Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно
с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда
девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут
разделить между ними одного жениха!..
— Мне нужно посоветоваться
с мужем, — обыкновенно говорила Хиония Алексеевна, когда
дело касалось чего-нибудь серьезного. — Он не любит, чтобы я делала что-нибудь без его позволения…
Это, конечно, были только условные фразы, которые имели целью придать вес Виктору Николаичу, не больше того. Советов никаких не происходило, кроме легкой супружеской перебранки
с похмелья или к ненастной погоде. Виктор Николаич и не желал вмешиваться в
дела своей жены.
Привалов шел за Василием Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних
дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах и дверях — все дышало роскошью, которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета. В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это было новинкой для Привалова, и он
с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
— Лично мне не приходилось иметь
с ними
дела, — ответил Привалов.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и
с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился, все
дело испортил.
— Мама, какая ты странная, — вступилась Надежда Васильевна. — Все равно мы
с тобой не поймем, если Сергей Александрыч будет рассказывать нам о своих
делах по заводам.
Вечером этого многознаменательного
дня в кабинете Василья Назарыча происходила такая сцена. Сам старик полулежал на свеем диване и был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь сидела Надежда Васильевна
с разгоревшимся лицом и
с блестящими глазами.
— Да начать хоть
с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей
дело до меня? А между тем она является
с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и мое тоже не лучше.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда
с широко раскрытым ртом.
Дело в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не было сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
Бахарев был в тайге, когда получил
с нарочным коротенькую записку Гуляева: «Вася, приезжай похоронить меня…»
Дело было летнее.
Это печальное время совпало как раз
с открытием богатейших золотоносных россыпей в глубине Саянских гор, что было уже
делом Бахарева, который теперь вел
дело в компании
с Приваловым.
Он любил
с нею рассуждать о своих
делах и часто поверял ей свои самые задушевные мысли.
Хиония Алексеевна повела
дело с дьявольской ловкостью, потому что ей нужно было подготовить Марью Степановну, которая отличалась большим умом и еще большим упрямством.
Кончив свое
дело, Хиония Алексеевна заняла наблюдательную позицию. Человек Привалова, довольно мрачный субъект,
с недовольным и глупым лицом (его звали Ипатом), перевез вещи барина на извозчике. Хиония Алексеевна, Матрешка и даже сам Виктор Николаевич, затаив дыхание, следили из-за косяков за каждым движением Ипата, пока он таскал барские чемоданы.
Марья Степановна решилась переговорить
с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему
делу», как она называла брак. Но когда она заговорила
с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Да так… Куда ты
с ними?
Дело твое холостое, дома присмотреть некому. Не больно вы любите молиться-то. А у меня неугасимая горит, кануны старушки говорят.
Чай прошел самым веселым образом. Старинные пузатенькие чашки, сахарница в виде барашка
с обломленным рогом, высокий надутый чайник саксонского фарфора, граненый низкий стакан
с плоским
дном — все дышало почтенной древностью и смотрело необыкновенно добродушно. Верочка болтала, как птичка, дразнила кота и кончила тем, что подавилась сухарем. Это маленькое происшествие немного встревожило Павлу Ивановну, и она проговорила, покачивая седой головой...
— Тут все мое богатство… Все мои права, —
с уверенной улыбкой повторил несколько раз старик, дрожавшими руками развязывая розовую ленточку. — У меня все отняли… ограбили… Но права остались, и я получу все обратно… Да. Это верно… Вы только посмотрите на бумаги… ясно, как
день. Конечно, я очень давно жду, но что же делать.
— В самом
деле, и у меня главизна зело трещит после вчерашнего похмелья, — прибавил
с своей стороны Виктор Васильич. — Nicolas, ты очищенную? А мне по части хересов. Да постойте, Привалов, я сам лучше распоряжусь! Ей-богу!
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к вам, собственно, по
делу, — начал Веревкин, не спуская глаз
с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас не заходила речь обо мне, то есть старик Бахарев ничего вам не говорил о моей особе?
— Гм… — промычал Веревкин и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. —
Дело вот в чем, Сергей Александрыч… Я буду говорить
с вами как старый университетский товарищ. Гм… Одним словом, вы, вероятно, уже заметили, что я порядочно опустился…
С своей стороны могу сказать только то, что я
с удовольствием поработал бы именно для такого запутанного
дела…
— Нет, для вас радость не велика, а вот вы сначала посоветуйтесь
с Константином Васильичем, — что он скажет вам, а я подожду.
Дело очень важное, и вы не знаете меня. А пока я познакомлю вас,
с кем нам придется иметь
дело… Один из ваших опекунов, именно Половодов, приходится мне beau fr####re'ом, [зятем (фр.).] но это пустяки… Мы подтянем и его. Знаете русскую пословицу: хлебцем вместе, а табачком врозь.
В нескольких словах Веревкин дал заметить Привалову, что знает
дело о наследстве в мельчайших подробностях, и намекнул между прочим на то, что исчезновение Тита Привалова тесно связано
с какой-то очень смелой идеей, которую хотят провести опекуны.
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и
с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель:
день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
— Да, благодаря сестре Гертруде получает ни за что тысяч пять, — что же делать? Идиот!.. Наберет
с собой моих мальчишек и целые
дни удит
с ними рыбу.
