Неточные совпадения
— Да мамынька за косы потаскала утром, так вот ей и невесело. Ухо-девка… примется плясать, петь,
а то накинет на себя образ смирения, в монастырь начнет проситься.
Ну, пей, статистика, водка, брат, отличная… Помнишь, как в Казани, братику, жили? Ведь отлично было, черт возьми!.. Иногда этак, под вечер осени ненастной, раздумаешься про свое пакостное житьишко, ажно тоска заберет, известно — сердце не камень, лишнюю рюмочку и пропустишь.
—
Ну, и отлично…
А я нарочно тебя предупредить пришел: ты теперь в завод не ходи, там Слава-богу шатается, еще, пожалуй, придерется,
а ты ступай теперь к попу Егору, он тебе все метрики покажет; пока ты пробудешь у попа, Слава-богу уйдет из заводу кофе свой лопать, ты и придешь. Я тебе и всю нашу огненную работу покажу и в архив сведу. Понял?
А потом в ноги… «Прохор Пантелеич, не сказывай надзирателю; ей-богу, в первый и последний раз…» Он-таки заставил меня в песке-то поваляться,
а простил и утюги мои взял да к караульщику в будку и поставил; я поглядел это, и так мне стало жаль этих утюгов, так жаль…
ну, просто тоска инда напала, и порешил я, что непременно я сдую эти утюги у «сестры».
—
Ну, есть ли у тебя хоть капля здравого смысла?! — заговорил Мухоедов, врываясь в небольшую гостиную, где из-за рояля навстречу нам поднялся сам Гаврило Степаныч, длинный и худой господин, с тонкой шеей, впалыми щеками и небольшими черными глазами. — Что тебе доктор сказал…
а? Ведь тебе давно сказано, что подохнешь, если будешь продолжать свое пение.
— Как дело было?.. Отрезало ногу и вся недолга…
Ну да не стоит об этом говорить, словами тут не поможешь, самое проклятое дело,
а вот ты, братику, переезжай скорее на Половинку, мы к тебе в гости будем ездить. Ах, Александра Васильевна, здравствуйте, голубушка; вот я вам статистику привел головой!..
— К лесообъездчику Фильке…
Ну, которого Гаврило Степаныч на прошлой неделе с бревном поймал… Вот он самый. У Асклипиодота в одном кармане была бутылка с водкой,
а в другом бутылка со святой водой; когда стали ко кресту-то подходить, Асклипиодот и ошибился в бутылках,
а отец Андроник кропилкой в водку да водкой и давай кропить.
—
Ну, это не совсем вежливо с их стороны, — ворчал мой приятель, появляясь на пороге с самоваром, — я до смерти хочу пить, живым манером запалю сию машину,
а ты подожди. Если хочешь, ступай в избу: церемоний не полагается.
— Иногда какое-то отчаяние нападает… является какая-то проклятая неуверенность. Иногда работаешь, бьешься,
а тут как палкой по голове: «Все, дескать, это некоторое сражение с ветряными мельницами и добродетельное удерживание бури зонтиком…»
Ну,
а потом опять этакая светлая вера является, надеждишки разные — где наше не пропадало.
— Ты не отпирайся, у меня свои глаза есть, и я отплачу тебе откровенностью за твою хитрость. На Глашке — дело идет о ней, если я не ошибаюсь, — я никогда не женюсь, не потому что это пустая девчонка,
а потому… как это тебе сказать?..
Ну, словом, нет у меня этих семейных инстинктов, нет умонаклонения к семейному очагу и баста. Да и жить, может, уж недолго осталось, дотяну как-нибудь по-прежнему вольной птицей.
—
А я этого финшалпалу пивал страсть сколько, — заговорил Филька. — Вот-те
ну бог, пивал…
— Слава-богу лег на пол спать с своей принцессой, да во сне под лавку и закатись,
а тут проснулся, испить захотел, кругом темень, он рукой пошевелил — с одной стороны стена, повел кверху — опять стена, на другую сторону раскинул рукой — опять стена (в крестьянах к лавкам этакие доски набивают с краю, для красы), вот ему и покажись, что он в гробу и что его похоронили. Вот он и давай кричать…
Ну, разутешили они нас тогда!
«Где ружье?» — «В починке…»
Ну, знаем мы эту починку, сейчас к мастеру, на которого он сослался,
а у мастера этого ружья, конечно, не оказалось, — словом, запутался совсем и в ногах валяется,
а виновным себя не признает.
Так и не повинились,
а Коскентин все и рассказал, как дело было,
ну, «сестер» по бумаге в Сибирь и назначили.
—
А вперед наука, братчик… Может, ты и в самом деле хотел шилом патоки… О-ха-ха-ха!.. Егорка нам теперь и смажет салазки-то…
Ну, да мне наплевать, братчик, пора костям и на покой… С голоду не умру: домишко свой есть, деньжонок малая толика в кубышке лежит — чего мне больше, старику.
—
Ну,
а мы тут без вас окрутили Епинета-то Петровича, — заговорил о. Андроник, переменяя разговор. — Только жена-то у него того… как моя хина: есть да на яицах сидеть. Теперь уж дела не поправишь,
а жаль… Глупа уж больно Глафира-то Митревна, свыше меры глупа,
а Епинет Петрович свыше меры прост. Да и Фатевна… Эх, немного бы погодить надо было!