Неточные совпадения
— Первая причина, Лука Назарыч, что мы не обязаны
будем содержать
ни сирот,
ни престарелых,
ни увечных, — почтительнейше докладывал Овсянников. — А побочных сколько
было расходов: изба развалилась, лошадь пала, коровы нет, — все это мы заводили
на заводский счет, чтобы не обессилить народ. А теперь пусть сами живут, как знают…
— С Макаркой Горбатым сведалась? — тихо спросила Таисья и в ужасе отступила от преступницы. — Не
будет тебе прощенья
ни на этом,
ни на том свете. Слышишь?.. Уходи от меня…
Иван Семеныч бился со стариками целых два дня и ничего не мог добиться. Даже
был приглашен к содействию о. Сергей, увещания и советы которого тоже не повели
ни к чему. Истощив весь запас своей административной энергии, Иван Семеныч махнул рукой
на все.
В караул он попал еще молодым, потому что
был немного тронутый человек и
ни на какую другую работу не годился.
Долго стоял Коваль
на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему
было обидно, что сват Тит уехал и
ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу
было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
Домнушка явилась
ни жива
ни мертва: лица
на ней не
было.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно
ни к кому. — Бог за это накажет… А только
на моих памятях это
было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
О переселенцах не
было ни слуху
ни духу, точно они сквозь землю провалились. Единственное известие привезли приезжавшие перед рождеством мужики с хлебом, — они сами
были из орды и слышали, что весной прошел обоз с переселенцами и ушел куда-то «
на линию».
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством, что он подозревал Самоварника в шашнях с Феклистой, работавшей
на фабрике. Это
была совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась в теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он не сказал никогда
ни одного слова и даже старался не встречаться с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому, что не терял надежды задушить ее в свое время.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она не проронила
ни одного слова в свое оправдание, потому что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце
на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то
было на уме, что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней
была привычка.
Чудной человек этот Морок: работает,
ни с кем ничего не говорит, а потом вдруг свернулся, сел
на свою сивую кобылу и
был таков.
Дарья
ни за что
ни про что прибила Феклисту, прибила
на единственном основании, чтобы хоть
на ком-нибудь сорвать свое расходившееся материнское сердце. Виновником падения Феклисты
был старик уставщик Корнило, которому Аннушка подвела сестру за грошовый подарок, как подводила и других из любви к искусству. Феклиста отдалась старику из расчета иметь в нем влиятельного покровителя, который при случае и заступится, когда
будут обижать свои фабричные.
Нюрочка бросилась Парасковье Ивановне
на шею и целовала ее со слезами
на глазах. Один Ефим Андреич
был недоволен, когда узнал о готовившейся экспедиции. Ему еще не случалось оставаться одному. А вдруг что-нибудь случится с Парасковьей Ивановной? И все это придумала проклятая Таисья, чтобы ей
ни дна
ни покрышки… У ней там свои дела с скитскими старцами и старицами, а зачем Парасковью Ивановну с Нюрочкой волокет за собой? Ох, неладно удумала святая душа
на костылях!
И
на том свете не
будет ни мужей,
ни жен, а
будут только братья и сестры.
—
На том свете не
будет ни родителей,
ни детей, — объяснял Конон. — Глеб тебе такой же духовный брат, как и я… Не мы с тобой дали ему душу.
Тишка только посмотрел
на нее, ничего не ответил и пошел к себе
на покос, размахивая уздой. Ганна набросилась тогда
на Федорку и даже потеребила ее за косу, чтобы не заводила шашней с кержачатами. В пылу гнева она пригрозила ей свадьбой с Пашкой Горбатым и сказала, что осенью в заморозки окрутят их. Так решили старики и так должно
быть. Федорка не проронила
ни слова, а только побелела, так что Ганне стало ее жаль, и старуха горько заплакала.
Сколько
ни галдели солдат Артем с Полуэхтом, так ничего и не могли поделать с Мороком.
На другой день они явились уже с начальством во главе, то
есть привели из волости старосту.
— А нам-то какая печаль? Мы
ни овсом,
ни сеном не торгуем. Подряды
на дрова, уголь и транспорт сданы с торгов еще весной по средним ценам. Мы исполним то, что обещали, и потребуем того же и от других. Я понимаю, что год
будет тяжелый, но важен принцип. Да…
Вся эта операция учетверяла стоимость провоза, а главное — металл не
поспеет к сроку
ни в Лаишев,
ни в Нижний,
ни на Низ (низовья Волги).
Первый момент свидания вышел довольно натянутым, как Голиковский
ни старался занять гостя. Лука Назарыч как-то все ежился, точно ему
было холодно, и только кряхтел, хмуря седые брови. Наконец, он поднялся, застегнул сюртук
на все пуговицы и проговорил...
Тит совершенно растерялся и не мог вымолвить
ни одного слова. Он только показывал рукой в магазин… Там над прилавком, где в потолочине
были на толстом железном крюке прилажены весы, теперь висела в петле Домнушка. Несчастная баба хоть своею смертью отомстила солдату за свой последний позор.
Пришел Окулко после двадцатилетнего скитальчества домой
ни к чему, пожил в новой избе у старухи матери, а потом, когда выбрали в головы Макара Горбатого, выпросился
на службу в сотские — такого верного слуги нужно
было поискать.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу:
на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб
ни детям его,
ни ему, мошеннику,
ни дядьям,
ни теткам его
ни в чем никакого прибытку не
было!
Вот просто
ни на полмизинца не
было похожего — и вдруг все: ревизор! ревизор!
Поспел горох! Накинулись, // Как саранча
на полосу: // Горох, что девку красную, // Кто
ни пройдет — щипнет! // Теперь горох у всякого — // У старого, у малого, // Рассыпался горох //
На семьдесят дорог!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что
ни велят — работаю, // Как
ни бранят — молчу.