вдвоем. Он чувствовал, что девушка угадала его тайну, и как-то весь съежился. Неестественное возбуждение Нюрочки ему тоже не нравилось: он желал видеть ее всегда такою, какою она была раньше. Нюрочка могла
только удивляться, что он при отъезде простился с ней так сухо. Ей вдруг сделалось безотчетно скучно. Впрочем, она вышла на подъезд, когда Голиковский садился в экипаж.
— Сейчас об этом не следует
думать, — серьезно ответила Нюрочка. — Волнение повредит… Вы еще так молоды, вся жизнь впереди, и
только явилось бы желание исправиться! Сознание — уже половина исправления, как говорит папа.
— Знаю, знаю, сестрица, что ты
подумала: слабый человек мать Енафа… так?.. Знаю…
Только я-то почитаю в ней не ее женскую слабость, а скитское иночество. Сам в скитах буду жить… Где сестрица-то Аглаида у тебя?
В передней не дали даже и опомниться ему. «Ступайте! вас князь уже ждет», — сказал дежурный чиновник. Перед ним, как в тумане, мелькнула передняя с курьерами, принимавшими пакеты, потом зала, через которую он прошел,
думая только: «Вот как схватит, да без суда, без всего, прямо в Сибирь!» Сердце его забилось с такой силою, с какой не бьется даже у наиревнивейшего любовника. Наконец растворилась пред ним дверь: предстал кабинет, с портфелями, шкафами и книгами, и князь гневный, как сам гнев.