— А я все-таки знаю и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам и Привалова и опекунов… Да. Пусть Бахаревы останутся
с носом и любуются на свою Nadine, а мы женим Привалова на Алле… Вот увидите. Это только нужно повести
дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка… Ведь эти мужчины все дураки: увидали женщину, — и сейчас глаза за корсет. Вот мы…
Привалов ожидал обещанного разговора о своем
деле и той «таинственной нити», на которую намекал Веревкин в свой первый визит, но вместо разговора о нити Веревкин схватил теперь Привалова под руку и потащил уже в знакомую нам гостиную. Агриппина Филипьевна встретила Привалова
с аристократической простотой, как владетельная герцогиня, и
с первых же слов подарила полдюжиной самых любезных улыбок, какие только сохранились в ее репертуаре.
— Ну, теперь
дело дошло до невест, следовательно, нам пора в путь, — заговорил Nicolas, поднимаясь. — Мутерхен, ты извинишь нас, мы к славянофилу завернем… До свидания, Хиония Алексеевна. Мы
с Аникой Панкратычем осенью поступаем в ваш пансион для усовершенствования во французских диалектах… Не правда ли?
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по этой опеке у нас вышло маленькое недоразумение, и он, кажется, считает меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь
с ходом
дела, вы разубедите упрямого старика. Мне самому это сделать было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться
с своими объяснениями.
Оскар Филипыч в нескольких словах дал заметить Половодову, что ему в тонкости известно не только все
дело по опеке, но все его мельчайшие подробности и особенно слабые места. Половодов
с возраставшим удивлением слушал улыбавшегося немца и, наконец, проговорил...
Оскар Филипыч уже совсем не походил на тех дельцов,
с какими Половодову до настоящего времени приходилось иметь
дело.
— И отлично! Теперь вам остается только действовать, и я буду надеяться на вашу опытность. Вы ведь пользуетесь успехом у женщин и умеете
с ними
дела водить, ну вам и книги в руки. Я слышал мельком, что поминали Бахареву, потом дочь Ляховского…
После своего визита к Половодову Привалов хотел через
день отправиться к Ляховскому. Не побывав у опекунов, ему неловко было ехать в Шатровские заводы, куда теперь его тянуло
с особенной силой, потому что Надежда Васильевна уехала туда. Эта последняя причина служила для Привалова главной побудительной силой развязаться поскорее
с неприятным визитом в старое приваловское гнездо.
Таким образом, появление Привалова перевернуло вверх
дном вечернюю жизнь на половине Марьи Степановны и оживило ее лихорадочной деятельностью сравнительно
с прежним.
— Теперь я понимаю, — говорила Надежда Васильевна. — Мне кажется, что папа просто не понял вас тогда и согласится
с вами, когда хладнокровно обсудит все
дело.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом
с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего
дня, кажется, встретила вас на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно
с вашей стороны.
— Вы приехали как нельзя более кстати, — продолжал Ляховский, мотая головой, как фарфоровый китаец. — Вы, конечно, уже слышали, какой переполох устроил этот мальчик, ваш брат… Да, да Я удивляюсь. Профессор Тидеман — такой прекрасный человек… Я имею о нем самые отличные рекомендации. Мы как раз кончили
с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и теперь можем приступить прямо к
делу… Вот и Александр Павлыч здесь. Я, право, так рад, так рад вас видеть у себя, Сергей Александрыч… Мы сейчас же и займемся!..
«Ну, этот без всяких предисловий берется за
дело», —
с улыбкой подумал Привалов, усаживаясь на место Альфонса Богданыча, который незаметно успел выйти из комнаты.
Он быстро нырнул под свой стол, вытащил оттуда пустой ящик из-под сигар, щелкнул по его
дну пальцем и
с улыбкой доктора, у которого только что умер пациент, произнес...
— Пустяки?! это пустяки?! — возопил Ляховский, вскакивая
с места
с такой стремительностью, точно что его подбросило. — В таком случае что, по-вашему, не пустяки… а? Третьего
дня взял новую метлу, а сегодня опять новая.
— Я не буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается
с каждым
днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того
дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные
дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
Сквозь обычную беззаботность и приемы женщины, привыкшей к поклонению
с первого
дня рождения, прозвучала совершенно особенная нотка.
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что? Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и
дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Ссориться
с ними нам во всяком случае не приходится, потому что этим только затянем
дело; ведь бумаги все у них в руках.
Вечером этого
дня, когда Антонида Ивановна вошла в спальню своей maman, она имела самый утомленный и жалкий вид. Тяжело опустившись на ближайший стул, она
с заметным усилием едва могла проговорить...
— Мне до вас решительно никакого нет
дела!.. — резко отозвался Ляховский, вскакивая
с кресла. — Будете вы говорить или молчать — это меня нисколько не касается! Понимаете: нисколько!..
— Для вас прежде всего важно выиграть время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем
дело. Видите ли, есть в Петербурге одна дама. Она не куртизанка, как принято понимать это слово, вот только имеет близкие сношения
с теми сферами, где…
После страшной борьбы Ляховский наконец согласился
с теорией дядюшки «затянуть
дело», но все приставал
с вопросом...