Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая
свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам:
своих денег не знают куда
девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут
разделить между ними одного жениха!..
Это, конечно, были только условные фразы, которые имели целью придать вес Виктору Николаичу, не больше того. Советов никаких не происходило, кроме легкой супружеской перебранки с похмелья или к ненастной погоде. Виктор Николаич и не желал вмешиваться в
дела своей жены.
Дело кончилось тем, что Верочка, вся красная, как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще одна капелька, и девушка раскатилась бы таким здоровым молодым смехом, какого стены бахаревского дома не слыхали со
дня своего основания.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать
свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился, все
дело испортил.
Вечером этого многознаменательного
дня в кабинете Василья Назарыча происходила такая сцена. Сам старик полулежал на свеем диване и был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил
свою больную ногу, теперь сидела Надежда Васильевна с разгоревшимся лицом и с блестящими глазами.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей
дело до меня? А между тем она является с
своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и мое тоже не лучше.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом.
Дело в том, что, несмотря на
свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не было сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
Затем, когда сам Гуляев совсем состарился, он принял зятя в часть по
своим сибирским приискам, причем всем
делом верховодил по-прежнему Бахарев.
Несмотря на
свою близость к старику Гуляеву, а также и на то, что в течение многих лет он вел все его громадные
дела, Бахарев сам по себе ничего не имел, кроме знания приискового
дела и несокрушимой энергии.
— Мне всего удивительнее во всем этом
деле кажется поведение Хионии Алексеевны, — несколько раз довольно многозначительно повторила Агриппина Филипьевна Веревкина, представительница узловского beau monde'a. [высшего света (фр.).] — Представьте: утром, в самый
день приезда Привалова, она посылает ко мне
свою горничную сказать, что приехал Привалов, а затем как в воду канула… Не понимаю, решительно не понимаю!..
Хиония Алексеевна в эти немногие
дни не только не имела времени посетить
свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление о переменах
дня и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать, каким образом все это случилось.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет же в самом
деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не для
своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг не шутит.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в
свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему
делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду, только мать все-таки
дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о
своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое
дело…
— В самом
деле, и у меня главизна зело трещит после вчерашнего похмелья, — прибавил с
своей стороны Виктор Васильич. — Nicolas, ты очищенную? А мне по части хересов. Да постойте, Привалов, я сам лучше распоряжусь! Ей-богу!
Стороной я слышал о вашем
деле по наследству, так вот и приехал предложить
свои услуги.
С
своей стороны могу сказать только то, что я с удовольствием поработал бы именно для такого запутанного
дела…
Он нарочно откладывал
свой визит к Бахаревым
день за
день, и вот награда…
Этот почтенный отец семейства совсем не вмешивался в
свои фамильные
дела, великодушно предоставив их собственному течению.
— А я все-таки знаю и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам и Привалова и опекунов… Да. Пусть Бахаревы останутся с носом и любуются на
свою Nadine, а мы женим Привалова на Алле… Вот увидите. Это только нужно повести
дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка… Ведь эти мужчины все дураки: увидали женщину, — и сейчас глаза за корсет. Вот мы…
Половодов опять взял гостя за локоть и осторожно, как больного, провел в
свой кабинет — потолковать о
деле.
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по этой опеке у нас вышло маленькое недоразумение, и он, кажется, считает меня причиной
своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом
дела, вы разубедите упрямого старика. Мне самому это сделать было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться с
своими объяснениями.
Из-за этого и
дело затянулось, но Nicolas может устроить на
свой страх то, чего не хочет Привалов, и тогда все ваше
дело пропало, так что вам необходим в Петербурге именно такой человек, который не только следил бы за каждым шагом Nicolas, но и парализовал бы все его начинания, и в то же время устроил бы конкурс…
— Это уж ваше
дело, Александр Павлыч: я буду
свое делать, вы —
свое.
После
своего визита к Половодову Привалов хотел через
день отправиться к Ляховскому. Не побывав у опекунов, ему неловко было ехать в Шатровские заводы, куда теперь его тянуло с особенной силой, потому что Надежда Васильевна уехала туда. Эта последняя причина служила для Привалова главной побудительной силой развязаться поскорее с неприятным визитом в старое приваловское гнездо.
— Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там
дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на
своей лошади за тобой приехал.
— А я тебе вот что скажу, — говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь — по семейному
делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть, ну, ты и предложи
свои услуги. Старуха без ума тебя любит и даже похудела за эти
дни.
— В том-то и
дело, что Костя доказывает совершенно противное, то есть что если обставить приисковых рабочих настоящим образом, тогда лучшие прииски будут давать предпринимателям одни убытки. Они поспорили горячо, и Костя высказался очень резко относительно происхождения громадных богатств, нажитых золотом. Тут досталось и вашим предкам отчасти, а отец принял все на
свой счет и ужасно рассердился на Костю.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с
своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего
дня, кажется, встретила вас на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
— Ах, виноват… извините… — заметался Ляховский в
своем кресле, протягивая Привалову
свою сухую, как щепка, руку. — Я так рад вас видеть, познакомиться… Хотел сам ехать к вам, да разве я могу располагать
своим временем: я раб этих проклятых
дел, работаю, как каторжник.
Он быстро нырнул под
свой стол, вытащил оттуда пустой ящик из-под сигар, щелкнул по его
дну пальцем и с улыбкой доктора, у которого только что умер пациент, произнес...
Нужно сознаться, что он знал все
дело, как
свои пять пальцев, и артистически набросал картину настоящего положения
дел по опеке.
