Неточные совпадения
Сама по
себе Матрешка была
самая обыкновенная, всегда грязная горничная, с порядочно измятым глупым лицом и большими темными подглазницами под бойкими карими глазами; ветхое ситцевое платье всегда было ей не впору и сильно стесняло могучие юные формы.
Заплатин был рассудительный человек и сразу сообразил, что дело не в репутации, а в том, что сто восемьдесят рублей его жалованья
сами по
себе ничего не обещают в будущем, а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное.
«Вот этой жениха не нужно будет искать:
сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось не закиснет в девках, как эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают
себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, — так я же им и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
Верочка нехотя вышла из комнаты. Ей до смерти хотелось послушать, что будет рассказывать Хиония Алексеевна. Ведь она всегда привозит с
собой целую кучу рассказов и новостей, а тут еще
сама сказала, что ей «очень и очень нужно видеть Марью Степановну». «Этакая мамаша!» — думала девушка, надувая и без того пухлые губки.
Именно такою представлял
себе Привалов ту обстановку, в которой задумывались стариком Бахаревым его
самые смелые предприятия и вершились дела на сотни тысяч рублей.
Зато эта почтенная дама постаралась вознаградить
себя мимикой, причем несколько раз
самым многознаменательным образом указывала глазами Марье Степановне то на Привалова, то на Надежду Васильевну, тяжело вздыхала и скромно опускала глаза.
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело
самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь о
себе, Сергей Александрыч.
Несмотря на свою близость к старику Гуляеву, а также и на то, что в течение многих лет он вел все его громадные дела, Бахарев
сам по
себе ничего не имел, кроме знания приискового дела и несокрушимой энергии.
Эта примадонна женила на
себе опустившегося окончательно золотопромышленника, а
сама на глазах мужа стала жить с Сашкой.
Что касается двух других наследников, то Стеша, когда Сашка пошел под суд, увезла их с
собой в Москву, где и занялась
сама их воспитанием.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на
самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от
себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Со стороны даже было противно смотреть, как она нарочно старалась держаться в стороне от Привалова, чтобы разыграть из
себя театральную ingenue, а
сама то ботинок покажет Привалову из-под платья, то глазами примется работать, как последняя горничная.
Эти разговоры с дочерью оставляли в душе Василия Назарыча легкую тень неудовольствия, но он старался ее заглушить в
себе то шуткой, то усиленными занятиями.
Сама Надежда Васильевна очень мало думала о Привалове, потому что ее голова была занята другим. Ей хотелось поскорее уехать в Шатровские заводы, к брату. Там она чувствовала
себя как-то необыкновенно легко. Надежде Васильевне особенно хотелось уехать именно теперь, чтобы избавиться от своего неловкого положения невесты.
Колпаков был один из
самых богатых золотопромышленников; он любил развернуться во всю ширь русской натуры, но скоро разорился и умер в нищете, оставив после
себя нищими жену Павлу Ивановну и дочь Катю.
Привалов только теперь осмотрелся в полутемной комнате, заставленной
самой сборной мебелью, какую только можно
себе представить.
Летом Антонида Ивановна чувствовала
себя самой несчастной женщиной в свете, потому что ей решительно везде было жарко, а платье непременно где-нибудь жало.
Каждое блюдо имело
само по
себе глубокий внутренний смысл, и каждый кусок отправлялся в желудок при такой торжественной обстановке, точно совершалось какое-нибудь таинство.
— Ах, секрет
самый простой: не быть скучным, — весело отвечал Половодов. — Когда мы с вами будем у Ляховского, Сергей Александрыч, — прибавил он, — я познакомлю вас с Софьей Игнатьевной… Очень милая девушка! А так как она вдобавок еще очень умна, то наши дамы ненавидят ее и, кажется, только в этом и согласны между
собой.
— Из любопытства, Александр Павлыч, из любопытства. Таким образом, дворянская опека всегда будет в наших руках, и она нам пригодится… Дальше. Теперь для вас
самое главное неудобство заключается в том, что вас, опекунов, двое, и из этого никогда ничего не выйдет. Стоит отыскаться Титу Привалову, который как совершеннолетний имеет право выбирать
себе опекуна
сам, и тогда положение ваше и Ляховского сильно пошатнется: вы потеряете все разом…
Половодов, припоминая смешного дядюшку, громко хохотал и вслух разговаривал
сам с
собой. Такая беседа один на один и особенно странный смех донеслись даже до гостиной, через которую проходила Антонида Ивановна в белом пеньюаре из тонкого батиста.
