Неточные совпадения
Мы сказали, что Нюрочка была одна, потому что сидевший тут же за столом седой господин не шел
в счет, как
часы на стене или мебель.
В действительности же этого не было: заводские рабочие хотя и ждали воли с
часу на
час, но
в них теперь говорила жестокая заводская муштра, те рабьи инстинкты, которые искореняются только годами.
В десять
часов в господском доме было совершенно темно, а прислуга ходила на цыпочках, не смея дохнуть. Огонь светился только
в кухне у Домнушки и
в сарайной, где секретарь Овсянников и исправник Чермаченко истребляли ужин, приготовленный Луке Назарычу.
Разбитная была бабенка, увертливая, как говорил Антип, и успевала управляться одна со всем хозяйством. Горничная Катря спала
в комнате барышни и благодаря этому являлась
в кухню
часам к семи, когда и самовар готов, и печка дотапливается, и скатанные хлебы «доходят»
в деревянных чашках на полках. Теперь Домнушка ругнула сонулю-хохлушку и принялась за работу одна.
Ровно
в девять
часов на церкви загудел большой колокол, и народ толпами повалил на площадь.
После веселого обеда весь господский дом спал до вечернего чая. Все так устали, что на два
часа дом точно вымер.
В сарайной отдыхали Груздев и Овсянников,
в комнате Луки Назарыча почивал исправник Иван Семеныч, а Петр Елисеич прилег
в своем кабинете. Домнушка тоже прикорнула у себя
в кухне. Бодрствовали только дети.
У закостеневшего на заводской работе Овсянникова была всего единственная слабость, именно эти золотые
часы. Если кто хотел найти доступ
в его канцелярское сердце, стоило только завести речь об его
часах и с большею или меньшею ловкостью похвалить их. Эту слабость многие знали и пользовались ею самым бессовестным образом. На именинах, когда Овсянников выпивал лишнюю рюмку, он бросал их за окно, чтобы доказать прочность. То же самое проделал он и теперь, и Нюрочка хохотала до слез, как сумасшедшая.
К огню он питал какое-то болезненное пристрастие и по целым
часам неподвижно смотрел на пылавшие кричные огни, на раскаленные добела пудлинговые печи, на внутренность домны через стеклышко
в фурме, и на его неподвижном, бесстрастном лице появлялась точно тень пробегавшей мысли.
Заводский рассылка оповестил «заграничных», чтобы они явились
в контору
в шесть
часов утра.
Они явились и должны были ждать два
часа в передней, пока не позвал «сам».
Домик,
в котором жил Палач, точно замер до следующего утра. Расставленные
в опасных пунктах сторожа не пропускали туда ни одной души. Так прошел целый день и вся ночь, а утром крепкий старик ни свет ни заря отправился
в шахту. Караул был немедленно снят. Анисья знала все привычки Луки Назарыча, и
в восемь
часов утра уже был готов завтрак, Лука Назарыч смотрел довольным и даже милостиво пошутил с Анисьей.
Когда Петр Елисеич пришел
в девять
часов утра посмотреть фабрику, привычная работа кипела ключом. Ястребок встретил его
в доменном корпусе и провел по остальным.
В кричном уже шла работа,
в кузнице,
в слесарной, а
в других только еще шуровали печи, смазывали машины, чинили и поправляли. Под ногами уже хрустела фабричная «треска», то есть крупинки шлака и осыпавшееся с криц и полос железо — сор.
А Таисья
в это время старалась незаметно выпроводить своих учеников, чтобы самой
в сумерки сбегать к Гущиным, пока брательники не пришли с фабрики, —
в семь
часов отбивает Слепень поденщину, а к этому времени надо увернуться.
Двадцать верст промелькнули незаметно, и когда пошевни Таисьи покатились по Самосадке,
в избушках еще там и сям мелькали огоньки, — значит, было всего около девяти
часов вечера. Пегашка сама подворотила к груздевскому дому — дорога знакомая, а овса у Груздева не съесть.
Побалагурив с четверть
часа и выспросив, кто выехал нынче
в курень, — больше робили самосадские да ключевляне из Кержацкого конца, а мочеган не было ни одной души, — Кирилл вышел из избы.
Но черемуховая палка Тита, вместо нагулянной на господских харчах жирной спины Домнушки, угодила опять на Макара. Дело
в том, что до последнего
часа Макар ни слова не говорил отцу, а когда Тит велел бабам мало за малым собирать разный хозяйственный скарб, он пришел
в переднюю избу к отцу и заявил при всех...
Старая Мавра опять осталась с глазу на глаз с своею непокрытою бедностью, Наташка попрежнему
в четыре
часа утра уходила на фабрику,
в одиннадцать прибегала пообедать, а
в двенадцать опять уходила, чтобы вернуться только к семи, когда коморник Слепень отдавал шабаш.
