Неточные совпадения
Среднего роста, сутуловатый, с широкою впалою грудью и совершенно седою головой, этот Петр Елисеич
совсем не походил на брата.
— Нельзя, ангел мой, кровь застоялась… — добродушно оправдывается исправник, зажигая новую папиросу. — Ноги
совсем отсидел, да и кашель у меня анафемский, Лука Назарыч; точно западней запрет в горле,
не передохнешь. А табачку хватишь — и полегчает…
Самая мысль о воле как-то
совсем не укладывалась в общий инвентарь заводских соображений и дум.
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике высокая зеленая железная труба водокачки пускала густые клубы черного дыма. В общем движении
не принимал никакого участия один Кержацкий конец, — там было
совсем тихо, точно все вымерли. В Пеньковке уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
— Верно… Это ты верно, Деян, этово-тово, — соглашался Тит Горбатый. — Надо порядок в дому, чтобы острастка…
Не надо баловать парней. Это ты верно, Деян… Слабый народ — хохлы, у них никаких порядков в дому
не полагается, а, значит, родители
совсем ни в грош. Вот Дорох с Терешкой же и разговаривает, этово-тово, заместо того, штобы взять орясину да Терешку орясиной.
— Нашли тоже и время прийти… — ворчала та, стараясь
не смотреть на Окулка. — Народу полный кабак, а они лезут… Ты, Окулко, одурел
совсем… Возьму вот, да всех в шею!.. Какой народ-то, поди уж к исправнику побежали.
Подбодренные смелостью старика, в дверях показались два-три человека с единственным заводским вором Мороком во главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого дурака, Марзака, высокого старика с лысою головою. Морок, плечистый мужик с окладистою бородой и темными глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и
не боялся никого. С ним под руку ворвался в кабак
совсем пьяный Терешка-казак.
Нюрочка
совсем не заметила, как наступил вечер, и пропустила главный момент, когда зажигали иллюминацию, главным образом, когда устанавливали над воротами вензель. Как весело горели плошки на крыше, по карнизам, на окнах, а собравшийся на площади народ кричал «ура». Петр Елисеич разошелся, как никогда, и в окно бросал в народ медные деньги и пряники.
Даже «красная шапка»
не производила такого панического ужаса: бабы выли и ревели над Петькой хуже, чем если бы его живого закапывали в землю, —
совсем несмысленый еще мальчонко, а бритоусы и табашники обасурманят его.
— Та будь ласкова, разговори своего-то старика, — уговаривала Ганна со слезами на глазах. — Глупая моя Федорка, какая она сноха в таком большом дому… И делать ничего
не вмеет, —
совсем ледаща.
Агап и Домнушка
совсем были исключены из семьи, как чужие, потому что от них
не было дому никакой пользы.
— Ты все про других рассказываешь, родимый мой, — приставал Мосей, разглаживая свою бороду корявою, обожженною рукой. — А нам до себя… Мы тебя своим считаем, самосадским, так, значит, уж ты все обскажи нам, чтобы без сумления. Вот и старички послушают… Там заводы как хотят, а наша Самосадка допрежь заводов стояла. Прапрадеды жили на Каменке, когда о заводах и слыхом было
не слыхать… Наше дело
совсем особенное. Родимый мой, ты уж для нас-то постарайся, чтобы воля вышла нам правильная…
Сестра Таисья сидела, опустив глаза долу, и
совсем не вмешивалась в разговор.
Но здесь было
совсем другое: от своих
не укроешься, и Аграфене деваться уже
совсем некуда.
— Это на фабрике, милушка… Да и брательникам сейчас
не до тебя: жен своих увечат.
Совсем озверели… И меня Спирька-то в шею чуть
не вытолкал! Вот управятся с бабами, тогда тебя бросятся искать по заводу и в первую голову ко мне налетят… Ну, да у меня с ними еще свой разговор будет.
Не бойся, Грунюшка… Видывали и
не такую страсть!
Аграфена тупо смотрела по сторонам и
совсем не узнавала дороги, на которой бывала только летом: и лесу точно меньше, и незнакомые объезды болотами, и знакомых гор
совсем не видать.
Это было на руку Таисье: одним глазом меньше, да и пошутить любил Самойло Евтихыч, а ей теперь
совсем не до шуток. Дома оставалась одна Анфиса Егоровна, которая и приняла Таисью с обычным почетом. Хорошо было в груздевском доме летом, а зимой еще лучше: тепло, уютно, крепко.
Она слыхала, что до скитов от Самосадки считают верст семьдесят, но эта мера как-то
совсем не укладывалась в ее голове, потому что дальше Самосадки ей
не случалось бывать.
На Аграфену он все время
не обращал никакого внимания и только уже потом, когда
совсем управился, вышел из избушки и проговорил...
Аграфена вскочила. Кругом было темно, и она с удивлением оглядывалась,
не понимая, где она и что с ней. Лошадь была запряжена, и старец Кирилл стоял около нее в своем тулупе,
совсем готовый в путь. С большим трудом девушка припомнила, где она, и только удивлялась, что кругом темно.
Ели стояли тонкие да чахлые,
совсем не такие, как на Самосадке.