— Ну, ну, Досифеюшка, не сердись… Нам наплевать на старика с седой бородой; он
сам по
себе, мы
сами по
себе.
Даже старицам, начетчицам, странницам и разным божьим старушкам Верочка всегда была рада, потому что вместе с ними на половину Марьи Степановны врывалась струя свежего воздуха, приносившая с
собой самый разнообразный запас всевозможных напастей, болей и печалей, какими изнывал мир за пределами бахаревского дома.
— Да везде эти диссонансы, Сергей Александрыч, и вы, кажется, уже испытали на
себе их действие. Но у отца это прорывается минутами, а потом он
сам раскаивается в своей горячности и только из гордости не хочет открыто сознаться в сделанной несправедливости. Взять хоть эту историю с Костей. Вы знаете, из-за чего они разошлись?
А
самое скверное то, что мы этой фальшью покупаем
себе полное спокойствие совести.
Привалов пробормотал что-то в ответ, а
сам с удивлением рассматривал мизерную фигурку знаменитого узловского магната. Тот Ляховский, которого представлял
себе Привалов, куда-то исчез, а настоящий Ляховский превосходил все, что можно было ожидать, принимая во внимание все рассказы о необыкновенной скупости Ляховского и его странностях. Есть люди, один вид которых разбивает вдребезги заочно составленное о них мнение, — Ляховский принадлежал к этому разряду людей, и не в свою пользу.
— Вы приехали как нельзя более кстати, — продолжал Ляховский, мотая головой, как фарфоровый китаец. — Вы, конечно, уже слышали, какой переполох устроил этот мальчик, ваш брат… Да, да Я удивляюсь. Профессор Тидеман — такой прекрасный человек… Я имею о нем
самые отличные рекомендации. Мы как раз кончили с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и теперь можем приступить прямо к делу… Вот и Александр Павлыч здесь. Я, право, так рад, так рад вас видеть у
себя, Сергей Александрыч… Мы сейчас же и займемся!..
— Я не буду говорить о
себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте
себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он
сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
Сам по
себе приваловский дом был замечательным явлением, как живой памятник отошедшего в вечность бурного прошлого; по еще замечательнее была та жизнь, которая совершалась под его проржавевшей кровлей.
Сам он называл
себя почему-то хохлом.
Может быть, это
самая простая психическая близорукость у
себя дома людей, слишком дальнозорких вне этого дома.
Веревкин для такого сорта поручений был
самый золотой человек, потому что, несмотря на величайшие затруднения и препятствия при их выполнении, он даже не задавал
себе вопроса, для чего нужен был Антониде Ивановне Привалов, нужен именно сегодня, а не в другое время.
И представьте
себе: этот
самый Александр Павлыч, милый и обязательный человек во всех отношениях, глубоко убежден, что Лоскутов жалкий авантюрист, как сказочная ворона, щеголяющая в павлиньих перьях…
Ляховский до того неистовствовал на этот раз, что с ним пришлось отваживаться. Дядюшка держал
себя невозмутимо и даже превзошел
самого Альфонса Богданыча. Он ни разу не повысил тона и не замолчал, как это делал в критические минуты Альфонс Богданыч.
Выйдя от Ляховского, дядюшка тяжело вздохнул и отер лоб платком; Половодов тоже представлял из
себя самый жалкий вид и смотрел кругом помутившимися глазами.
Старик, под рукой, навел кое-какие справки через Ипата и знал, что Привалов не болен, а просто заперся у
себя в комнате, никого не принимает и
сам никуда не идет. Вот уж третья неделя пошла, как он и глаз не кажет в бахаревский дом, и Василий Назарыч несколько раз справлялся о нем.
Когда Шелехов прокучивал все и даже спускал с
себя шелковый бешмет, ему стоило только пробраться на кухню к Досифее, и все утраченное платье являлось как по мановению волшебного жезла, а
самого Данилу Семеныча для видимости слегка журили, чтобы потом опохмелить и обогреть по всем правилам раскольничьего гостеприимства.
Эту пилюлю Марья Степановна проглотила молча. В течение целого часа она точно сидела на угольях, но не выдала
себя, а даже успела нанести несколько очень чувствительных ударов
самой Хине, рассчитывавшей на слишком легкую добычу.