На фабрике работа шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная печь выкидывала по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему на плотине
в караулке сидел старый коморник Слепень и отдавал
часы. Впрочем, он теперь не звонил
в свой колокол на поденщину или с поденщины, а за него четыре раза
в день гудел свисток паровой машины.
В восемь
часов на церкви зазвонил большой колокол, и оба мочеганских конца сошлись опять на площади, где объявляли волю.
Перед отъездом Нюрочка не спала почти всю ночь и оделась по-дорожному ровно
в шесть
часов утра, когда кругом было еще темно.
До десяти
часов прошла целая вечность, и Нюрочка уселась
в экипаж совсем истомленная, с недовольным личиком.
Отвыкла Домнушка от мужицкой жизни и по целым
часам сидела
в своей избушке неподвижно, как пришибленная.
На молитву мать Енафа поднимала новую трудницу
в четыре
часа утра.
— Да ведь мне-то обидно: лежал я здесь и о смертном
часе сокрушался, а ты подошла — у меня все нутро точно перевернулось… Какой же я после этого человек есть, что душа у меня коромыслом? И весь-то грех
в мир идет единственно через вас, баб, значит… Как оно зачалось, так, видно, и кончится. Адам начал, а антихрист кончит. Правильно я говорю?.. И с этакою-то нечистою душой должен я скоро предстать туда, где и ангелы не смеют взирати… Этакая нечисть, погань, скверность, — вот што я такое!
Работал старик, как машина, с аккуратностью хорошей работы старинных
часов:
в известный
час он уже будет там, где ему следует быть, хоть камни с неба вались.
Адам «начертан» богом пятого марта
в шестом
часу дня; без души он пролетал тридцать лет, без Евы жил тридцать дней, а
в раю всего был от шестого
часу до девятого; сатана зародился на море Тивериадском,
в девятом валу, а на небе он был не более получаса; болезни
в человеке оттого, что диавол «истыкал тело Адама»
в то время, когда господь уходил на небо за душой, и т. д., и т. д.
Неделя промелькнула
в разных сборах. Нюрочка ходила точно
в тумане и считала
часы. Петр Елисеич дал свой экипаж,
в котором они могли доехать до Мурмоса. Занятые предстоящим подвигом, все трое
в душе были против такой роскоши, но не желали отказом обижать Петра Елисеича.
Дорога до Мурмоса для Нюрочки промелькнула, как светлый, молодой сон.
В Мурмос приехали к самому обеду и остановились у каких-то родственников Парасковьи Ивановны. Из Мурмоса нужно было переехать
в лодке озеро Октыл к Еловой горе, а там уже идти тропами. И лодка, и гребцы, и проводник были приготовлены заранее. Оказалось, что Парасковья Ивановна ужасно боялась воды, хотя озеро и было спокойно. Переезд по озеру верст
в шесть занял с
час, и Парасковья Ивановна все время охала и стонала.
— Я буду спать
в кабинете… Да. А топить целую анфиладу не нужных никому комнат очень дорого… Завтра утром
в шесть
часов подашь мне самовар.
Багаж главного управляющего заключался всего
в одном чемоданчике, что уже окончательно сконфузило Аристашку. Верный слуга настолько растерялся, что даже забыл предупредить конторских служителей о налетевшей грозе, и сам чуть не проспал назначенные шесть
часов. Когда он подал самовар прямо
в кабинет, Голиковский вынул из кармана дешевенькие серебряные
часы с копеечною стальною цепочкой и, показывая их Аристашке, заметил...
В семь
часов новый управляющий уже был
в заводской конторе. Служащих, конечно, налицо не оказалось, и он немедленно потребовал бухгалтера, с которым без дальних разговоров и приступил к делам.
Беседа затянулась на несколько
часов, причем Голиковский засыпал нового друга вопросами. Петра Елисеича неприятно удивило то, что новый управляющий главное внимание обращал больше всего на формальную сторону дела,
в частности — на канцелярские тонкости. Мимоходом он дал понять, что это уже не первый случай, когда ему приходится отваживаться с обессиленным заводом, как доктору с больным.
Для развлечения старик отправлялся на плотину к Слепню, сидел у него по целым
часам, нюхал табак, а по праздникам они вместе ходили
в кабак к Рачителихе.
Наконец, старик не вытерпел. Однажды утром он оделся с особенною тщательностью, точно
в христовскую заутреню: надел крахмальную манишку, пестрый бархатный жилет, старомодный сюртук синего аглицкого сукна и дареные часы-луковицу. Торжественно вышел он из дома и направился прямо
в господский дом,
в котором не бывал со времени своего изгнания. Голиковского он видел раза два только издали. Аристашка остолбенел, когда
в переднюю вошел сам Лука Назарыч.
Он по привычке аккуратно поднимался
в пять
часов и отправлялся с деловым видам по знакомой дороге на фабрику.