— Вы все сговорились пустить меня по миру! — неестественно тонким голосом выкрикивал Ляховский. — Ведь у тебя третьего
дня была новая метла! Я
своими глазами видел… Была, была, была, была!..
— Вам-то какое горе? Если я буду нищей, у вас явится больше одной надеждой на успех… Но будемте говорить серьезно: мне надоели эти ваши «
дела». Конечно, не дурно быть богатым, но только не рабом
своего богатства…
— А вы, Игнатий Львович, и возьмите себе чиновника в кучера-то, — так он в три
дня вашего Тэку или Батыря без всех четырех ног сделает за восемь-то цалковых. Теперь взять Тэка… какая это лошадь есть, Игнатий Львович? Одно слово — разбойник: ты ей овса несешь, а она зубищами
своими ладит тебя прямо за загривок схватить… Однова пятилась да пятилась, да совсем меня в угол и запятила. Думаю, как брызнет задней ногой, тут тебе, Илья, и окончание!.. Позвольте, Игнатий Львович, насчет жалов…
— Так и есть, по всем правилам
своего искусства, значит, вел
дело, — заговорил Веревкин, вытирая выступившие от смеха на глазах слезы.
Вечером этого
дня, когда Антонида Ивановна вошла в спальню
своей maman, она имела самый утомленный и жалкий вид. Тяжело опустившись на ближайший стул, она с заметным усилием едва могла проговорить...
— От кого мне слышать-то… Заперся, значит,
дело какое-нибудь есть… Василий Назарыч по неделям сидит безвыходно в
своем кабинете. Что же тут особенного?
Через
день Привалов опять был у Бахаревых и долго сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем. Старик все время проговорил о
делах по опеке над заводами и ни слова не сказал о
своем положении. Привалов уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
«А черт с ним, с этим Приваловым, в самом-то
деле, — раздумывала наедине Заплатина под влиянием только что полученной неприятности от
своей пансионской подруги. — Пожалуй, с ним только даром время проведешь, а каши не сваришь…»
В Узле Привалов появлялся только на время, отчасти по
делам опеки, отчасти для
своей мельницы. Nicolas Веревкин, конечно, ничего не выхлопотал и все сидел со
своей нитью, на которую намекал Привалову еще в первый визит. Впрочем, Привалов и не ожидал от деятельности
своего адвоката каких-нибудь необыкновенных результатов, а, кажется, предоставил все
дело его естественному течению.
Константин Бахарев был фанатик заводского
дела, как Василий Бахарев был фанатиком золотопромышленности. Это были две натуры одного закала, почему, вероятно, они и не могли понять друг друга. Костя не знал и ничего не хотел знать, кроме
своих заводов, тогда как Привалов постоянно переживал все муки неустоявшейся мысли, искавшей выхода и не находившей, к чему прилепиться.
Он стеснялся задавать вопросы, чтобы не обнаружить перед рабочими
своего полного неведения по части заводского
дела.
Вечером в кабинете Бахарева шли горячие споры и рассуждения на всевозможные темы. Горничной пришлось заменить очень много выпитых бутылок вина новыми. Лица у всех раскраснелись, глаза блестели. Все выходило так тепло и сердечно, как в
дни зеленой юности. Каждый высказывал
свою мысль без всяких наружных прикрытий, а так, как она выливалась из головы.
Несколько
дней Привалов и Бахарев специально были заняты разными заводскими
делами, причем пришлось пересмотреть кипы всевозможных бумаг, смет, отчетов и соображений. Сначала эта работа не понравилась Привалову, но потом он незаметно втянулся в нее, по мере того как из-за этих бумаг выступала действительность. Но, работая над одним материалом, часто за одним столом, друзья детства видели каждый
свое.
Слабая сторона
дела заключалась в том, что услужливый землемер в пылу усердия замежевал целую башкирскую деревню Бухтармы; с другой стороны, услужливый человек, посредник, перевел
своей единоличной властью целую башкирскую волость из вотчинников в припущенники, [Вотчинниками на Урале называли башкир — коренных владельцев земельных угодий, а припущенниками — всех переселившихся на их земли из других мест.] то есть с надела в тридцать десятин посадил на пятнадцать.
Точно для иллюстрации этого возмутительного
дела в Шатровском заводе появилась целая башкирская депутация. Эти дети цветущей Башкирии успели проведать, что на заводы приехал сам барин, и поспешили воспользоваться таким удобным случаем, чтобы еще раз заявить
свои права.
Лоскутов уезжал на прииски только на несколько
дней. Работы зимой были приостановлены, и у него было много свободного времени. Привалов как-то незаметно привык к обществу этого совершенно особенного человека, который во всем так резко отличался от всех других людей. Только иногда какое-нибудь неосторожное слово нарушало это мирное настроение Привалова, и он опять начинал переживать чувство предубеждения к
своему сопернику.
Зося хотя и не отказывалась давать советы Альфонсу Богданычу, но у нее на душе совсем было не то. Она редко выходила из
своей комнаты и была необыкновенно задумчива. Такую перемену в характере Зоси раньше всех заметил, конечно, доктор, который не переставал осторожно наблюдать
свою бывшую ученицу изо
дня в
день.
Все эти хлопоты, которые переживались всеми в старом приваловском доме, как-то не касались только самого хозяина, Игнатия Львовича. Ему было не до того. Пролетка Веревкина чуть не каждый
день останавливалась пред подъездом, сам Nicolas грузно высаживал
свою «натуру» из экипажа и, поднявшись с трудом во второй этаж, медведем вваливался в кабинет Игнатия Львовича.