— Ах, какая прелестная ваза! Какой милый коврик… — шептала Хина, ощупывая вещи дрожавшими руками; она вперед смаковала свою добычу и успела прикинуть в уме, какие вещи она возьмет
себе и какие уступит Агриппине Филипьевне. Конечно,
себе Хиония Алексеевна облюбовала
самые хорошие вещи, а своей приятельнице великодушно предоставила все то, что было похуже.
— Понимаю, Надя, все понимаю, голубчик. Да бывают такие положения, когда не из чего выбирать. А у меня с Ляховским еще старые счеты есть кое-какие. Когда он приехал на Урал, гол как сокол, кто ему дал возможность выбиться на дорогу? Я не хочу приписывать все
себе, но я ему помог в
самую трудную минуту.
Конечно, Хиония Алексеевна настолько чувствовала
себя опытной в делах подобного рода, что не только не поддалась и не растаяла от любезных улыбок, а даже подумала про
себя самым ядовитым образом: «Знаю, знаю, матушка…
— Ах, я, право, совсем не интересуюсь этим Приваловым, — отозвалась Хиония Алексеевна. — Не рада, что согласилась тогда взять его к
себе на квартиру. Все это Марья Степановна…
Сами знаете, какой у меня характер: никак не могу отказать, когда меня о чем-нибудь просят…
Хиония Алексеевна готова была даже заплакать от волнения и благодарности. Половодова была одета, как всегда, богато и с тем вкусом, как унаследовала от своей maman.
Сама Антонида Ивановна разгорелась на морозе румянцем во всю щеку и была так заразительно свежа сегодня, точно разливала кругом
себя молодость и здоровье. С этой женщиной ворвалась в гостиную Хионии Алексеевны первая слабая надежда, и ее сердце задрожало при мысли, что, может быть, еще не все пропало, не все кончено…
Привалов действительно в это время успел познакомиться с прасолом Нагибиным, которого ему рекомендовал Василий Назарыч. С ним Привалов по первопутку исколесил почти все Зауралье, пока не остановился на деревне Гарчиках, где заарендовал место под мельницу, и сейчас же приступил к ее постройке, то есть сначала принялся за подготовку необходимых материалов, наем рабочих и т. д. Время незаметно катилось в этой суете, точно Привалов хотел
себя вознаградить
самой усиленной работой за полгода бездействия.
— Софья Игнатьевна… прежде всего успокойтесь, — тихо заговорил Лоскутов, стараясь осторожно отнять руки от лица. — Поговоримте серьезно… В вас сказалась теперь потребность любви, и вы
сами обманываете
себя. У вас совершенно ложный идеализированный взгляд на предмет вашей страсти, а затем…
Ляховский расходился до того, что даже велел подавать завтрак к
себе в кабинет, что уж совсем не было в его привычках. Необыкновенная любезность хозяина тронула Бахарева, хотя вообще он считал Ляховского
самым скрытным и фальшивым человеком; ему понравилась даже та форма, в которой Ляховский между слов успел высказать, что ему все известно о положении дел Бахарева.
Доктор был глубоко убежден, что Зося совсем не любила Лоскутова и даже не могла его полюбить, а только
сама уверила
себя в своей любви и шаг за шагом довела
себя до рокового объяснения.
«Еще пригодится как-нибудь», — утешала Хина
себя, когда ехала от Половодова в
самом веселом расположении духа.
Пока Половодов шел до спальни, Антонида Ивановна успела уничтожить все следы присутствия постороннего человека в комнате и сделала вид, что спит. Привалов очутился в
самом скверном положении, какое только можно
себе представить. Он попал на какое-то кресло и сидел на нем, затаив дыхание; кровь прилила в голову, и колени дрожали от волнения. Он слышал, как Половодов нетвердой походкой вошел в спальню, поставил свечу на ночной столик и, не желая тревожить спавшей жены, осторожно начал раздеваться.
— А так!.. Без языка, и правая половина вся отнялась… Этакая беда, подумаешь, стряслась!.. Дочь-то только-только поправились, а тут и
сам свернулся… И дохтура с
собой привезли, Бориса Григорьича. Вы бы съездили его проведать, Сергей Александрыч!
— Могу вас уверить, что серьезного ничего не было… Просто были детские воспоминания; затем
сама Надежда Васильевна все время держала
себя с Приваловым как-то уж очень двусмысленно; наконец, старики Бахаревы помешались на мысли непременно иметь Привалова своим зятем. Вот и все!..