Только, этово-тово, стали мы
совсем к дому подходить, почесть у самой поскотины, а сват и говорит: «Я, сват, этово-тово, в орду
не пойду!» И пошел хаять: воды нет, лесу нет, народ живет нехороший…
Ганна особенно часто ласкала теперь свою писанку Федорку и
совсем не бранилась, когда старый Коваль возвращался из кабака пьяный.
О двух остальных сыновьях Тит
совсем как-то и
не думал: солдат Артем, муж Домнушки, отрезанный ломоть, а учитель Агап давно отбился от мужицкой работы.
Утром, когда Кузьмич выпускал пар, он спросонья
совсем не заметил спавшего под краном Тараска и выпустил струю горячего пара на него. Сейчас слышался только детский прерывавшийся крик, и, ворвавшись в корпус, Наташка увидела только широкую спину фельдшера, который накладывал вату прямо на обваренное лицо кричавшего Тараска. Собственно лица
не было, а был сплошной пузырь… Тараска положили на чью-то шубу, вынесли на руках из корпуса и отправили в заводскую больницу.
Нюрочке больше всего удивительным показалось то, что она
совсем не слыхала, как приехала гостья и как вошла в комнаты. Потом, у них никогда
не бывали гостями женщины.
И дорога и озеро ей
не понравились,
совсем не то, что ехать в Самосадку, и она никак
не могла поверить, что летом здесь очень красиво.
Присутствовавшие за ужином дети
совсем не слушали, что говорили большие. За день они так набегались, что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она
совсем не уснула. Груздев с гордостью смотрел на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
По праздникам Самоварник старался
совсем не выходить на улицу, а в будни пробирался на фабрику задами.
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством, что он подозревал Самоварника в шашнях с Феклистой, работавшей на фабрике. Это была
совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась в теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он
не сказал никогда ни одного слова и даже старался
не встречаться с ней, но за нее он чуть
не задушил солдатку Аннушку только потому, что
не терял надежды задушить ее в свое время.
—
Не потребляю, Никон Авдеич, — ответил Артем. — Можно так сказать, что даже
совсем презираю это самое вино.
— А что? — полюбопытствовал Петр Елисеич, заинтересованный этим
совсем не похоронным настроением своего друга.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она
не проронила ни одного слова в свое оправдание, потому что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды
совсем не то было на уме, что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней была привычка.
Смиренный заболотский инок повел скитниц так называемыми «волчьими тропами», прямо через Чистое болото, где дорога пролегала только зимой. Верст двадцать пришлось идти мочежинами, чуть
не по колена в воде. В особенно топких местах были проложены неизвестною доброю рукой тоненькие жердочки, но пробираться по ним было еще труднее, чем идти прямо болотом. Молодые девицы еще проходили, а мать Енафа раз десять
совсем было «огрузла», так что инок Кирилл должен был ее вытаскивать.
После этого приступа старец Кирилл точно изнемог и несколько времени тоже молчал, а потом начал говорить,
не обращаясь ни к кому, точно Аглаиды и
не было
совсем.
Вася был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во время сплава он иногда целую неделю «ходил с теми же глазами», то есть
совсем не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное время. Нужно было повернуть дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева вышла в одной коломенке, которую при спуске на воду «избочило», — надо было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
Всю дорогу до Мурмоса Груздев страшно неистовствовал и
совсем не слушал утешений своего старого друга, повторявшего обычные для такого случая фразы.
Фрол смотрел на брата, как на чужого человека, а вытянувшийся за два года Пашка
совсем не узнавал его.
Никаких разговоров по первоначалу
не было, как
не было их потом, когда на другой день приехал с пожара Макар. Старик отмалчивался, а сыновья
не спрашивали. Зато Домнушка в первую же ночь через Агафью вызнала всю подноготную:
совсем «выворотились» из орды, а по осени выедет и большак Федор с женой. Неловко было выезжать всем зараз, тоже совестно супротив других, которым
не на что было пошевельнуться: уехали вместе, а назад повернули первыми Горбатые.
Покос у Ковалей тоже был незавидный, в сырые лета
совсем мокрый, да и подчистить его
не догадывался никто.
— Святыми бывают после смерти, когда чудеса явятся, а живых подвижников видывала… Удостоилась видеть схимника Паисия, который спасался на горе Нудихе. Я тогда в скитах жила… Ну, в лесу его и встретила: прошел от меня этак будет как через улицу. Борода уж
не седая, а
совсем желтая, глаза опущены, — идет и молитву творит. Потом уж он в затвор сел и
не показывался никому до самой смерти… Как я его увидела, так со страху чуть
не умерла.
— Мать Енафа
совсем разнемоглась от огорчения, а та хоть бы глазом повела: точно и дело
не ее… Видел я ее издальки, ровно еще краше стала.
Да и говоришь-то ты
совсем не то, о чем мысли держишь, скитскими-то грехами ты глаза отводишь.
Только вот проклятый солдат замешался
совсем не к числу.
Бабенка-то головой только вертит,
не муж и кончено, а старуха мать по древности лет
совсем помутилась в разуме и признала меня за Спиридона.
— Ну, он знает, а ключевские все-таки врут…
Совсем дело
не так было.
Она
не могла его забыть, а маленького духовного брата
совсем не любила.
Нюрочке было пятнадцать лет, но смотрела она
совсем большою,
не по годам.
Вон ноне молодятник-то как балуется:
совсем стариков
не слушает.
Макар в кабаке
совсем не показывался и дома бывал мало.